Кевларовые парни

Своих взглядов Пушкарный особенно не скрывал, хотя и не трепал языком в коридорах. Однако народная молва довела до всеслышащего уха партийного комитета, что «товарищ чего-то не понимает», и через непродолжительное время Пушкарный последовал за своим кумиром. В те же края, но в еще более закрытый город: Арзамас-16. Бывший город Саров, бывший город Кремлев.

Свой перевод туда Пушкарный не воспринимал как наказание. В конторе умели упаковать дерьмо в красивую бумажку. Напротив, переезд в город своей мечты, где работали великие ученые, где его приятели по институту выросли до профессоров и академиков, молодой офицер воспринял достойно.

На перроне старенького городка в Нижегородской области, вся история которого в прошлом была связана с именем Серафима Саровского, его встречала бородатая братва. С этими импозантными мужиками Пушкарный жил в одной комнате и, еле сводя концы с концами, съел если не саму собаку, то уж вагон собачьих консервов — точно.

Работать долго там не пришлось. Чернобыльская трагедия стала поворотным пунктом в судьбе Пушкарного, как и множества других людей. Вместе с группой офицеров и ученых он вылетел туда в первые же часы. Все, что произошло с Чернобыльской АЭС, он воспринимал как личную трагедию. Дело в том, что, еще служа в Шестом управлении КГБ СССР, Пушкарный знал, сколько бумаги было исписано чекистами Украины, предупреждавшими о возможном исходе данной атомной станции. Пушкарный читал эти тревожные сигналы, которые систематически докладывались на самый верх. Сигналы о недопустимости использования действующей АЭС для лабораторных исследований. Каждый раз звучала высокая оценка предоставленной информации, и… все оставалось по-прежнему. А на станции продолжались эксперименты. И каждый раз отключалась автоматическая защита. И каждый сбой мог привести к непредсказуемым последствиям.

Атомное лобби имело многочисленных покровителей в ЦК, а потому поступавшая туда информация с Лубянки моментально становилась известной тем, на кого она писалась. После краткого, но научно убедительного комментария, как правило, завершавшегося припиской о некомпетентности «товарищей», документ ложился в дело.

В среде научной интеллигенции подобные документы воспринимались крайне болезненно и критически. «Лезут во все щели… Искусствоведы в штатском… А по улице пройти нельзя… С хулиганьем бы лучше боролись…»

Однажды, встретив уважаемого заочного оппонента в Доме ученых, Пушкарный по старой привычке высказал ему все, что он по этому поводу думает. Но то, что простилось бы ему в период работы в лаборатории, не могло быть прощено в его нынешнем положении. Пройдя по всем коврам начальников, и больших и малых, он на некоторое время выпал из резерва на выдвижение.

Чернобыль стал страшным ударом для этого академика. Увидев его сгорбленную фигуру в Припяти, Пушкарный не чувствовал себя отомщенным. Он не мог простить себе того, что не нашел средств для привлечения к этой проблеме общественного внимания. Те же чувства владели и его товарищами, от рядового до высоких руководителей: в час беды они сравнялись в чинах и рангах. Презирая, как и другие чекисты, Калугина, Пушкарный позже ловил себя на мысли, что необходимо было использовать такое же отравленное оружие — обращение к обществу через печать. Хотя было ясно, что ни в восемьдесят пятом, ни в восемьдесят шестом году ему это не удалось бы.

В Припяти, глядя под треск дозиметра из окна вертолета на разрушенный четвертый блок, Пушкарный до боли ощущал свою вину за случившееся. Пробыв с товарищами там около двух месяцев, рискуя и не замечая этого, он гнал стронций из организма с особым цинизмом — старым казацким способом. Судя по всему, способ оказался верным.

Пребывание в зоне заражения не повлияло, во всяком случае так казалось, на его могучий организм. Удостоверение ликвидатора, дающее права на льготы, он забросил в дальний угол сейфа и никому не показывал.

Стремительный служебный рост после чернобыльской трагедии, абсолютно с ней не связанный, забросил Пушкарного на высоты немалые, если учитывать внутреннюю табель о рангах.

Парней из этой службы в конторе называют ангелами-хранителями. А коль скоро это определение родилось в самой конторе, то, вероятнее всего, так оно и есть на самом деле. Тем более что деятельность оперов из бывшей «шестерки» — Шестого управления КГБ — впрямую сказывается на жизни каждого человека.

Электроэнергия — а это свет и тепло — они. Вода — они. Газ, бензин, топливо — опять они! И называется эта служба довольно смачно: контрразведывательное обеспечение стратегических объектов.

Безусловно, задачи, которые решает служба, значительно шире, и большинство этих задач располагается отнюдь не на бытовом уровне. Но так или иначе по бытовым проблемам можно косвенно судить и о результатах контрразведывательного обеспечения.

Людей, работающих в этой службе, всегда отличала не только чекистская мудрость, основанная на житейском опыте, математически точном расчете и развитой интуиции, но и знание многих иных премудростей, недоступных простому юристу. Даже потомственному… Практически все, помимо специального чекистского образования, традиционно имели базовое техническое.

Ведь невозможно обеспечивать защиту ТОГО, механизм функционирования ЧЕГО представляешь в объеме информации десятилетки. Невозможно защищать наш атомный комплекс, не зная, чем отличается уран-235 от урана-238.

Джентльменским набором общеизвестных истин обойтись здесь было нельзя, а потому формирование службы велось за счет выпускников наиболее элитных вузов.

Многие из них, прежде чем прийти в ведомство, отработали не один год на промышленных объектах, в научно-исследовательских институтах и КБ, а защищенные ими диссертации были серьезным вкладом не только в теоретическую, но и прикладную науку. Именно за такими людьми шла настоящая охота. Опытные кадровики конторы, словно стервятники, выглядывающие дичь, примерялись, прицеливались и…

Уход талантливых и, как правило, молодых специалистов болезненно воспринимался в гражданских организациях. Порой это расценивалось как невосполнимая потеря не только для конкретного учреждения, но и для отрасли. Однако, как говорится, «против лома нет приема», и борьба «за человека» всегда решалась в пользу всесильного ведомства. Во времена КГБ удалось сформировать мощный ударный кулак, собрав под крышей на Лубянке лучшее, что было в нашем научном генофонде. А потому аббревиатура Комитета государственной безопасности — КГБ — в народе получила не менее емкое определение: «Контора глубинного бурения». Бурить здесь умели глубоко.

Любая серьезная авария, катастрофа, стихийное бедствие, — и люди из этой службы, словно «скорая помощь», вылетают к месту события. Сколько раз именно они помогали установить истинную причину разыгравшейся драмы, истинных виновников. Сколько раз благодаря их усилиям и настойчивости удавалось такие драмы предотвратить. Но нерастворимым осадком оставались в душах людей трагедии, ставшие возможными, когда не хватило «еще немного, еще чуть-чуть» в отстаивании собственного мнения, собственной позиции. Сколько раз, вскрывая и обнародуя причинно-следственные связи, люди из конторы оказывались крайними в межведомственной борьбе министерств и ведомств. Но, как бы то ни было, потеря нервных клеток с лихвой окупалась сохраненными жизнями людей и сбереженными средствами.

«Сеятелей» же, умеющих бредовым вирусом заразить сознание людей, даже с процекованным менталитетом, в обществе было более чем достаточно. Чего стоила история с попыткой поворота северных рек на юг… Большой интерес для чекистов представляло «место», откуда растут ноги у этой истории. Оперативные данные давали серьезную пищу для размышлений: слишком много идей «космического размаха» — от звездных войн до строительства трансатлантических туннелей — подбрасывалось в середине восьмидесятых из-за рубежа. Несмотря на внешнюю их привлекательность, профессионалам из КГБ было очевидно стремление кое-кого взбодрить этим бредом социалистическую экономику, еле тащившую свои глиняные ноги. Увы, несмотря на убедительную аргументацию людей, реально понимающих и убеждающих, что в сырую землю зарываются кровные народные денежки, бульдозеры вспороли не один погонный километр грунта.