Казачество в 1812 году

Командир летучего отряда так назвал неожиданное умножение его сил: его «разбойничья шайка» превратилась «в наездническую партию» в триста с лишним сабель. О наездническом искусстве казаков – донцов, бугских и тептярей дискуссировать не приходилось даже французам. И даже самому императору французов Наполеону I Бонапарту.

Будущий генерал войн на Кавказе восторженно встретил казачье пополнение его летучего отряда. Потом он напишет о новых своих возможностях: «На 12 (сентября) я предпринял поиск к самой Вязьме. Сердце радовалось при обзоре вытягивавшихся полков моих. Со ста тридцатью всадниками (до этого) я взял триста семьдесят человек и двух офицеров (в плен), отбил своих двести (военнопленных) и получил в добычу одну фуру с патронами и десять провиантских фур…

Тут же я командовал тремястами всадников: какая разница! какая надежда!..»

Денис Давыдов, подлинный герой Отечественной войны 1812 года, не преминул в «Записках партизана» дать штрихи к портретам и гусарских, и казачьих офицеров, с которыми ему пришлось пройти партизанскими путями до самой государственной границы России. Он знакомил своих будущих читателей с «частными начальниками» наезднической партии из числа казаков в таких словах:

«…Первого Бугского полка сотник Ситников, шестидесятилетний старец, и Мотылев, молодой офицер. Оба отличной храбрости и неутомимой деятельности офицеры.

Хорунжий Талаев и Григорий Астахов (в том же чине) – офицеры обыкновенные.

Иловайского 10-го полка урядник Крючков (получивший за войну производство в хорунжие. – А.Ш.) – молодой парень, ездок отличный и неутомимый, храбрости чистой, сметливости черкесской…

Урядники Донского войска, кои остались у меня в памяти, были: Тузов, Логинов, Лестов; казаки: Афонин, Антифеев, Волков, Володька. Сожалею, что забыл остальных, ибо большая часть из них достойны быть известными».

Донцами в отряде Дениса Давыдова командовал Попов 13-й, лучшими офицерами которого были сотник Бирюков, хорунжие Персиянов и Александров. Донские казаки отличились при разгроме батальона 4-го Иллирийского полка, захвате обоза 1-го Вестфальского гусарского полка с обмундированием и обувью стоимостью в 17 тысяч франков, в ночном бою на берегах реки Уды (здесь пало четыре казака и было ранено 15), захвате фуражиров генерала Ожеро…

…Москва в дни занятия ее наполеоновскими войсками очень скоро стала напоминать осажденный город. Летучие казачьи отряды и местные партизанские отряды делали жизнь врага в городе трудно выносимой. Особенно доставалась фуражирам, которые посылались в окрестные селения за сеном и соломой для лошадей. Голландский генерал ван Дедем в своих записях жалуется на то, что казаки захватывают коней на пастбищах на городских окраинах, и экипажи на дорогах. Он замечает, что те немногие москвичи, оставшиеся в городе, живущие в постоянном страхе перед бесчинством «наших слуг», «бегут просить помощи у казаков».

Пехотный офицер Франсуа в своих мемуарах рассказал о том, как на их колонну, следовавшую к Москве, при входе в лес напала «шайка казаков». Ехавший впереди отряда адъютант князя Понятовского и трое польских гусар сразу же оказались взятыми в плен. Авангард колонны был смят и почти весь перебит вышедшей из леса казачьей лавой. Пехота, следовавшая по дороге плотной колонной, ружейными залпами отразила нападение. Казачий отряд повернул обратно в лес и перебил там тех неприятелей, которые уцелели от истребленного отрядного авангарда.

Самого Франсуа спас от гибели добрый конь, который пронес его живым и невредимым сквозь строй казаков. Новых ран он не получил, зато открылась старая рана с потерей много крови. Офицера, который не мог держаться в седле, доставили в Москву в обозном фургоне. В полку товарищи встретили Франсуа как настоящего героя. Каждый сделал на радостях ему подарок «из предметов, найденных ими среди дымящихся развалин» города. Это были: серебряный столовый прибор, слиток сплавившегося золота, разливательная ложка из серебра, подбитая горностаем шуба. Мемуарист констатировал: «все это составляло значительную сумму денег».

…Во время преследования бегущей из российских пределов вражеской армии казаки захватили немало архивов штабов Наполеона. Среди этой добычи оказались и бумаги французского разведчика капитана де Лонгерю, адъютанта посла Парижа в Санкт-Петербурге Ж. А. Лористона. Первый (личный) секретарь императора Бонапарта барон Агатон Фэн в своих мемуарах писал: «В России казаки захватили у нас коляску, где находились наши книжки об их армии…»

Это были разведывательные данные о 25 полках и одной дивизии (генерала Лаврова) русской армии и деловые характеристики многих ее военачальников – Голенищева-Кутузова и Барклая де Толли, Кульнева и Уварова, Милорадовича и Воронцова, Депрерадовича и Бахметьева, Сен-При и Колюбакина…

Среди собранных капитаном де Лангерю в городе на Неве данных на высший командный состав русской армии была характеристика на генерал-адъютанта графа Василия Васильевича Орлова-Денисова, командира Лейб-гвардии Казачьего полка, удачно действовавшего с первого «неманского» дня войны 1812 года. Французский разведчик в ранге дипломата составил на него такую характеристику, с которой знакомился и Наполеон, и его маршалы империи:

«Генерал Орлов-Денисов. Генерал-майор. Казак. Генерал-адъютант Его Величества, один из главных казачьих начальников, командует полком гвардейских казаков. Это красивый молодой человек, крепкого сложения; говорит по-французски мало, и его не встречают в обществе».

Последнюю строку из характеристики В. В. Орлова-Денисова, с именем которого связана доблесть казачьей гвардии в «грозу 12-го года», можно у дипломата-разведчика капитана де Лонгерю оспорить. Он почему-то считал, что знание французского языка в России являлось для казачьего генерала «пропуском» в светское общество столичного города на Неве. В действительности таким «пропуском» для военного человека мог быть боевой орден – Георгия Победоносца, Святых Александра Невского и Владимира с мечами, иные орденские награды, полученные «за Отечество в 12-м году».

…После оставления Москвы казачьи полки стали денно и нощно живым оцеплением вокруг первопрестольной русской столицы, не давая неприятелю «расползаться» во все стороны. Это касалось не только отрядов фуражиров и просто мародеров, число которых росло с каждым днем, но и отдельных воинских отрядов наполеоновских войск, не раз пытавшихся удалиться от города по наезженным дорогам. За все «московское сидение» новоявленным завоевателям так и не удалось выбить казачьи заслоны с желанных для добывания пропитания дорог. Полки собирались воедино только по «знатным случаям», действуя больше отдельными сотнями и командами (партиями).

О том, как это выглядело, рассказывает в своих «Записках» декабрист Н. Н. Муравьев. Он, отпросившись из полка, пытался в последних числах августа после Бородинского сражения найти в окрестных селах города Можайска своего тяжелораненого брата, оставленного там за невозможностью его вывезти. Мемуарист описывает свою встречу с казачьей заставой:

«…Я отправился один верхом рысью, но, отъехав верст 8, встретил казачий пост, который не пустил меня далее, говоря, что он имеет строгое приказание никого не пропускать по этой дороге, потому что неприятель ее уже занял, что было справедливо; ибо тут же приведены были пленные французы разъездом казаков, от которых я узнал, что они взяли пленных в селе Бражниково, отстоящем от нашей деревни… на одну версту. Итак, я возвратился ночью назад».