Казнить нельзя помиловать

А потом задремал, да как-то очень незаметно, прямо без перехода. Вот только что таращился в темноту, и вдруг – почему-то сильно сдавило сердце, и я оказался… черт его знает где. Но уж, конечно, не в палате.

Я стоял у края широкой дороги, не асфальтированной, но покрытой чем-то вроде каменных плит. Заросшей, явно не проезжей – в щелях меж плитами росли одуванчики. Солнце светило мне прямо в глаза – день клонился к вечеру, и оранжевый его отблеск окрашивал золотом высокую стену деревьев невдалеке и пыль на обочине. Дул теплый ветер, ероша мне волосы, небо было голубым и высоким. Лето.

Я помедлил немного. Тихо. Птицы поют. Нигде ни голосов, ни шума машин, ни вообще какого-то присутствия людей.

Я прекрасно понимал, что это сон, но в то же время все было до удивления реальным – и этот ветер, и запах травы, нагретой за день, и тишина, и даже волосы на моей голове, которые шевелил ветер. Прислушался к себе – все отлично, нигде ничего не ноет, тело крепкое и упругое, как в двадцать лет… словно ни болезни не было, ни этих месяцев бесконечной боли. Господи, хорошо-то как! Даже если сон – все равно хорошо.

И я пошел по дороге, временами наклоняясь, пропуская меж пальцами пыль с обочины, срывая незнакомые полевые цветы, вдыхая всей грудью свежий вечерний воздух. Как хорошо! Последний раз мы с моими девчонками были в походе позапрошлым летом – еще до всего. А потом уже стало не до того – умерла мама. А потом... может, с ее смерти все и началось, думал я иногда. Стрессы и нервы – они до добра не доводят.

Но теперь я просто шел, шел, шел. И ни о чем не думал.

Не знаю, долго ли я так шагал. Солнце стало совсем низким, нависло над краем горизонта, но местность вокруг почти не изменилась, и усталости я вообще не чувствовал. Даже пить не хотелось. Все тот же свежий воздух, та же дорога. Только деревья отступили от обочины метров на пятьсот, и сама дорога стала песчаной, светло-желтой, мягкой. Я разулся и пошел босиком.

Впереди замелькала синева. Озеро. Я ускорил шаг. Очень захотелось выкупаться… снова ощутить в мышцах знакомую радостную упругость, почувствовать толщу воды под ладонями. Как мы любили с Настей купаться на даче ночами – без всего, кожей чувствуя друг друга... Я почти побежал, на ходу снимая куртку. А когда приблизился, то понял, что не один.

На крошечном песчаном пляжике сидел мужик с удочкой. Сидел так неподвижно, что я сначала принял его за… черт его знает, за что, но уж точно не за живого. И только когда он обернулся, я вздрогнул от неожиданности – и засмеялся.

– Простите… Я вас не заметил… Добрый вечер.

– И тебе добрый, – кивнул мужик. – Выкупаться, что ли, решил?

– Да…

– Ну, так давай.

– А я… э… рыбу вам не распугаю?

У нас в дачном поселке были рыбаки – ругались страшно, если кто-то приходил купаться на рассвете. Правда, купальщики приходили, но уж крыли их рыбаки матом – по полной. Днем, правда, их почти не было… как же: дача, дети, бабушки. Где им, рыбакам, с бабушками тягаться?

Мужик махнул рукой и принялся деловито сматывать удочку.

– Лезь давай. Мне на сегодня хватит. А я пока костерок сооружу.

Я фыркал и плескался не меньше получаса, пока не почувствовал, что хватит. Не потому, что замерз или устал, а просто – хватит. Выскочив на берег, я какое-то время постоял под совсем низкими лучами, подставляя им незагорелую кожу. Хорошо-о-о-о…

Когда, одетым, я вернулся, костер уже горел, в котелке над огнем что-то булькало. Я принюхался. Мамочки мои, уха! Я ее лет пять не ел…

Сон ли, не сон, а уха была дико вкусная. У моего неожиданного товарища имелся потертый брезентовый рюкзак типа «пузырь», иначе именуемый «смерть туриста», а в нем – и ложки, и каравай черного хлеба – удивительно вкусного, явно не магазинного, и перья зеленого лука. Когда, разомлев от сытости, мы отвалились от котелка, в нем, котелке, оставалось едва ли треть. «Аз есмь жертва чревоугодия, – подумал я, – но на завтрак мы это прикончим». Я уже понял, что ночевать мне придется здесь. Закат догорал над лесом, где-то пронзительно пела вечерняя птица.

– Ты куда идешь-то? – вдруг спросил мужик, окинув меня любопытным взглядом.

Ему было на вид лет пятьдесят или около того. Невысокого роста, щуплый, в помятом и потрепанном жизнью ватнике, заскорузлых штанах и старых рыбацких сапогах, он тем не менее не производил впечатления бродяги. В волосах и бороде пробивалась седина, а взгляд был неожиданно цепким – глаза цвета крепкого чая смотрели молодо и как-то очень по-доброму.

Я пожал плечами, растерявшись.

– Иду. Сам не знаю…

– А откуда? – с тем же любопытством спросил он.

– Да тоже не знаю. Снится, наверное… – глупым был ответ, согласен, но что еще я мог ему сказать?

– Это как же?

– Да вот так, – почему-то я не чувствовал ни тени раздражения от того, что незнакомый этот мужик лезет ко мне со своими расспросами. Кроме того, я был ему в какой-то степени обязан: за ужин. – Получилось так. Меня к операции готовили…

Слово за слово – я выложил всю свою невеселую историю.

– … а потом уснул. Сюда, – и фыркнул – действительно идиотская ситуация.

Мужик крякнул.

– Ну, тогда давай – за знакомство, – порывшись в мешке, он вытащил пузатую флягу и поболтал в воздухе. Во фляге призывно булькнуло.

– Нельзя мне, – отказался я. – Врачи запрещают.

Мне и вправду было нельзя – там, дома. Но не во врачах дело – просто не пил я уже так давно, что почти и не тянуло, забыл, наверное, как оно бывает. А сейчас мне действительно не хотелось, все было слишком хорошо, чтобы стать еще лучше.

Мужик ухмыльнулся.

– Чудак человек, я ж тебе не пойло какое предлагаю, – он плеснул в мятую жестяную кружку и протянул мне: – На, попробуй.

Это был… ликер не ликер, коньяк не коньяк, а что-то медовое, густо настоянное на травах, солнце, летнем горячем полдне и радости – и без капельки спирта. Напиток чуть горчил, мягко ложась на губы, оставляя на языке приятное послевкусие. Я отхлебнул еще и прикрыл глаза. Хорошо.

– Нравится? Во, – мужик назидательно поднял вверх узловатый палец с прилипшей к нему рыбьей чешуйкой. – А ты отказывался. Тебя зовут-то как?

Я сказал.

– Во, – повторил мужик. – А меня… ну, дядь Петей, что ли, зови. Тебе в самый раз будет.

Я кивнул.

Быстро стемнело. Ярче запылал костер, слышнее стал треск поленьев – птица смолкла, и на дорогу упала тишина – такая, какая бывает лишь в лесу. Как же хорошо, елки-палки. А дома ведь все время некогда…. Да и в лес если выедешь – обязательно нарвешься на туристов на соседней поляне, которым лишь бы водку пить… Потому мы всегда ходили в горы, с тех самых пор, как Маринка стала способна хоть как-то передвигаться на своих двоих…

– Ну, так куда идешь-то? – прервал мои размышления дядя Петя, и взгляд его стал очень внимательным.