Каждый раз наедине с тобой

Поэтому необходимо докрасить забор до вечера. И у Харрисона останется что-то на память обо мне.

Ненадолго, но хотя бы так. Эта краска не для наружных работ, и если снова пройдёт дождь, всё смоется; но до тех пор, пока заноза синего цепляется за деревянные колья, это будет как подпись, отпечаток, свидетельство о том, что я здесь была. Леонора-хромая-собака-Такер покрасила этот забор, испытала много эмоций, обрела кучу друзей, немного себя и испытала свой первый оргазм.

Не застывшая ледышка, которая боится мужских рук и испытывает боль во время полового акта. Она просто нуждалась в руках особенного мужчины, и чтобы конкретный мужчина вошёл в неё. Прошлой ночью ей хотелось плакать, но не по той причине, почему она хотела плакать сейчас.

Вчера она была счастлива.

Теперь в ней образовалась такая глубокая трещина, что достаточно слегка подуть, и она рассыплется.

Когда заканчиваю красить, на улице почти темно, и я чувствую себя очень уставшей.

— Лео… иди в дом. Ты даже не обедала.

Забота Харрисона о моём желудке трогает. Хочется его обнять. Я хочу сказать ему, что никогда этого не забуду. Я хочу остаться с ним. Боже, я хочу остаться. Я хочу, чтобы Харрисон попросил меня остаться.

— Действительно, я голодна как волк, — шутливо признаюсь и указываю на забор. — Нравится?

— Микеланджело плюнул бы тебе в лицо, но неплохо.

Поспешно умываю руки и лицо. Мы едим; у меня очень тяжело на сердце, и я решаю облегчить это чувство, окунувшись в болтовню.

— Ты никогда не молчишь? — неожиданно спрашивает меня Дьюк.

— Когда сказать больше будет нечего. И, между прочим, об этом... — я проглатываю кусочек настоящий и один ложный.

Голос внутри меня умоляет не делать того, что собираюсь: «Молчи. Наслаждайся последней ночью. Добавь ещё одно замечательное воспоминание. Не разрушай чары».

— Ты ничего у меня не спрашивал о Реджине.

Харрисон едва не падает со стула. Он смотрит на меня так, словно я только что появилась из-ниоткуда, как чудовищный призрак, просунувший голову сквозь половицы.

— Какого хрена…

— У тебя нет интернета, журналов, телевидения. В магазине я не заметила даже газет. Шесть лет ничего о ней не знаешь. Ты же понимаешь, я не журналист-сплетница, и никогда без твоего разрешения не напишу статью. Я ждала, что... ты у меня что-нибудь спросишь. Это тотальное молчание означает, что ты исцелился или до сих пор испытываешь такую боль, что не хочешь затрагивать эту тему? Ты всё ещё влюблен в неё?

Дьюк резко встает, уносит посуду в раковину и несколько мгновений стоит, повернувшись ко мне спиной.

Я жду, когда Харрисон повернётся, бросит на меня жесткий взгляд, спросит: с какой стороны это меня касается, и пошлёт на х..й.

Вместо этого, когда поворачивается, в его глазах видна боль.

— Я продолжаю её любить, — заявляет он, и моё сердце разрывается.

— Мне... мне жаль, — бормочу я.

И мне действительно жаль. Дьюка, — потому что у него в глазах вибрирует глубокая любовь и он понимает, что всё ещё должен её задушить. Себя, — потому что я не могу и никогда не смогу конкурировать с таким сильным, неотделимым от кожи чувством, несмотря на время, расстояние и зло, которое Реджина ему причинила.

— Поэтому ты ничего не хочешь знать?

— Я специально переехал сюда жить. И не понимаю, как новости о ней могут мне помочь.

— Я... Если бы кого-то любила, я бы хотела знать... что с ним всё в порядке.

— Если бы она умерла, Херб сказал бы мне. Его молчание по этому вопросу означает только одно: у неё всё прекрасно, вновь вышла замуж и вероятно родила детей. И твой недоверчивый взгляд, как будто я провидец, подтверждает это. — Резкий тон его голоса контрастирует с недавней растерянностью. — Сколько мужей? Два, три? Сомневаюсь, что она могла остановиться только на одном.

— Ты говоришь не так, как будто... как будто любишь её.

— Иногда приходится делать вид, что не испытываешь того, что чувствуешь. Иногда у мужчины нет альтернативы, и поэтому он должен вести себя, словно циничный негодяй. Потому что, если позволит сердцу снова себя трахнуть, с ним всё кончено. Если это квалифицирует меня как человеческое отродье, да будет так.

Харрисон снова поворачивается ко мне спиной и начинает возиться в раковине с посудой. Тогда я делаю нечто импульсивное. Я подбегаю к нему и обнимаю сзади. Прижимаюсь щекой к ране.

— Ты не человеческое отродье. Ты просто страдал. Ты не человеческое отродье.

Я замираю, а Харрисон не отталкивает и не издевается надо мной. Так мы и стоим некоторое время.

— Пойдем, — говорю я ему наконец.

Беру его за руку, и мне кажется, что вместо трёх шагов по тесной комнате мы делаем миллион вдоль аллеи, усаженной деревьями и украшенной гирляндами из роз.

Как будто вместо маленькой неудобной кровати наши тела встречает роскошный альков.

Как будто вместо того, чтобы трахаться, мы занимаемся любовью.

Я знаю, что это не так.

Но завтра я уйду, а сейчас хочу думать только о сегодняшней ночи.

Хочу испытать те же эмоции, что и вчера; не то, чтобы я была девственницей (по крайней мере, не физически), но такой я себя чувствовала... К сожалению, я позволила другому, — много лет тому назад на втором курсе колледжа, — первому внушить мне отвращение в отчаянной попытке обмана, что я красива, привлекательна и способна понравиться тому, кто не приравнивает меня к жабе или толстокожему слону. Ни в тот раз, ни в другой эта попытка не стала выигрышной. Возможно, потому, что те мужчины были ошибочны, может быть, потому, что я была неправильной — с тяжёлым бременем неуверенности и полной неспособностью потеряться в ощущениях. Я говорила уже: у меня никогда не существовало особой близости с сексом и умением дать волю чувствам. Единственное ощущение, которое помню, связано с холодом, раздражением, болью. Страх не понравиться и уверенность в том, что никто не понравится мне.

Но эмоции и ощущения прошлой ночи... Эмоции и Ощущения прошлой ночи.

Может, потому, что он правильный мужчина, возможно, потому, что наконец-то правильная я. Мне хорошо. Моё тело — ковёр из распускающихся один за другим цветков. В лёгком соприкосновении цветы открывают свои венчики. Цветы повсюду. И маленькие пламя, и нежные пожары.

Так что вчера был мой первый раз.

И сегодня последний.

Желаю, чтобы эта ночь стала совершенной, желаю сделать всё, что не делала никогда, я хочу почувствовать кожу к коже, его плоть повсюду, и его дыхание, волосы, язык, и его хриплый, приглушенный стон на смену которому приходит рычащее наслаждение.