Каждый раз наедине с тобой

Внезапно, переключая канал, эта временная передышка исчезает. Нет больше тишины, нет более зоны комфорта.

Из моей руки падает на пол кусочек пиццы. Я кричу, и Грета в ужасе подпрыгивает на диване, как будто её укусил питон. Я показываю пальцем на экран, как будто хочу указать самой себе на то, что вижу, чтобы быть уверенной, что не пропущу это.

На «Вечернем Шоу» канала NETWORK2 присутствует мужчина, который...

Нет, это не тот, кто похож на него, это именно он. Харрисон Дьюк, гость передачи Терезы Мэннинг, записанной в театре Эда Салливана.

Встаю перед телевизором, буквально парализованная. Единственное, что во мне движется — это сердце. Оно продолжает бить по рёбрам, подпрыгивая, подпрыгивая, подпрыгивая, пока у меня не начинает кружиться голова, заставляя пошатнуться.

На этот раз это он, а не кто-то, кто мне напоминает его.

Это он, и одет не в кожаную куртку и грязные сапоги, но ушёл не далеко от этого образа.

Харрисон укоротил волосы и бороду, но не настолько, чтобы казаться подходящим для салона.

В нём ещё присутствует дух, как в Вайоминге: та дикая аура, тот сварливый взгляд.

Если бы я искала термин, который послужил бы эталоном для сравнения при объяснении, насколько он привлекателен, я бы не смогла найти ничего другого, кроме его имени.

Такой же сексуальный, как Харрисон Дьюк.

Одет в повседневную рубашку, джинсы, которые, конечно же, не принадлежат ни одному бренду, и ботинки, похожие на те, которые носят мотоциклисты. Дьюк сидит, как фермер садится на тюк с сеном, когда курит сигарету, прежде чем вернуться к разгребанию навоза. Никакой элегантной позы, одна рука вытянута вдоль спинки дивана, ноги удобно расставлены, другая рука лежит на бедре, почти на уровне промежности брюк. Все будут смотреть туда, я уверена, все будут смотреть на эту руку, задаваясь вопросом, если и «остальное» этого неожиданного ковбоя, с плечами, делающими предназначенный для гостей диван, похожим на игрушку, находится на уровне его внушительного телосложения. Без сомнения, будет место, где зрителей заинтересует его новый роман, но не здесь. В этом интервью Харрисон Дьюк — всего лишь эквивалент сочного куска мяса, выставленный чтобы смочить слюной горло.

Внезапно понимаю — я его ненавижу.

Он вернулся к показухе, которая была во времена его брака с Реджиной. Каким будет следующий шаг: второй раз жениться на этой суке? Разве Дьюк не говорил, что ненавидит публичные выступления и хочет жить в Вайоминге вечно?

Что он сделал? Избавился от всех своих животных, и вновь стал марионеткой, чтобы продвигать свою последнюю книгу?

Я ненавижу его, без сомнения.

Я ненавижу осознание того, что если раньше его ублажали, то теперь он будет затравлен.

Таинственный исчезнувший писатель, бурное прошлое, неудавшаяся связь с одной из самых популярных американских звезд, зудящее ожидание того, как сложится с Реджиной, новый роман, который обещает быть великолепным, и этот дикий вид, словно он трахает тебя, и клеймит огнем.

Что ещё может желать публика?

Немного увеличиваю громкость телевизора, потому что меня оглушает сердце, и я не слышу ничего, кроме энергичного тамтама у себя в ушах.

Вопросы Терезы Мэннинг, как и ожидалось, сосредоточены на его исчезновении, его преображении и возвращении. О книге говорится почти случайно, как будто это неважно.

— Мы ожидали увидеть тебя сломленным болью, — говорит Тереза, — и вместо этого, позволь мне заметить Харрисон, ты совсем не разрушен. Смею сказать, что ты хорошо сконструирован.

— Я гарантирую тебе, что лучшая «конструкция» — это та, которую ты не видишь, — заявляет он голосом, который сам по себе вызывает многочисленные оргазмы, разбросанные по всему театру и среди телезрителей.

Что это, двусмысленность брошена, чтобы вызвать экстаз у Терезы? Кажется, он намекает на путь внутреннего роста, или напротив, замершая у впадины между бедром и животом рука подразумевает другие типы конструкции?

Знаю, я сумасшедшая. Я вижу вещи, которых нет. Это не эпизод Playboy Show. Я злая и ревную. И разочарована, и мне грустно, и ревную.

Раньше меня утешало воспоминание о тех особых днях, только наших, секретных для остального мира. Я утешалась осознанием того, что, не встречая почти никого на своем пути, он обязательно бы помнил обо мне. Не навсегда, я никогда не питала надежду такой высокомерной цели, но, по крайней мере, в течение разумного периода времени. Но теперь... теперь каждое воспоминание обо мне исчезнет полностью, сольётся подобно тени толпы на Таймс-сквер в час пик. Эти глупые двадцать дней полностью сотрутся, если он уже их не позабыл. Вернется ли он к Реджине или нет, Леонора Такер, безусловно, прекратит своё существование.

— Собираешься ли мириться со своей бывшей красавицей женой? — вновь спрашивает Тереза. — Весь город в ожидании и хочет узнать.

— Очевидно, что всему городу нех*й делать, — отвечает Дьюк серьезно, но без злости, с громким звуковым сигналом на грязном слове, что, однако, не делает его более непонятным.

Ненавижу его ещё больше. Я бы даже не затронула эту тему, а Тереза Мэннинг позволяет себе такое? А он рисуется?

Конечно, Тереза Мэннинг — это Тереза Мэннинг, а я никто. Она является одной из самых влиятельных женщин в своей области: сорокалетняя, с несомненным обаянием, озорная, упрямая, забавная, элегантная, настолько универсальная, что в некоторых выпусках она поет, играет на пианино и также копирует. Америка её любит. Я её люблю. Но сейчас я бы ей глаза выколола.

Окей, хватит, я оплакиваю себя. Ещё немного и превращусь в капризного младенца.

Сажусь на диван с Гретой, которая устраивается на мне. Несомненно, она почувствовала моё плохое настроение и по-своему пытается утешить.

— Те немногие, кто прочитал твой новый роман, утверждают, он лучший из тех, что ты когда-либо написал. Тем не менее, меня удивляет твоё возвращение. Очевидно, тебе было хорошо, где бы ты не находился, и хорошо настолько, что написал книгу, которая, несомненно, поднимется в чартах. Так почему ты вернулся? Устал от того, чем занимался?

— Нет, я не устал. Я больше устал сейчас, после десяти дней на Манхэттене.

— Так что ты здесь делаешь? У меня сложилось впечатление, что это не просто рекламный тур для книги.

— У тебя правильное впечатление.

Тереза издала смешок и выдала одну из своих гримас, не поддающихся описанию, которыми она намекает на компрометирующие секреты. Она смотрит на него; их поочерёдно показывают крупным планом настолько близко, что мне кажется, — Харрисон передо мной. Я инстинктивно протягиваю руку, словно могу его коснуться, а затем сразу же отдёргиваю, стыдясь перед собой и даже немного перед Гретой.

— Могу я сделать предположение, Харрисон? — настаивает Тереза.

— Думаю, единственный способ, помешать тебе это сделать — убить тебя, — иронично говорит он.

Тереза смеется, а затем на её лице появляется выражение соучастника. Не с Харрисоном, а с аудиторией.

— Если бы я сказала, что ты вернулся в Нью-Йорк ради любви, я была бы очень далека от правды?

Харрисон делает глоток воды из красной чашки, поставленной на столе в стиле Chippendale, за которым, подавшись вперёд с любопытством, ждёт Тереза.