Казачество в 1812 году

Первые пленные наполеоновцы, выхваченные казаками из походных колонн Великой армии, жалости к себе не вызывали. Скорее всего, дело обстояло после их «личного досмотра» совсем наоборот. История оставила нам собирательный образ военнослужащего наполеоновских войск, которого казаки встречали на всем протяжении пути от матушки-Москвы до самой государственной границы по берегу Немана, и даже на его противоположном берегу в Восточной Пруссии. Этот образ правдиво списал сам с себя бесхитростный сержант Бургонь (Бургон). Его мемуарный рассказ стал классикой для эпохи Наполеоновских войн, и, прежде всего, Русского похода 1812 года.

Буронь описывает содержание собственного солдатского ранца, которому он сделал осмотр на первом привале после выхода из Москвы. «Я воспользовался досугом, чтобы осмотреть свой ранец, казавшийся мне чересчур тяжелым, и удостовериться, нельзя ли что-нибудь выкинуть, чтобы облегчить свою ношу.

В ранце было порядочно-таки запасов: я взял с собой несколько фунтов сахару, рису, немного сухарей, полбутылки водки, костюм китаянки из шелковой материи, затканной золотом и серебром, несколько серебряных и золотых безделушек, между прочим – обломок креста Ивана Великого, то есть кусочек, покрывавший его серебряной вызолоченной оболочки, – мне дал его один солдат из команды, наряженной для снятия креста с колокольни.

Со мной был также мой парадный мундир и длинная женская амазонка для верховой езды (эта амазонка была орехового цвета и подбита зеленым бархатом; не зная ее употребления, я вообразил, что носившая ее женщина была больше шести футов росту); далее, две серебряные картины, длиною в один фут на 8 дюймов ширины, с выпуклыми фигурами: одна картина изображала суд Париса на горе Идее, на другой был представлен Нептун на колеснице в виде раковины, везомой морскими конями. Все это было тонкой работы. Кроме того, у меня было несколько медалей и усыпанная бриллиантами звезда какого-то русского князя. Все эти вещи предназначались для подарков дома и были найдены в подвалах или домах, обрушившихся от пожаров.

Как видите, мой ранец должен был весить немало, но, чтобы облегчить его тяжесть, я выкинул из него свои белые лосиные брюки, предвидя, что они не скоро мне понадобятся. На мне же был надет сверх рубашки жилет из стеганого на вате желтого шелку, который я сам сшил из женской юбки, а поверх всего – белый воротник, подбитый горностаем; через плечо у меня висела сумка на широком серебряном галуне, в сумке было также несколько вещей, между прочим – распятие из серебра и золота и маленькая китайская ваза. Эти две вещицы избегли крушения каким-то чудом, и я до сих пор храню их как святыню. Кроме того, на мне была моя амуниция, оружие и шестьдесят патронов в лядунке».

Сержант полка фузилеров-гренадер Адриен Бургонь, кавалер ордена Почетного легиона и будущий су-лейтенант наполеоновской армии, стал для истории Отечественной войны 1812 года «собирательным» образом французского завоевателя. Казакам, которые «роились» вокруг Смоленской дороги, на дорогах от Смоленска к государственной границе с такими Бургонями приходилось сталкиваться едва ли не каждый день. Симпатий к ним, естественно, ни казаки, ни особенно местные жители-крестьяне не испытывали.

19 октября генерал-фельдмаршал М. И. Голенищев-Кутузов шлет атаману М. И. Платову предписание усилить сбор разведывательных данных о передвижениях наполеоновской армии, указывая на важность разрушения переправ на путях ее движения:

«При нынешних обстоятельствах мне непременно нужно, чтоб Ваше высокопревосходительство доставляли как можно чаще сведения о неприятеле, ибо, не имея скорых и верных известий, армия сделала один марш (от Адамовского к Кременскому по направлению к Гжатску. – А.Ш.) совсем не в том направлении, как бы ей надлежало, отчего весьма вредные следствия произойти могут. Я надеюсь, что сей отступной марш неприятелю сделается пагубным, и что Вы наиболее тому способствовать можете.

Почему Вы не оставите почитать главным предметом разрушение переправ, через которые неприятель идти должен, для чего отделите нужную партию, которая бы, стараясь упреждать неприятеля полумаршем, могла бы сим способом останавливать его марш.

Избрав исправный казачий полк, Ваше высокопревосходительство, ему предпишите явиться в главную квартиру и состоять впредь при оной».

…Определение важности сбора разведывательной информации и разрушения любых речных переправ определялось следующим обстоятельством. В тот же день 19 октября кутузовская армия начала движение к Вязьме. Теперь в ее рядах говорили только о том, что «изгнание француза из России началось». Вера в то была общая, хотя до берегов пограничного Немана предстоял еще долгий и тяжелый путь, закончившийся в лютые декабрьские морозы.

Атаман Платов по такому случаю расстарался: он настиг неприятельский арьергард маршала империи Л. Н. Даву у Колоцкого монастыря и навязал ему бой. Французы старались удержаться на занимаемой позиции как можно дольше, чтобы дать возможность главным силам Великой армии и обозам уйти вперед подальше. Казаки настойчиво атаковали и «расстроили» (уничтожили) два вражеских пехотных батальона, взяв два знамени.

Маршалу Даву пришлось отступить от Колоцкого монастыря, бросив в его ограде 27 орудий «по негодности находившихся под ними лошадей». То есть состояние конских упряжек французской артиллерии было таково, что они по «изношенности» не могли тащить по дороге пушки и зарядные ящики. Добычей казаков стал и вражеский обоз, состоявший из повозок с награбленным в Москве добром.

На коротком пути от города Можайска до Колоцкого монастыря, что в 8 километрах от Бородино, неприятель бросил 500 изнуренных лошадей, годных разве что на мясные порции солдатам. Об этом атаман М. И. Платов в тот же день 19 октября, дойдя до Гриднева, донес эстафетой главнокомандующему. Такая информация полководцу «рассказала» о многом.

21 ноября М. И. Голенищев-Кутузов из местечка Раваничи писал генералу от кавалерии А. П. Тормасову о действиях полков атамана Платова в преследовании остатков главных сил Великой армии следующее: «…Граф Платов… старается выигрывать марш над неприятелем и атакует его беспрестанно во фланге и в голове колонн».

Арман де Коленкур свидетельствовал о достоинствах казачьей конницы на войне: «Сторожевое охранение у казаков было лучше, чем у нас; их лошади, пользовавшиеся лучшим уходом, чем наши, оказывались более выносливыми при атаке, казаки нападали только при удобном случае и никогда не ввязывались в бой».

О ночном бое с 25 на 26 сентября близ Малых Вязем Арман де Коленкур записал в своем «Дневнике» следующее:

«24 сентября Можайская дорога была совершенно перерезана корпусом русских драгун и казаков. Император направил туда несколько гвардейских стрелковых и драгунских эскадронов, и у них был ряд успешных столкновений с русской кавалерией. Наши драгуны, одержав верх, слишком далеко преследовали неприятеля, были окружены и должны были уступить численному превосходству русских. Командовавший эскадронами Марто, несколько других офицеров, драгуны и часть двух сводных эскадронов попали в плен.

Эта маленькая неудача, которую потерпела гвардия, хотя она и сражалась с большой отвагой, была неприятна императору не меньше, чем проигрыш настоящего сражения. Правда, и на всех остальных этот случай произвел тогда больше впечатления, чем выбытие из строя 50 генералов в сражении под Москвой.

Смоленская дорога была перерезана неприятельскими отрядами еще и в других местах; таким образом, мы не имели больше надежного коммуникационного пути, связывающего нас с Францией. Вильно, Варшава, Майнц, Париж уже не получали каждый день приказов монарха великой империи. Император напрасно ожидал в Москве сообщений своих министров, донесений губернаторов, новостей из Европы. На всех лицах было написано, что никто не думал о возможности такой помехи».