Каждый раз наедине с тобой

Я не чувствую себя счастливой, просто немного менее грустной.

Иду, окутанная лёгким туманом из испаряющейся воды. Ясное звёздное небо достаточно освещает землю, чтобы не спотыкаться в темноте.

Все происходит так, как это происходит в старых фильмах цвета сепии, скупых на слова, в которых говорят пейзажи и глаза. Говорит дымка и следы на песке, даже звёзды говорят, но голоса никогда.

С противоположной стороны пляжа приближается Харрисон, знак того, что он пришёл сюда раньше. Сначала он был всего лишь тенью в тумане, затем стал плотью и кровью. Галстук-бабочка свободно лежит вокруг расстегнутого воротника рубашки, перекинутый через плечо пиджак висит на пальце, а в другой руке Харрисон держит бутылку шампанского.

Прежде, чем понимаю, что это не галлюцинация, я пару раз плотно сжимаю веки.

Мы приближаемся, не произнося ни слова и ничего не делая, лишь продолжаем идти друг другу навстречу. Волосы у обоих развеваются на ветру.

Когда нас разделяют несколько метров, я замечаю, что Дьюк печален, пошатывается и даже немного навеселе. Галстук улетает, пиджак падает на землю, и бутылка следует за ним, погружаясь в песок. Он смотрит на меня таким же взглядом, каким смотрит на жертву слишком голодный койот. Потом спрашивает меня ироничным тоном:

— Как я могу о тебе не думать, если твой дух преследует меня?

— Я не дух, — бормочу я.

Я подхожу ещё ближе, беру его за руку и прижимаю к своему бедру. И не дожидаясь решения с его стороны, поднимаюсь на цыпочки и целую его.

Не понимаю, что я делаю, но я знаю, почему делаю это.

И Харрисон, хотя, возможно, даже не знает почему, отвечает мне тем же.

Он обнимает меня, целует, кусает. Его рот такой же ненасытный, как облизывающее пляж море. Дьюк захватывает в кулак мои волосы, чтобы их не воровал ветер, а потом целует повсюду. Губы, шею, над сердцем.

Затем в поисках удерживающей платье молнии он шарит по спине. Из-за его нетерпения слышу шорох разрывающейся ткани, и платье соскальзывает на талию. Харрисон смотрит на моё белое бюстье, совершенно не сексуальное, из тех, кому суждено лишь вмещать грудь большого размера, как если бы это была самая эротичная модель из последней коллекции Victoria's Secret.

А потом я больше ничего не понимаю. Мы оказываемся на влажном песке, не полностью одеты и не полностью раздеты, моя грудь убегает из тисков корсета, юбка задрана, в моих трусиках Харрисон лихорадочно ищет вход, у него спадают до бёдер брюки, и следуют его толчки в моё тело.

Спиной на мокром песке я смотрю на него и чувствую его. Харрисон удерживает себя на руках, и свет луны ласкает изгиб его спины. Он пронзает и овладевает мной.

— Леонора, — шепчет он мне, кончая, а я ни о чём не думаю, ни о чём. Только о своём освобождении. Только, когда я вижу в его глазах оргазм и чувствую, как вспыхивает мой, я больше раскрываюсь и принимаю его без препятствий.

В конце этого соития, посыпанного солью, одурманенного шумом волн, возбуждающем, как опыт неожиданный и запретный, Харрисон смотрит на меня почти испуганно.

— Прости меня, Лео, каждый раз наедине с тобой я не могу нормально соображать. Превращаюсь в животное.

— Мне нравятся животные, — бормочу я.

Харрисон садится, а я приближаюсь и сжимаю его руку.

— Хочу заверить тебя в одном: я здоров, — пробормотал Харрисон, глядя на море и проводя рукой по волосам. — Я имею в виду, когда вернулся из Вайоминга, первое, что сделал — это пошёл к врачу. Не для себя, мне плевать на себя. Только... я не мог перестать думать, что занимался с тобой сексом без защиты. Шесть лет назад, после развода, у меня был паршивый период, в течение которого я не обращал внимания на такие нюансы в своих случайных партнерах. Судя по всему, я в отличной форме, но существуют болезни с длительным инкубационным периодом. И пока врач не заверил меня, что всё в порядке, я переживал, что навредил тебе. Но всё в порядке: так что будь спокойна.

— Самая безответственная была я, — говорю тоном далеким от тревоги, как будто довольна своим безумием. — Я тоже, когда вижу тебя, становлюсь животным и умолчала тот факт, что две недели назад у меня начался цикл. Поэтому это я должна извиниться перед тобой.

Когда Харрисон понимает о чём я говорю, у него округляются глаза. Сразу после этого он хмурится, погружает руки в песок и смотрит на море, как будто ненавидит его и, возможно, словно ненавидит и меня.

Это как другой способ сказать мне, что он не видит вещи так же, как и я. Иногда нет необходимости в словах. Нет необходимости говорить: «Ты мне нравишься, но отсюда, к тому, что ты себе представила, ещё дальше, чем до другого берега этого океана, и я был настоящим придурком, не позаботившись о таком».

Понимаю: его отношение гораздо нормальнее, чем моё, ведь я совсем не волнуюсь и уже представляю себе полчища малышей, голубоглазых, как и Харрисон.

— Прости меня и за ужин, — пробормотал он после нескольких минут молчания, тщательно избегая темы «ты могла забеременеть». — Я вёл себя немного агрессивно. Просто я больше не создан для публичных мероприятий, они заставляют меня нервничать. Галстук, ложная любезность, все смотрят на тебя, как будто точно знают о чём думаешь, и все чего-то от тебя ждут. Тошнотворно. И человек склонен говорить и делать то, что... чего он обычно не говорит и не делает.

— Потому что не думает о них или потому что в нормальных условиях мог бы лучше скрывать то, что думает?

— Быть может... возможны оба варианта.

— Ну, раз уж мы не в нормальном состоянии, позволь мне воспользоваться этой атмосферой, которая заставляет говорить безрассудные вещи. — Я набираюсь смелости, смотрю на него, а потом говорю то, о чём, я знаю, не пожалею. Не потому, что я думаю: всё будет хорошо, а потому, что это правда. Правда пугает только тех, у кого грязная совесть. — Я люблю тебя, Харрисон.

— Лео...

— И знаешь, что ещё? Думаю, ты тоже что-то испытываешь ко мне. Тебе не хватало меня, я ощущаю это и не только физически. Верю, что мы... Я думаю, между нами есть нечто, что, несомненно, включает в себя страсть, но не только. Ты заставляешь меня чувствовать себя красивой.

— Ты прекрасна, Леонора.

— Если ты видишь меня красивой, это значит, что ты без ума от меня, — шучу в ответ. — Думаю... у нас отлично получится быть вместе.

Харрисон продолжает смотреть на воду, которая борется с небом и с землей, словно имитирует её, сражаясь с самим собой.

— Это не так, — наконец заявляет он. Мы были бы катастрофой. — Я — катастрофа и разрушу твою жизнь.

— Как ты можешь её разрушить? То, что ты не лорд Байрон, я уже знаю. Ты Харрисон Дюк, и я любила тебя за это с детства. Именно потому, что твои слова пронзили мою душу.

— Леонора, я знаю, что говорю.

То, как он сказал, на мгновение воспринимается словно пощёчина. Я мотаю головой недоверчиво и даже немного испуганно.

— Значит, ты ничего не чувствуешь ко мне?

— Меня к тебе тянет. Ужасно. И, кажется, я это тебе продемонстрировал.