Казачество в 1812 году

Что касается шипованных подков, предназначенных для лошадей в снежные зимы, то здесь, разумеется, первенствовала русская кавалерия. Но думается, что планируй Наполеон свой Русский поход до первых снегов, он дал бы соответствующее требование своим хозяйственникам-тыловикам. И тогда бы шипованные подковы для лошадей кавалерийских, артиллерийских и обозных не стали бы мифической принадлежностью, необходимой для дорог России в конце года, начиная с октября месяца. По крайней мере, полковые кузнецы, настоящие мастера железного дела, могли в известной мере справиться с этой проблемой на месте.

Соответствующие времени года лошадиные подковы мелкой хозяйственной проблемой для французов не стали, а их тыловая администрация это дело откровенно провалила. Правда, у нее есть железное алиби: кто из хозяйственников Великой армии знал, что победоносная военная кампания их императора так опасно затянется во времени. «Козел же отпущения» нашелся в лице генерал-интенданта наполеоновской армии дивизионного генерала графа Матье Дюма.

Чем взяли преследователи армии Бонарата, то есть платовские полки, верх над вражеской кавалерией, хорошо обученной, снаряженной и дисциплинированной, обладавшей, чего греха таить, для истории Отечественной войны 1812 года, высоким боевым духом? Почему маневренная война закончилась для французов поражением еще до того, как на Смоленщине ударили первые морозы, причем не столь устрашающие воображение не военного человека будущих времен?

Та война показала, что для кавалерии (людей и лошадей) губительны не только сабельные схватки, ружейные залпы плотных рядов неприятельской пехоты, картечная пальба в упор и чугунные ядра, смертельно калечащие все живое в конце траектории своего полета на поле боя. Лошадей, собранных воедино с пол-Европы, изматывало каждодневное противодействие действиям конницы противной стороны.

Карусель казачьих дозоров и полков, в том числе и лихих бойцов-одиночек, вокруг мест расположений наполеоновских войск, их походных колонн, маршевых отрядов и тыловых обозов, команд фуражиров сильно изматывала наполеоновскую кавалерию. Ей при появлении русских конников приходилось выходить в поле для отражения возможной атаки, в начале войны – для преследования, занятия выгодных рубежей и переправ через реки. То есть лошади работали на войны на пределе своих физических возможностей.

Поэтому кавалерийские кони «вырабатывали свой походный ресурс» преждевременно и до такой степени, что дохли по дороге, не став годными даже для того, чтобы тянуть орудия, зарядные ящики и обозные фуры. Такая ситуация для наполеоновской Великой армии сравнима с катастрофой, когда кавалерия маршала Мюрата таяла буквально на глазах у Наполеона. На тяжелую кирасирскую кавалерию он ставил карту не менее значимую, чем полководцы Второй мировой войны на стальные танковые армады.

К заслугам платовской казачьей конницы на втором этапе Отечественной войны следует, бесспорно, отнести следующее. «Жалкие арабы Севера» стали не только смертельным врагом для императора-полководца Наполеона. Русское казачество нанесло полное поражение Великой армии и в немаловажном деле – в состоянии морального духа войск. Из истории Отечественной войны это видится в следующем.

После сражения у Малоярославца у всех чинов Великой армии от императора французов, его маршалов империи до рядового солдата в голове витала благая мысль о том, чтобы с честью выйти из создавшегося положения. И подобру-поздорову унести собственные ноги и ноги своих коней из России. Однако при виде каждый день вокруг себя платовских «степных ос» такое понимание сложившейся ситуации стало в корне меняться.

После боев под Вязьмой и у Красного наполеоновцы думать стали совсем о ином для них исходе Русского похода. Думали просто о спасении собственной жизни и избежании всегда позорного плена, который в известных случаях называется почетным. Но чтобы избежать и спасти вышеназванное, требовалось «дать ноги», то есть побыстрее спасаться бегством. Тут уже было не до спасения лошадиных жизней. В такой ситуации обладание измотанным войной конем могло стать неким гарантом собственного спасения.

Кавалерия Великой армии на полях и дорогах необъятной России в 1812 году жила «одним днем». Бородинское поле стало братской могилой для более чем половины (!) французской кавалерии. А ведь известно, что подготовить, снарядить и обучить кавалерию намного труднее, чем пехоту.

История Отечественной войны 1812 года достоверно позволяет констатировать следующий неоспоримый факт. Пехота, артиллерийские парки и обозы Великой армии по вышеуказанным причинам оказались плохо прикрытыми кавалерийскими заслонами. А ведь это было аксиомой тактики той эпохи. Известно, для чего французам и их союзникам приходилось каждый день и каждую ночь прикрываться такими заслонами на путях-дорогах, ведущих от Москвы на запад. Им надо было прикрываться от атак лучшей и наиболее многочисленной иррегулярной конницы на Евразийском континенте – казачьей.

Что она действительно была лучшей по боевым качествам, то доказали не только войны России против сперва революционной, а потом и наполеоновской Франции, против созданной Бонапартом империи. Казачество ходило походами во многих войнах Российской державы против Турции и Персии, Пруссии и Польши, Швеции и ханства Туркестана… Ходило походами до и после «грозы 12-го года».

«Степные осы» стали камнем преткновения для наполеоновских войск с первых дней их Русского похода. Французская кавалерия и кавалерия союзников занималась поиском арьергардов русских, отступавших без боя в глубь России. При этом приходилось вести активное и непредсказуемое маневрирование в виде двоякой задачи: найти противника, стремиться вести его неотступное преследование и в то же время не оторваться слишком далеко от своей пехоты, которая с трудом продвигалась по песчаным и болотистым дорогам Литвы и Белоруссии.

Для русских, в том числе и казаков, те дороги были привычно обжитыми. Окрестные леса их не пугали, как французов, которых то там, то здесь ожидали казачьи засады. «Степные осы» вылетали из них привычно неожиданно, поражая вражеских конников разящими донскими дротиками, стреляя из пистолетов и схватываясь на саблях. Лес был родным домом для одних и опасностью для других, чужаков.

Преследование армий Барклая де Толли и Багратиона велось наполеоновскими армейскими корпусами и в знойные дни и под проливными дождями. Форсированные марши выматывали французскую кавалерию, особенно тяжелую кирасирскую и карабинерную. Степные же кони-дончаки, башкирские и калмыцкие кони не тяготились такой работой на войне, хотя и им тоже было тяжко. Но, как говорится, какой всадник, такой и его конь родной.

Иррегулярная конница (равно как и гусары с уланами) русских арьергардов умело и, что важно, своевременно использовала свое преимущество в выучке и выносливости лошадей, которые в своей массе имели степную родословную. Это позволяло при малейшей возможности ходить атаками, прежде всего лавами, на французов, чаще – на их легкую кавалерию. Так было, к примеру, при Мире, Молевом Болоте, при Тетеринке близ Тарутино.

Французское кавалерийское боевое охранение часто в подобных случаях пасовало перед нападавшими: ни сманеврировать вдоль дороги, ни пойти в преследование так, чтобы не угодить в хитроумную ловушку за ближайшим поворотом дороги сквозь хмурые в любую погоду леса.

Поэтому в наполеоновских войсках, особенно после выхода от Малоярославца на Старую Смоленскую дорогу, появилось ощущение безысходности и беспомощности действий собственной кавалерии. И как тому не быть, когда платовские «степные осы» кружились днем и ночью вокруг походных колонн Великой армии на дальности ружейного выстрела. А вскоре казаки в преследовании врага презрели такую опасность.

…Отступление, пока еще не бегство, наполеоновского воинства из России описано многими очевидцами-мемуаристами, исследователями и литераторами. Все сходятся к тому, что уже только один внешний образ походных колонн говорил сам за себя: из выжженной Москвы уходила совсем не та вражеская армия, которая несколько ранее в нее вошла.

Казачьи партии, первыми увидевшие отходившие от Москвы походные колонны Великой армии, поразил вид гигантского обоза, который медленно тянулся за войсками. На расстоянии более 30 верст тянулось в четыре ряда более 10 тысяч (по другим данным – 15 тысяч) карет, колясок, дрожек, бричек, фур, телег, до предельной возможности груженных всяким московским добром.

Современник сравнивал уходившую из России Великую армию императора французов с войском далекого прошлого: «Выступившая из Москвы Наполеонова армия похожа была на дикие племена Азии, после набега возвращающиеся на родину с похищенным имуществом враждебного края, разорив его сперва огнем и мечом.