Казнить нельзя помиловать

Так кто вы, девочка Юля?..

— Я хочу спрятаться от всех, чтобы меня никто не отыскал. Как ты-то меня нашел? Тоже следил за мной?

Еще секунда, и она вцепится в мои пылающие уши. По крайней мере мне так показалось. Молча покивав головой, не выдавать же агента Резвого, я перевел взгляд в другой угол грота. Мне не хотелось разглядывать некоторые подробности, выглядывавшие из-под распахнувшейся пижамы.

— Все кончено! Сегодня же съезжаю на другую квартиру. Ты мне поможешь?

Юля вскочила со стула и принялась заваривать чай в калебасе. Наверное, этот новомодный чай вообще заливают студеной водой, потому что Юля вылила в высохшую дыню остатки воды из чайника. А чайник она так и не включила.

Так же молча я покачал головой, дескать, помогу, отчего не помочь попавшей в беду, добродетельной российской девушке?

— Вот и хорошо, — обрадовалась Юля и налила злополучный чай в чашки. — Знаешь, у меня ведь беда, Дэн! — продолжала она, отхлебнув сразу полчашки бодрящего напитка.

Честно говоря, мне не очень-то хотелось пить сырую воду, и я держал чашку в руке.

Вытянув голову в сторону, я задавался немым вопросом: а какая беда приключилась с вами, доктор Зорге? Я боялся говорить вслух, вдруг от звука моего голоса Юля опять бросится в слезный омут и начнет рыдать.

— Я залетела от одного чухонца, да, да, я беременная! А он не хочет признавать меня! Пришлось нанять адвоката, я буду подавать в суд, разумеется, финский суд. Мне сейчас ни до чего, а мне менты дело шьют.

Мне пришлось встать и дойти до раковины: еще немного — и я умру от подступавшей тошноты. Лучше бы она ничего не говорила.

Когда я учился в девятом классе, одна девчонка из нашего класса тоже залетела. Конечно, сначала она ходила самая крутая, ну, там джинсы всякие в облипку, ресницы по килограмму, волосы, как вороново крыло, тени до бровей, кожаная куртка, браслеты, цепочки. А потом вся школа забурлила от несварения, девчонка оказалась в «залете». Все курили прямо по пачке сигарет, задыхались и наперебой обсуждали девчонку и ее будущие перспективы. Никаких перспектив не оказалось, эта дура потом приходила в школу с колясочкой, я видел, как она завидовала всем нам. Однажды она пришла к школе, а с ней никто не захотел разговаривать. Тогда эта дура прицепилась ко мне и попросила, чтобы я донес ей сумки с детским питанием. Сумки и правда были тяжелыми, я молча пер их, а эта дура гордо катила свою колясочку рядом со мной. Все наши бабки ахали и показывали пальцами, дескать, какая молодежь ранняя пошла. Я чуть со стыда не сгорел, ей-богу! С тех пор я никаких беременных видеть не могу.

Уши вдруг перестали пылать, и я остановился в нерешительности возле крана с водой, не зная, как включить воду. Слишком сложный кран! Вдруг он подключен к сигнализации? — подумал я и снова уселся на стул.

В голове что-то ухало, бухало, отдаваясь в ушах странным шумом, и я не мог понять, почему все кружится и мелькает. Как я все это выдерживаю? Бывают же такие жестокие девочки?!

— Помоги мне, Дэн! — Юля умоляюще смотрела на меня.

— Помогу! — брякнул я зачем-то и посмотрел на Юлин живот. А она даже не смутилась. Не покраснела, не разволновалась. Почему я не поверил ей? Не знаю… Но мне все время казалось, что Юля заливает про беременность, она, видно, хотела создать себе имидж романтической девушки, познавшей роковые страсти, но она абсолютно не вписывалась в образ распутной девчонки. Да и живота у нее никакого я не заметил. А я так не хотел ее терять!

— Живота еще не видно. У женщин так бывает. Я пойду собираться, Дэн?

Моя голова задергалась во все стороны: иди, девочка Юля, собирайся на новое место жительства.

Со мной всегда происходят всякие чудеса: то военную кафедру в университете закроют, то беременная девочка навстречу попадется. Я представил Юлю с круглым животом, и меня опять замутило. Чудное видение исчезло. «То ли девочка, а то ли виденье…»

— Я готова! — Юля возникла в дверях, ободряя меня веселой улыбкой. На лице никаких следов от горьких слез, сияет, словно собралась на свиданку со своим женихом-чухонцем. — Тачка уже подъехала.

— А чья это квартира? — Я обвел рукой по окружности кухни-грота.

— Не знаю, кто-то сдал, наверное, деньги были нужны. Но мне тоже бабки требуются, а эта квартира очень дорогая. Мне не по карману. Я теперь должна экономить!

Мы вышли из квартиры, Юля хлопнула дверью, и где-то внизу отлетел кусок штукатурки.

«Вот бы кому-нибудь на голову упал, а лучше мне», — мрачно думал я, плетясь мелким шагом за Юлей.

Тяжелые сумки оттягивали руки, и я злился: неужели я всю жизнь буду таскать сумки всяким беременным женщинам?

В такси я молчал, так же молча я отнес сумки на девятый этаж в многонаселенном доме где-то в Веселом поселке. Лифт, разумеется, не работал. На двери лифта красовалась табличка с надписью: «Дверью лифта не хлопать! Лифт не работает уже полгода».

Юля тоже онемела. Она все вздрагивала и трясла плечами. На прощание она сказала, чмокнув меня в щеку, от чего я передернулся:

— Да не дергайся ты! Не укушу! Никому не давай мой адрес! Пожалуйста!

В тоне Юлиного голоса назревала ярость, это я понял по количеству восклицательных знаков в конце обращений. Например, «не укушу» — восклицательный знак, «не дергайся» — восклицательный знак, даже после «пожалуйста» — тоже восклицательный знак.

Домой я все-таки пришел. Родители уже спали. Мама почему-то не вышла из своей комнаты. Она всегда просыпается, когда я прихожу поздно. Я прошел на кухню и припал к кастрюле с котлетами.

Как Васисуалий Лоханкин — в зеленых карпетках у кастрюли с борщом ночью на кухне после тяжких раздумий о судьбах интеллигенции, — думал я о себе, поедая четвертую холодную котлету. Разбитое сердце не позволило сгинуть зверскому аппетиту. После опустошенной кастрюли я долго стоял под душем, смывая с себя горечь тяжелого известия. Но горячая вода так и не смыла с меня противные слова, сказанные Юлей в кухне-гроте.

Устав от льющейся воды, прямо в мокром полотенце, я повалился на кровать и долго пялился в потолок, освещенный уличными фонарями. Электрические блики играли на потолке, я переваривал холодные котлеты и мучительно соображал, как жить дальше. Так ничего и не придумав, я заснул. На границе между сном и бодрствованием меня пронзила мысль, точнее, сначала она пронзила мозг, а потом все остальное: «Она мне наврала! Не могла она залететь! Юля — врунья! Она хочет казаться крутой, вот и все».

На этом интересном месте я уснул.

Глава 4

Незаметно я привык к новому для меня положению. Стрельников оказался вполне приятным человеком; выяснилось, когда-то он тоже окончил университет, служил в армии, дослужился до майора, потом армию сократили при очередной реформе, и он подался на милицейские хлеба. Я не знаю, зачем он когда-то подался на армейские хлеба, это после университета-то, тогда военная кафедра вовсю еще функционировала, и никто ее не собирался закрывать. Вообще, я не понимаю этих сорокалетних, зачем они так мучаются? Ведь у них вся жизнь уже прошла безвозвратно. Мне очень нравится слово «безвозвратно», то есть прошла и не вернешь.