Каждый раз наедине с тобой

— Нет, совсем нет.

Его ответ краткий, который, тем не менее, вызывает аплодисменты публики.

— Великая история любви не заканчивается, — провозглашает Тереза, выглядя растроганной. Её глаза блестят, хотя я знаю, что это простая постановка.

Однако мои эмоции — не выдумка, я его окончательно и бесповоротно ненавижу. То есть он решил вернуться к этой суке? Предлагает ей эту глупую клоунаду, посылает свои тайные сообщения через телевидение, затем она наверняка ответит похожими шутками в другой передаче, и, наконец, они снимут встречу в прямом эфире на национальном канале, который предложит больше денег за эксклюзив? Всё это, чтобы продать грёбаную книгу?

Нет, всё это потому, что Харрисон понял, — он продолжает любить Реджину. Возможно, начав писать, он отправился в путешествие внутрь себя. Он вспомнил их лучшие моменты, забыл боль, простил. С ним случилось что-то революционное.

И я ему помогла. Я помогла ему вернуться к Реджине. Подарив пишущую машинку, я вдохновила Харрисона начать путешествие, которое привело его в Нью-Йорк, к постоянно намекающей на влюблённость Терезе Мэннинг, а он и не скрывает.

Какой я гений!

Теперь я ненавижу себя больше всех на свете.

Я заслуживаю публичной порки.

Я заслуживаю вечных оскорблений от моего разума.

Я заслуживаю того, чтобы сердце никогда не переставало пытаться проткнуть мне рёбра.

Но с другой стороны, если это то, чего хочет Харрисон, и это заставляет его чувствовать себя счастливым...

И, в конце концов: как мне могло помочь его невозвращение к Реджине? Что меняется с моей точки зрения? Ничего, абсолютно ничего.

«Поэтому удачи, любимый. Я желаю тебе всего хорошего. Я желаю тебе найти своё солнце».

Когда Харрисон встает с дивана и уходит, а телекамера берёт крупным планом женскую аудиторию в экстатическом восхищении его задницей, я сползаю с дивана. Выключаю телевизор. Сворачиваюсь калачиком, как человек, способный ещё что-то чувствовать.

Обнимаю Грету. Закрываю глаза. И плачу в тишине.

Меня больше не утешает рёв прибоя за пределами дороги. Он больше не кажется сладкой монотонной песней и именно поэтому успокаивающей. Он похож на издевательский смех.

ГЛАВА 13

Херб представлял собой живую картинку удовлетворения.

Человек он был низкий, тучный и почти лысый. Агент ходил взад и вперёд по своему кабинету, потея из-за большого веса, но как будто был движим внутренней энергией, которая мешала ему устоять на месте.

— Эта книга пользуется успехом ещё до публикации. Люди даже приблизительно не знают сюжет, но книжные магазины уже переполнены заказами. Я думаю, читателей заинтриговал факт твоего исчезновения и возвращения. Даже старые романы вернулись в рейтинг: мы выбрали правильный путь.

Харрисон сидел, глубоко погрузившись в кресло, закинув ноги на подлокотник и не отводил взгляда от панорамы, которая открывалась за широким окном. Он смотрел наверх, словно заметил что-то в небе, хотя там не было ни облачка.

Если бы Херб был менее взволнован триумфом, он бы заметил состояние Харрисона. Агент увидел бы многочисленные морщины от наполняющих Дьюка эмоций, его сильно сжатые челюсти (казалось, их вырезали из дерева), и вспышки мерцающих отблесков в глазах, которые сочетались с кто знает какими бурными мыслями.

— Людям наплевать на роман. Они просто хотят знать, сойдусь ли я с Реджиной. И надеются, что в книге есть ссылки на нашу историю. Мы будем в дерьме, когда публика узнает, что роман повествует скорее о смерти, чем о любви.

— В каком-то смысле это история любви... В любом случае, позволим им в это поверить. И, говоря о Реджине, я ещё не понял, каковы твои намерения. Когда ты согласился посетить шоу Терезы Мэннинг, на мгновение я подумал, что ты снова начал пить. Ведь с начала ты был категорически против. Что заставило тебя передумать?

Дьюк продолжал смотреть ни на что в небе. Он не собирался сообщать агенту настоящую причину; Харрисон пытался отрицать её даже для себя.

На первый взгляд, завершение написания своего романа и решение вернуться в Нью-Йорк казались двумя связанными событиями, одно из которых было следствием другого. На самом деле, он всё равно бы вернулся.

Он скучал по писательству, но по Леоноре скучал больше.

Харрисон не верил, что такое возможно.

По какой абсурдной причине эта женщина не хотела уходить из его мыслей? Достаточно ли двадцати дней, чтобы укорениться в душе мужчины?

За прошедшие полгода ему показалось, что он теряет рассудок. Конечно, он не сидел сложа руки, как мальчик, который страдает от воспоминаний… и всё же для него она не ушла. Она никогда не переходила реку вброд.

Дьюк приехал в Нью-Йорк ещё до того, как Херб дал ему знать, что думает о новой книге. По правде говоря, книга его волновала мало. Он написал её только для Лео.

На этом этапе Харрисон вёл себя в городе так, как у него всегда удавалось лучше: как настоящая сука.

Он искал Леонору и нашёл и был в шаге от того, чтобы постучать в её дверь. Харрисон остановился недалеко и шпионил за ней с сердцем в горле, словно подросток.

Леонора была с мужчиной. Было ясно — они близки.

В общении она казалась непринужденной, словно их объединяет особая связь. Мужчина даже задержался допоздна, вероятно, на ночь. В Вайоминге Леонора говорила, что никогда ни с кем не спала: очевидно, с тех пор многое изменилось.

Собирая информацию о незнакомце, Дьюк обнаружил, что его звали Джулиан, он был адвокатом и принадлежал к семье состоятельных реакционеров. Видимо, Лео позволила себя убедить искать партию. Родители обоих приветствовали этот союз. Если двое ещё не помолвлены, то очень скоро сообщат об этом.

Первой реакцией такого открытия стала пронизывающая боль, которая сразу же сменилась первобытной яростью.

«Я прав. Я всегда был прав».

Женщины — это флаги, чувствительные только к одному типу ветра. Они следуют за владельцем того, кто лучше подходит согласно их потребностям на настоящий момент, кого считают лучшим «членом». В Вайоминге она использовала его; в Нью-Йорке посвятила себя напористому адвокату.

В состоянии бешенства, хотя, чтобы быть таким ни одной в мире логической причины у него не имелось, Харрисон передумал о Леоноре всеми возможными жестокими фразами. Разумом он понимал, что окончательно слетает с катушек, но избавиться от этого палящего разочарования, замаскированного под гнев он не мог.