Кельты анфас и в профиль

Так бретонский стал языком для лентяев. Кстати, не только в лицеях и колледжах. В кельтский департамент университета наряду с энтузиастами, любящими свой язык и культуру, тоже частенько приходят те, кто не рискует попробовать себя в чем-то серьезном. Те, кто просто не очень уверен в себе, вскоре освобождаются от своих сомнений и становятся полноправными членами «семьи» говорящих по-бретонски, ну а настоящие лентяи и лоботрясы, как правило, отсеиваются на первых двух курсах.

Глава 21. Настоящий и «химический» бретонский

Итак, я принята в «семью». Начались трудовые будни. Почти все занятия в кельтском департаменте проводятся на бретонском. На первых двух курсах некоторые лекции читаются на французском, чтобы облегчить восприятие тем, кто начал учить бретонский с нуля (а таких немало). Чтобы не терять времени, с разрешения декана, господина Кергоата, я начала учиться одновременно на первом и на третьем курсе. Первая неделя была сплошным кошмаром. Я кое-как читала тексты вслух и переводила с листа, изредка решаясь построить фразу-другую из кирпичиков слов, которые никак не хотели ложиться в правильном порядке. Преподаватели проявили завидное терпение, каждый раз заново перестраивали мои фразы. Через три недели я заговорила. Благодаря моей природной словоохотливости (в данном случае она оказалась вполне уместной) еще через месяц мой устный бретонский догнал и перегнал письменный.

Скоро, однако, выяснилось, что я учу… не настоящий бретонский! Тот язык, который преподают в университете, — литературный. С самого начала я чувствовала разницу между произношением тех студентов, которые выучили стандартный бретонский в университете, как и я, и тех, которые слышали бретонский от родителей, бабушек или дедушек. Таких, естественно, понимать было труднее, но именно у них язык был богатый, сочный и образный, как у всех тех, кто просто говорит, а не строит фразы по кирпичикам.

Долгое время бретонский был только языком крестьян и рыбаков, книг на нем почти не издавалось, а уж о каких-то общественно-политических или научных изданиях и говорить не приходится. Те ученые слова, которыми пользовались образованные бретонцы в Средние века, исчезли, а для новых понятий и названий использовались французские. Естественно поэтому, что в живых бретонских диалектах нет и не может быть таких слов, как «нейрохирургия» или «гидролиз». Да и более употребительных слов, как «синдикат», «федерация», «метрополия», без которых не обходится современная пресса, в повседневном языке не встретишь. Тем, кто дотошно изучает современные бретонские диалекты, придется знать сотни и сотни слов, относящихся к земледелию и животноводству, а вот слов, обозначающих отвлеченные понятия, он найдет не так уж много.

Перед теми, кто пытался в начале нашего столетия писать по-бретонски вполне современные книги и создавать первые журналы, стояла нелегкая задача. Во-первых, литературный язык должен был быть понятным всем, вне зависимости от того, на каком диалекте они говорят, а во-вторых — где взять недостающие слова? Создать литературный язык для всех диалектов уже было непросто. Со словами же дело обстояло еще хуже. Что делать с ними? Заимствовать из французского, как это делают необразованные люди, — значит засорять язык. Не лучше ли взять кельтские корни и слепить из них новые бретонские слова? Так уже поступали первые защитники бретонского языка в начале девятнадцатого столетия — они пытались изгнать из литературного бретонского все французские слова. Сама по себе идея разумная, но далеко не все из придуманных слов приживаются в языке.

Вообще слова трудно придумывать. А еще труднее сделать так, чтобы они вошли в язык и стали вытеснять те слова, которые уже давно вошли в него, пусть даже на правах иностранных. Поэтому многие из придуманных слов до сих пор отдают синтетикой. Некоторые из них вообще непроизносимы. Вот, например, как звучит по-бретонски одно из таких искусственно придуманных слов: «дуархунезуриез», что переводится как «агрономия». Не отчаивайтесь, если вы не смогли его прочесть и произнести как следует. Ни один нормальный бретонец, если только он не относится к творцам новых слов, не сможет произнести такое. Да и понять это слово — составленное из кельтских корней, между прочим! — неискушенному человеку без словаря невозможно.

К тому же часто, слыша такие вот малопонятные искусственные слова, те из бретонцев, кто всю жизнь слышал вокруг свой родной говор, заявляют: «Это не наш бретонский!» или того больше: «Это вообще не по-бретонски!» и продолжают засорять свой язык французскими заимствованиями. Правы они или нет? Судить трудно. Правы или нет были те, кто не согласился называть галоши мокроступами, а театр позорищем?

И тем не менее в бретонской прессе частенько попадаются статьи, изобилующие такими вот словами-монстрами, да и некоторые писатели порой балуются словотворчеством. Их язык называют «химическим» бретонским. Его, как и любую другую разновидность языка, тоже нужно знать и уметь понимать. Но это — всего лишь часть письменного языка. Его можно выучить и дома с книжкой. Настоящий разговорный язык можно услышать только где-нибудь в деревне. А мне хотелось говорить так же, как говорят настоящие бретонцы.

Приближались каникулы, и я решила поехать в какую-нибудь деревню и послушать там живой бретонский язык.

— Поехать-то ты можешь, — сказали мне, — но вот услышать бретонский где-нибудь просто так на улице тебе вряд ли удастся. Ты можешь хоть целый день бродить по какому-нибудь городку, где все говорят по-бретонски, и не услышать ни одного бретонского слова. При виде незнакомого человека каждый из вежливости перейдет на французский.

Оказалось, что говорить с незнакомцем по-бретонски — дурной тон. Даже если этот незнакомец сам с детства по-бретонски говорит. Вот так. Оказывается, недостаточно знать язык, нужно еще и стать «своим» человеком, чтобы с тобой на этом языке говорили. Выручила меня Валери Коттен, студентка из моей группы. Мы поехали вместе с ней к ее родителям, которые живут в деревне близ города Кемпера.

Тут надо сказать, что мне помогло, как это ни удивительно, именно то, что я иностранка, а не бретонка. Будь я простой студенткой из Ренна или, скажем, Нанта — кто знает, поддались бы родители Валери на наши уговоры и заговорили бы по-бретонски? Но когда они узнали, откуда я приехала, они не только согласились поговорить со мной, но и решили помочь мне и навестить всех пожилых родственников, которые могли бы составить нам компанию.

— Сами мы по-бретонски почти не умеем… — извиняющимся тоном сказала мать Валери. — И вообще мне всегда казалось, что бретонский язык… не совсем красивый.

Вечером, правда, выяснилось, что родители Валери прекрасно говорят по-бретонски. Кое-что, конечно, они подзабыли, отдельные слова приходили с трудом, но их всегда выручала восьмидесятичетырехлетняя бабушка Валери, с которой меня в тот вечер познакомили. Тут и дала о себе знать та знаменитая пропасть между литературным бретонским и диалектами. Однако моя собеседница оказалась на редкость терпеливой. Первые пятнадцать минут мы почти не понимали друг друга. Я старалась вспомнить то, чему меня учили на занятиях по диалектологии, а бабушка — уловить в моей речи хоть что-то понятное.

— Это не наш бретонский, — подбадривала она меня, — но все-таки это бретонский.

Скоро, однако, она привыкла к моему произношению, а я — к ее. К тому же Валери мне подсказывала слова местного диалекта… Через час стараний и усилий мы уже понимали друг друга.

Иногда, конечно, возникала небольшая путаница. Бабушка любила вспоминать о прошлом своего дома и, предаваясь воспоминаниям, как-то сказала:

— Раньше пол в доме был деревянный, и мыши прогрызали в нем дырки. Раньше у нас много мышей было…