Кентервильское привидение (сборник)
Шрифт:
В половине одиннадцатого он услышал, что семейство Отисов отправилось спать. Некоторое время он с раздражением прислушивался к диким взрывам смеха и визгу, долетавшим из комнаты близнецов, которые с беззаботностью школьников резвились перед тем, как лечь спать. Но вот в четверть двенадцатого все стихло, и, как только часы пробили полночь, призрак двинулся в путь. В оконные стекла била крыльями сова, на верхушке старого тиса закаркал ворон, ветер, рыдая, словно осужденная душа, блуждал по дому, а Отисы безмятежно спали, не подозревая об уготованной им участи, и ровный храп американского посла, заглушая вой ветра и шум дождя, разносился по всему замку. Искривив старческий рот в злорадной, жестокой усмешке, призрак крадучись вышел из-за обшивки стены, и луна спрятала свой лик в тучах, когда он тихонько пробирался мимо окна-фонаря, где золотом и лазурью сверкал его собственный герб и герб убитой им жены. Словно зловещая тень, скользил он все дальше и дальше, и, казалось, сама темнота с отвращением сторонится его. Один раз ему почудилось, что его кто-то окликнул, он остановился, но оказалось, что это залаяла собака на соседней ферме, и он побрел дальше, бормоча витиеватые проклятия шестнадцатого века и время от времени пронзая воздух ржавым кинжалом. Наконец он добрался до угла коридора, ведущего в спальню несчастного Вашингтона. Здесь он с минуту помедлил, и ветер взметнул его длинные седые космы и заиграл саваном, собирая зловещий наряд в причудливые, фантастические складки. Но вот пробило четверть первого, и
До сих пор кентервильскому призраку не приходилось встречать себе подобных, и потому немудрено, что он струсил не на шутку. Метнув еще один взгляд на устрашающую фигуру, он опрометью бросился в свою комнату, путаясь в складках длинного савана. На бегу он обронил кинжал, который угодил в сапог посла и наутро был извлечен оттуда дворецким. Оказавшись наконец у себя в комнате наедине с самим собой, призрак упал на узкий соломенный тюфяк и спрятался с головой под одеяло. Однако спустя некоторое время к нему вернулось мужество, всегда отличавшее Кентервилей, и он решил, что, как только начнет светать, он отправится на переговоры со своим собратом. И когда первые лучи зари посеребрили верхушки окрестных холмов, он устремился к тому месту, где встретился с отвратительным привидением. В конце концов он пришел к мысли, что два призрака даже лучше, чем один, и что, заручившись помощью и поддержкой нового друга, он легко разделается с близнецами. Однако когда он подошел поближе, взору его представилось страшное зрелище. По-видимому, с новым призраком что-то случилось: в глазах его погас огонь, сверкающая сабля выпала из рук, а сам он в неловкой и напряженной позе привалился к стене. Кентервильский призрак кинулся к нему, дотронулся до него рукой, и тут – о ужас! – голова привидения отделилась от туловища и покатилась по полу, тело поникло, и кентервильский призрак обнаружил, что сжимает в руках кисейную занавеску, а у ног его валяются швабра, кухонный нож и выдолбленная тыква! Не в силах постичь это странное превращение, он с лихорадочной поспешностью схватил дощечку и при слабом утреннем свете прочитал следующие уничтожающие слова:
ПРИЗРАК ОТИСОВ!
ЕДИНСТВЕННЫЙ ПОДЛИННЫЙ И НАСТОЯЩИЙ!
ОСТЕРЕГАЙТЕСЬ ПОДДЕЛОК!
ВСЕ ПРОЧИЕ – ФАЛЬСИФИКАЦИЯ!
В один миг он понял все. Его обманули, перехитрили и одурачили. В глазах призрака появился блеск, свойственный всем доблестным Кентервилям. Он стиснул беззубые челюсти и, воздев к небу иссохшие руки, поклялся в затейливой манере старой школы, что, как только дважды прозвучит трубный глас веселого шантеклера, бесшумною стопою пройдет по замку смерть и хлынет кровь рекой.
Не успел он произнести эту страшную клятву, как на черепичной крыше соседней фермы закричал петух. Призрак залился тихим злобным смехом и стал ждать. Он ждал час, другой, но по какой-то неизвестной причине петух не торопился кричать еще раз. Наконец в половине восьмого явились служанки, и призраку пришлось прекратить свое зловещее бдение. Размышляя о тщете надежд и о крушении гордых замыслов, он прокрался к себе. В своей комнате призрак просмотрел несколько старинных книг о рыцарских обычаях, которыми страстно увлекался, и пришел к выводу, что никогда еще не случалось, чтобы после такого заклятия шантеклер не пропел дважды.
– Погибель возьми эту негодную птицу, – пробормотал он, – а было время, когда добрым моим копьем я бы проткнул ей глотку и заставил ее кричать хотя бы в предсмертной муке!
С этими словами он улегся в уютный свинцовый гроб и пролежал в нем до вечера.
4
Весь следующий день призрак чувствовал себя очень слабым и усталым. Сказывалось непосильное возбуждение последних четырех недель. Нервы у него совершенно расшатались, и он вздрагивал при малейшем шорохе. Пять дней он не выходил из комнаты, решив в конце концов поступиться кровавым пятном на полу в библиотеке. Если Отисам оно не нужно, что ж, значит, они его не заслуживают. По-видимому, это люди грубого материального склада, неспособные постичь высокую символику доступных чувствам явлений. Иначе обстояло дело с призрачными видениями и законами существования астральных тел – эти вопросы от него не зависели. Поэтому он вынужден был аккуратно исполнять свои обязанности и раз в неделю обходить коридоры, а в первую и третью среду каждого месяца издавать невнятное бормотание, спрятавшись в огромном окне-фонаре, и он не представлял себе, как ему удастся, не запятнав чести, уклониться от выполнения своего долга. Конечно, жизнь его была далеко не безгрешной, но ко всему сверхъестественному он относился крайне добросовестно. Итак, в три следующие субботы он, как обычно, проходил дозором по замку, с полуночи до трех часов, изо всех сил стараясь, чтобы его никто не увидел и не услышал. Для этого он закутывался в черный бархатный плащ, снимал башмаки и, затаив дыхание, осторожно ступал по старым, изъеденным половицам. Вдобавок ко всему он неукоснительно смазывал цепи маслом «Восходящее солнце». Нужно сказать, что на эту крайность он согласился лишь после долгой внутренней борьбы. Но все-таки однажды, когда семейство Отисов обедало, он проскользнул в спальню посла и похитил флакон с маслом. Сначала, пользуясь им, он чувствовал себя несколько униженным, однако у него хватило здравого смысла признать, что это изобретение заслуживает всяческих похвал и в известной степени оказывает ему помощь. Тем не менее, несмотря на все эти ухищрения, его преследователи не давали ему покоя. Поперек коридора постоянно натягивались веревки, и он не раз падал, спотыкаясь о них в темноте. А однажды, прохаживаясь по замку в костюме Черного Исаака, или Охотника из Хоглейских лесов, он сильно расшибся, растянувшись на полу, который близнецы намазали маслом, отчего коридор от входа в гобеленную до дубовой лестницы превратился в настоящий каток. Это оскорбление привело его в такое бешенство, что он дал клятву предпринять последнюю попытку восстановить свое попранное достоинство и пошатнувшееся положение в обществе. Он решил на следующую же ночь выступить перед наглыми юными итонцами в своей нашумевшей роли Неистовый Руперт, или Граф без Головы. В этом обличье он не появлялся уже лет семьдесят, точнее говоря, с тех пор как, представ в таком виде перед хорошенькой леди Барбарой Модиш, до того напугал ее, что она тут же отказалась от помолвки с дедушкой нынешнего лорда Кентервиля и сбежала в Гретна-Грин с красавцем Джеком Каслтоном. При этом она заявила, что никакие блага в мире не заставят ее породниться с семьей, которая позволяет такому противному привидению разгуливать в сумерках по террасе. Несколько лет спустя у бедняги Джека была дуэль на Вондсвортском выгоне с лордом Кентервилем, где последний застрелил своего соперника, а леди Барбара, сердце которой было разбито, в том же году умерла в Танбридж-Уэллсе.
Словом, выход призрака в этой роли несомненно удался. Однако этот образ требовал очень сложного грима (если только такой театральный термин уместен в связи со столь загадочным, сверхъестественным явлением, или, выражаясь научно, с одной из величайших тайн сверхчувственного мира), и привидению потребовалось целых три часа, чтобы привести себя в надлежащий вид. Наконец все было готово, и он остался очень доволен своей внешностью. Правда, высокие кожаные ботфорты – неотъемлемая принадлежность выбранного им костюма – оказались великоваты, к тому же куда-то запропастился один из седельных пистолетов, но в общем призрак был вполне удовлетворен своим нарядом и в четверть второго выскользнул из-за обшивки и крадучись заспешил по коридору. Добравшись до комнаты близнецов, которая, кстати сказать, из-за цвета драпировок называлась Голубой спальней, он обнаружил, что дверь в нее приоткрыта. Стараясь обставить свое появление как можно более эффектно, он рывком распахнул дверь, и в ту же секунду на него опрокинулся тяжелый кувшин с водой, вымочив его до нитки и пролетев в двух дюймах от его левого плеча. Из-под балдахина старинной кровати тотчас донесся сдержанный визг восторга. Нервы призрака не выдержали столь жестокого испытания, и он со всех ног помчался в свою комнату, а весь следующий день мучился сильнейшей простудой. Во всей этой истории утешительным было только то, что на этот раз он не захватил с собой голову, так как в противном случае последствия могли бы оказаться весьма плачевными.Отныне он распрощался со всякой надеждой устрашить эту грубую американскую семью и, как правило, ограничивался тем, что тихонько пробирался по переходам замка в шлепанцах, обвязав горло от сквозняков толстым красным шарфом и прихватив с собой небольшую аркебузу на случай встречи с близнецами. Решающий удар был нанесен ему девятнадцатого сентября. Он спустился в просторный холл, уверенный, что уж там-то его никто не тронет, и развлекался тем, что отпускал ядовитые замечания по поводу сделанных у Сарони больших фотографий посла США и его жены, которые висели теперь на месте фамильных портретов Кентервилей. Призрак был в простом, но изящном саване с пятнышками могильной плесени, челюсть он подвязал пожелтевшей полотняной косынкой, а в руках держал заступ могильщика и маленький фонарь. Короче говоря, он изображал одного из своих любимых героев – Неприкаянного Джонаса из Чертсийского Амбара, или Похитителя Трупов. Кентервили имели все основания запомнить это превращение, потому что оно явилось причиной их ссоры с живущим по соседству лордом Раффордом. Был третий час ночи, и, насколько призрак мог судить, все в замке спали глубоким сном. Однако, когда он направился в библиотеку, чтобы проверить, сохранились ли еще следы кровавого пятна, из темноты на него вдруг набросились две фигуры и, неистово размахивая руками, закричали «бу-у-у» в самое его ухо.
Неудивительно, что его охватил дикий страх и он в панике кинулся к лестнице, но там его уже ждал Вашингтон Отис с длинным садовым шлангом. Теснимый с двух сторон своими противниками, призрак бросился в большую железную печь, которая, к счастью, не была затоплена, и вынужден был плутать по трубам и дымоходам, пока не добрался до своей комнаты весь в саже, синяках и в состоянии совершенного смятения.
После этого он уже не совершал ночных вылазок. Напрасно близнецы несколько ночей подряд подстерегали его и посыпали пол в коридоре ореховой скорлупой к великому негодованию родителей и прислуги. Было совершенно очевидно, что призрак оскорблен в своих лучших чувствах и больше не покажется. Поэтому мистер Отис снова засел за историю демократической партии, которую писал уже несколько лет; миссис Отис устроила замечательный пикник на американский лад, приведший в изумление все графство; мальчишки вернулись к джокеру, покеру, травяному хоккею и другим национальным играм, а Вирджиния разъезжала по проселочным дорогам верхом на пони в сопровождении юного герцога Чеширского, который приехал в Кентервильский замок на последнюю неделю своих каникул. Все единодушно решили, что призрак покинул замок, и мистер Отис даже сообщил об этом лорду Кентервилю, который в ответном письме выразил свою радость по поводу столь приятного известия и просил передать поздравления почтенной супруге посла.
Однако Отисы ошибались – призрак все еще находился в замке и, хотя здоровье его было окончательно подорвано, вовсе не собирался оставлять их в покое, особенно после того как узнал, что в замке гостит молодой герцог Чеширский. Двоюродный дед герцога – лорд Френсис Стилтон – когда-то имел дерзость побиться об заклад с полковником Карбюри на сто гиней, что сыграет в кости с кентервильским привидением. На следующее утро его нашли на полу гостиной в самом жалком состоянии, и, хотя он дожил после этого до глубокой старости, он совершенно лишился дара речи и мог произнести только два слова – «дубль шесть». В свое время эта история очень нашумела, хотя и делались всевозможные попытки замять ее из почтения к чувствам обоих уважаемых семейств. Подробное описание всего происшедшего можно найти только в третьем томе «Воспоминаний о принце-регенте и его друзьях» лорда Татла. В связи с этой историей призраку, конечно, не терпелось доказать, что он не утратил власти над Стилтонами, с которыми даже находился в отдаленном родстве, так как его кузина состояла во втором браке с сэром де Балкли, а от него-то, как известно, и ведут свой род герцоги Чеширские. Итак, он стал готовиться к тому, чтобы предстать перед юным поклонником Вирджинии в образе Монаха-вампира, или Бескровного Бенедиктинца.
Этот его прославленный выход неминуемо приводил всех в трепет. Стоило призраку показаться в таком виде леди Стертеп в роковой для нее канун нового, 1764 года, как она принялась издавать пронзительные вопли, а потом упала, сраженная внезапным апоплексическим ударом, и через три дня скончалась, успев лишить наследства Кентервилей, которые приходились ей ближайшими родственниками, и завещав все состояние своему лондонскому аптекарю. Однако в последний момент панический страх перед близнецами одержал верх, и призрак не решился покинуть свою комнату, а потому юный герцог Чеширский мог безмятежно спать в королевской опочивальне под большим балдахином, украшенным перьями, и видеть во сне Вирджинию.
5
Несколько дней спустя Вирджиния со своим кудрявым кавалером отправилась верхом в Броклийские луга и, пробираясь сквозь живую изгородь, так сильно порвала амазонку, что ей пришлось вернуться домой. Не желая, чтобы кто-нибудь ее видел, она поднялась по черной лестнице и, пробегая мимо гобеленной, дверь в которую оказалась открытой, заметила, что в ней кто-то есть. Подумав, что это одна из горничных ее матери, приходившая сюда иной раз с работой, она решила попросить ее починить платье и вошла в комнату. Каково же было изумление Вирджинии, когда глазам ее представился сам кентервильский призрак! Он сидел пригорюнившись у окна, наблюдая, как разлетается по ветру золото осеннего убора деревьев и красные листья в неистовой пляске кружатся по длинным аллеям парка. Призрак склонил голову на руки, и вся его поза выражала крайнее уныние. Он казался такой несчастной старой развалиной, что маленькая Вирджиния, первым побуждением которой было убежать и запереться в своей комнате, прониклась к нему состраданием и решила его утешить. Шаги ее были настолько легки, а его задумчивость так глубока, что он не заметил ее приближения, пока она с ним не заговорила.
– Мне очень жаль вас, – сказала она, – но завтра мои братья возвращаются в Итон, и тогда, если вы будете вести себя как следует, вас никто не станет беспокоить.
– Смешно требовать, чтобы я вел себя как следует, – ответил призрак, с удивлением глядя на хорошенькую девочку, осмелившуюся обратиться к нему. – Просто смешно. Если вы имеете в виду громыхание цепями, стоны в замочные скважины и ночные прогулки, так ведь это входит в мои обязанности. В этом единственный смысл моего существования.