Кавказский пленник XXI века

Но в любом случае, попробовав, я ничего не терял, поскольку имел возможность и без камня напасть на полицейского спецназовца и уничтожить его. Но все же я решил действовать так, чтобы все выглядело естественно, чтобы его товарищи подумали не на меня, а на собственную неосторожность погибшего. Он, как мне показалось, дремал, тихо посапывая во сне. Хотя такое дыхание может быть и просто у курящего человека. Я подкрадывался, не издавая ни звука, а последние десять метров вообще полз со скоростью, ниже черепашьей. Так я перебрался за камень, сначала попробовал толкнуть его плечом и почувствовал, что он поддается, хотя и с трудом. Тогда я просто лег на спину и уперся в него двумя ногами. Мышцы ног у человека самые сильные. А если есть опора для спины, то выпрямить ноги можно и с большим грузом. Здесь, впрочем, толкать груз не приходилось. Здесь нужно было пройти мертвую точку равновесия. Я качнул камень и услышал какое-то шевеление по другую его сторону — наверное, постовой почувствовал движение и проснулся. Я со всей силой стал выпрямлять ноги, и камень покатился. Послышался стон и хруст. Не знаю, проснулся ли часовой, когда многотонный камень переехал его и устремился вниз, но это меня не волновало. Меня волновало его переговорное устройство, которое раньше лежало в стороне, и камень не должен был по нему проехать. Не рассматривая раздавленное тело полицейского спецназовца, я нашел и переговорное устройство, и сигареты с зажигалкой, захватил подсумок с ручными гранатами «Ф-1», поскольку у меня их запас истощился, на всякий случай прихватил малую саперную лопатку спецназовца, хорошо когда-то заточенную, но уже затупленную при рытье окопа, и быстро, хотя и не бегом, устремился к своей команде…

Я опять проявил излишнюю самоуверенность, поспешил в темноте и споткнулся той самой ногой, которую сначала подвернул утром, потом повредил, ограждая Ананаса от захвата бандитского эмира. У меня всегда лодыжки страдают в первую очередь, подвернулась она и в этот раз, и я снова захромал, но останавливаться не стал, потому что знал, как следует себя вести при подобных травмах. Если начнешь себя жалеть и беречь ногу от нагрузки, она будет болеть долго, раз за разом доставляя неприятные ощущения в самые неподходящие моменты. А если ее сразу «расходить», то прилив свежей крови к больному месту поможет излечить травму предельно быстро. Слабая боль и дискомфорт останутся на какое-то время, но не будут такими, чтобы мешать жить. В нашем случае это можно произносить, как «мешать выжить». Говоря честно, мы не просто совершили побег из рабства. Мы вообще — беглецы, преследуемые не кем-то, а законом, словно преступники, бежавшие с «зоны», преследуемые государственными органами, хотя попутно их же и защищаем, и, если все завершится благополучно, будут еще долгие разборки и выяснения, насколько правомерно было применение нами оружия. Просто закон каким-то непонятным образом разграничивает бандитов на тех, кого следует убивать, и тех, кто сам может убивать, оставаясь неприкасаемым.

Скорее бы уж это бегство закончилось хоть каким-нибудь результатом, потому что я уже начал уставать от своего подвешенного состояния. Кто я? Беглец, спасающий свою жизнь, или преступник? Не будь меня, мои бомжи пропали бы. Их легко обвинить, и они стали бы простыми преступниками. А сколько здесь, на Северном Кавказе, других точно таких же, как они, пропавших без вести людей? И кто ответит за то, что люди пропадают без следа? Ведь кто-то способствует этому рабству. А если рабство прикрывается ментами, то оно уже наполовину становится узаконенным…

Глава одиннадцатая

Я слегка сбавил темп, тем не менее по-прежнему спешил к своим товарищам по несчастью. Странно, но чем труднее нам приходится, чем больше испытаний выпадает на нашу общую долю, тем сильнее я к ним привязываюсь. Они, конечно же, совсем не такие, как я. Они даже друг для друга не такие, не похожие один на другого. И если бы раньше, попытайся кто-то из них заговорить со мной на улице, я бы просто отвернулся, даже не удостоив их ответом, то теперь начал понимать, что они в какие-то критические моменты лучше и честнее многих, с кем мне приходилось встречаться и контактировать. Я вовсе не намеревался обелять и превозносить их образ жизни и образ мысли, но каждый ли человек без раздумий вступит в бой, чтобы защитить посторонних ему людей? А мои бомжи встали на сторону справедливости и сейчас вместе со мной являются гонимыми за справедливость. По большому счету, и бомжи, и я знали, что мы смогли бы вывернуться из всей этой истории только в том случае, если бы не взяли в руки оружия. То есть если бы просто бежали, даже пальцем не тронув ни хозяина, ни его вооруженных охранников, даже глаз лакею хозяйской сестры Амиру не выбив, даже на щеку сестре нашего хозяина не наступив, или на что там еще ей наступили, на ухо, что ли… Если бы не оказали вооруженного сопротивления ментам, купленным нашим хозяином, а просто убежали бы от них, а потом и от других, которые тоже желали нас задержать. Но это все было невозможно. Насилию сопротивляться можно только встречным насилием, иначе погибнешь, иначе тебя просто сгнобят. Когда все завершится, будет следствие. И как нам объяснить следователям свою правоту, свое желание быть свободными, а не рабами? Понять, конечно, попробуют, может быть, желание и поймут. А вот только спросят нас, как вы докажете, что убивали ментов, которые стояли на довольствии у вашего рабовладельца? Кто точно скажет, когда и сколько он им платил? И деньги при этом должны быть мечеными, иначе не доказать. Нет доказательств? Значит, это можно рассматривать просто как убийство сотрудников правоохранительных органов, находящихся при исполнении служебных обязанностей. А это, я слышал, очень крутая статья.

И что же тогда нам остается? Идти под суд, а потом на «зону»? Причем на очень долгий срок, и на строгий, если не на особый, режим, где «вертухаи» будут гнобить нас до смерти? Может такая перспектива радовать? Чем она легче рабства?

Но что у нас есть в противовес этому?

Есть у нас, конечно, одна возможность… Примкнуть к какой-нибудь банде из местных. Примкнуть только потому, что и в этой банде сейчас такие же люди, которые не могут, как и мы, доказать свою правоту и не могли раньше терпеть произвол. Я слышал мнение, что большинство банд в Дагестане состоят из таких людей, доведенных до отчаяния. И лишь изредка это бывают банды исламских фундаменталистов или просто уголовные банды. Однако и этот путь виделся мне путем без конца. Вернее, путем к близкому и неизбежному концу. Быть преследуемым и дальше, как мы преследуемы сейчас? Это меня мало устраивало. Тем более что в преследовании может принимать участие и спецназ, а я лучше других понимал, что против спецназа ГРУ бандитам не устоять.

Так что же оставалось? Этого я пока еще не знал. Но твердо верил в одно — в то, что безвыходных положений не бывает и выход какой-то обязательно найдется. Хотя и хотелось, чтобы он нашелся как можно быстрее, пока я связывал выход только со своим обращением напрямую в спецназ ГРУ. Пусть даже в отряд другой бригады, но спецназ ГРУ, как нам говорили командиры, своих никогда не предает, и, я был уверен, мне обязательно помогут, и мне, и тем, кто со мной. Вера эта была слепая, не знаю, насколько обоснованная, и, может быть, я выдавал желаемое за действительное, но другого пути я пока не видел…

— Ты чего пинаешься, дядь Вась?

— Не храпи.

— А ты мне наливал?

— Я не про то.

— А я про то. Что я выпил, то выпил. И бутылка в запасе осталась, командирской милостью. А больше я ни грамма.

— Я тебе говорю, я не про то. Я говорю — не храпи.

— Что ж я храпеть буду, если я трезв, яко младенец.

— Младенцы тоже, я слышал, бывает, что храпят. Ложись на бок, чтобы не храпеть.

— За Москву ручаться не буду, но в Махачкале твой, Ананас, храп слышно. Это точно, — сказал я, подходя к ним. — Правда, на соседнем холме он слышится звериным рыком. Пусть менты пугаются. Хотя и пугать их уже некогда. Дядя Вася, это вам, — протянул бывшему полковнику переговорное устройство. Не забыл и то, что просил Ананас. Он даже встал, ожидая подношения. Но зажигалку я отдавать не стал. — Чтобы пока не курил. Курить будешь только тогда, когда я посчитаю это безопасным. А сейчас уходим. Чтобы никто не заблудился и не потерялся, предлагаю каждому посматривать в затылок идущему впереди и не отставать.

Я говорил коротко и ясно. Присутствие рядом полицейского спецназа никого не вдохновляло на какие-то собственные необдуманные действия, и потому, как только я двинулся вперед, все мои бомжи дружно направились за мной. Первым пошел дядя Вася, за ним Ананас, замыкающим старик Василий. Но я почему-то был уверен, что уже вскоре замыкающим станет именно Ананас, физически самый крепкий, может быть, даже самый сильный, но не самый выносливый.

Идти ночью по этим холмам оказалось не так сложно, как думалось раньше. Это не по каменным россыпям пробираться, где сложнее, чем пройти, просто не споткнуться и не оступиться. Примерно через сорок минут, после того как мы покинули ложбинку между холмами, выкатилась луна, не достигшая еще полнолуния, но изо всех сил стремящаяся к этому. Она была желтая и мутная, с многослойным нимбом, тем не менее, дорогу нам освещала неплохо. Плохо было то, что она и нас высвечивала и не было тени, в которую можно было бы спрятаться. Конечно, мы рассчитывали, что больше никого среди этих холмов не встретим, но полной уверенности пока не было. Дядя Вася время от времени включал переговорное устройство, и из разговоров мы смогли уяснить, что полицейский спецназ действует тремя отрядами. С одним из отрядов мы недавно встретились, хотя и не задержались рядом даже для того, чтобы разделить с бойцами скорбь от незапланированной потери. Как мы узнали из подслушанных разговоров, один из бойцов выкопал себе окоп для наблюдения за тропой под камнем, камень обрушился и раздавил бойца.

Приятно было, что хотя бы эту смерть не вешают на нашу группу. Но на нас уже столько, наверное, понавешали, что при попадании в лапы ментов ничего хорошего ждать не придется.

Нас караулили на тропе и одновременно рассчитывали утром загнать на эту тропу движением двух групп с двух сторон. Хорошо, что я не поленился и сходил за переговорным устройством. И хорошо, что менты не сообразили поискать казенную принадлежность под телом. Не найдя «переговорку», они могли бы что-то заподозрить. Наверное, утром хватятся, но вполне имеют право посчитать, что кто-то из товарищей прихватил инструмент связи себе вместе с трубкой сотовой связи и сигаретами. Догадаться, что кто-то подкрался и умышленно столкнул камень на постового, будет сложно. И уж совсем невозможно доказать, что это сделал кто-то из нас.

Эта мысль давала мне облегчение, и я шел вперед достаточно быстро, только иногда, когда почва под ногами попадалась неровная, нога снова слегка подворачивалась, и я чувствовал неприятную острую боль. Острую, но терпимую. Она приходила и так же быстро уходила, стоило сделать несколько шагов, напрягая стопу. Я даже не хромал, и моей травмы со стороны никто не заметил, по крайней мере, никто ничего мне не сказал.

Я оглянулся и остановился только через час пути, чтобы проверить степень усталости каждого. Ананас к этому времени уже прочно занял позицию замыкающего и даже рискнул отстать от старика Василия на добрый десяток шагов. Но я его в этой темноте видел, значит, и он видел Василия. Дистанция еще позволяла не потеряться, и увеличиться ей Ананас не даст. Он тоже с головой дружит, несмотря на уже выпитое, и понимает, что одному здесь не просто не выжить, одному здесь даже не выйти. А он, скорее всего, и не знает, куда следует идти. Впрочем, этого не знает никто из нас. Но на месте оставаться нельзя. Нужно передвигаться, чтобы не стать мишенью для бойцов полицейского спецназа.

— Ананас, если что, крикни негромко, мы притормозим.

— Нормально все. Иду же… Я пока не устал, только ноги ватные. Это скоро пройдет, разгуляюсь…

Изначально я предполагал сделать привал через час пути. Но, посмотрев на своих спутников и убедившись, что они еще держатся нормально и не выказывают категоричного желания развалиться на земле, решил увеличить переход до полуторачасового и снова вернулся на место ведущего, чтобы дядя Вася не завел нас невесть куда. Он недавно сам жаловался, что с ориентацией у него стало плохо, и на передовые позиции не рвался, сам понимая свое место. Ориентация человека — это явление высших сил. Одним Господь дал, другим — нет. Здесь винить в неумении никого нельзя, как нельзя винить человека в высоком или, наоборот, в невысоком росте. Новое переговорное устройство дядя Вася из рук не выпускал, хотя звук сделал минимальным, чтобы не привлечь внимания кого-то со стороны, и время от времени прослушивал разговоры внутри отряда полицейского спецназа.