Кино и танцы 1977

«Чего я вообще тут делаю? Диспансеризация прохожу. А нафига? Чтобы понять — можно ли меня через два года в армию забирать или нет.

Вот именно… В армию! А готов ли я вновь пойти туда, и фактически убить два года? По всей видимости нет, ибо тут — на воле я за эти два года столько делов смогу наворотить, что аж дух захватывает. Так имею ли я право фактически добровольно лишать себя возможности влиять на исторический процесс?! Вот и я о том!! Никакого права попадать в армию я не имею, ибо, во-первых, я долг Родине уже один раз — в той жизни, отдавал, а во-вторых, два года — это слишком огромная потеря времени страны. Достаточно сказать, что за это время я, наверняка, сумею снять как минимум два-три фильма. Может быть, и это даже более вероятно, что больше. А это миллионы долларов, если не миллиарды. Так могу ли я разбрасываться такими «бюджетами» в то время, когда с валютой в стране напряжёнка? Ответ на мой взгляд очевиден — категорически нет! Поэтому, в этой жизни я буду ковать щит Родины в тылу! В общем извините товарищи, но мне вероятно придётся сегодня на съёмку опоздать».

— Ну так, что, у Вас что-то болит? — напомнила о себе врачиха.

— Если честно, то да, — искренне произнёс самый честный в мире человек и правдиво рассказал о своих жалобах на крайне пошатнувшиеся здоровье.

И врач и все присутствующие диву давались, услышав от меня как сложно мне не то, что передвигаться, но и вообще существовать на белом свете.

В какой-то момент полковник остановил мой монолог и решил перевести консилиум в другой, более просторный кабинет, куда пригласил других врачей, которые должны были так или иначе принимать участие в моём «техосмотре».

Когда все собрались, меня попросили ещё раз озвучить свои жалобы.

Решив, что в прошлый раз я, возможно, слишком оптимистично рассказал о своём самочувствии, придав мрачности голосу, вновь поведал собравшимся о нелегкости выживания столь слабого и болезненного организма в этом безумном мире.

— Скажите, Александр: Вы что всё время себя настолько плохо чувствуете? — спросил бородатый врач.

— К сожалению, да, — вновь соврал врун.

— Вы шутите?

— К сожалению, нет, — не стал баловать я разнообразием ответов доктора.

— Но почему Вы не обращались к врачам? В Вашей медицинской карте не зафиксировано ни одной подобной жалобы, — прервал наш диалог полковник, который надел для проформы белый халат.

— Терпел до последнего, — кристально честно признался пионер. — Теперь вот мочи уже не стало терпеть, поэтому вот, да и случай в общем-то подходящий, поэтому решил пожаловаться.

— Товарищ Малафеев сказал, что Вы очень начитанный юноша и любите фантастику. Не могли ли Вы все те болезни, о которых Вы нам рассказали себе напридумывать?

— Естественно мог, если исходить из вашего тезиса. Однако мне кажется, что такая постановка вопроса абсолютно не корректна. Исходя из Вашей аксиомы, которую Вы только что вывели, получается, что любой человек способный читать — это здоровый человек. Однако уверяю Вас такая позиция крайне ошибочна. Уж не Вам ли это знать в первую очередь?!

— Не любой, а только тот, который хочет показаться больным, таковым не являясь.

— Товарищи, я очень люблю философию и философствовать и могу часами рассуждать, цепляясь не только за фразы, но и за отдельные слова и даже предлоги, но, товарищи, времени у нас с вами нет. У меня, товарищи, работа. Да и вас, наверняка, тоже ждут дела. Поэтому, скажите пожалуйста, что конкретно вас не устроило в моём рассказе?

— Да, собственно, всё! — подвёл черту артиллерист. — Из твоего монолога становиться ясно, что ты крайне болен. Что ты не можешь, не сгибаться, не разгибаться. Не можешь нормально ходить и даже не можешь голову нормально повернуть, — предъявил мне он. — Но мы сейчас видим, что это не так.

— Я же вам уже объяснил, что держусь только на морально-волевых… — произнёс пионер и поморщился, показывая всем как тяжело ему это даётся, а затем произнёс: — Можно я присяду, а то стоять уже не могу — ноги не держат.

Мне поднесли стул, и я с удовольствием, но морщась для вида, на него сел.

— Ну что ж, товарищи, задавайте свои вопросы пациенту, — обратился к коллегам полковник.

— Моё мнение — юноша симулирует, — хмыкнув, произнёс бородатый доктор и обратился ко мне: — Скажи, как ты себя чувствуешь по утрам? Как и все юноши твоего возраста — бодро?

— Ну, что Вы, доктор, — горестно вздохнул пациент. — Увы и ах, я еле с кровати поднимаюсь. Состояние не бодрое, а сонное. Всё тело ломит. Ни руку, ни ногу разогнуть, ни спину, ни шею не повернуть. Кое-как поднимаюсь и проклинаю при этом всех и вся.

— И когда боли проходят?

— Только к вечеру, когда расхожусь и то не все.

— Скажите: Вы сказали, что Вам больно наступать на пятки, не покажите, где именно болит, — попросила женщина врач.

Я показал.

— Александр, встаньте пожалуйста, нагнитесь и достаньте кончиками пальцев до пола, — и видя, как я не могу согнуться: — Это что всё? Тут же до пола сантиметров тридцать не хватает. Ну же, постарайтесь сильнее согнуться!

— Не… Не… Не могу больше! А-а!! — застонал будущий призывник и, схватившись рукой за поясницу, не спеша и постоянно скрежеща зубами распрямился.

— Это что шутка? Ты же только что — полчаса назад довольно нормально ходил и двигался, — удивляясь и негодуя произнёс военкоматский полковник.

— А я обезболивающих много выпил, вот и мог нормально ходить, — покосившись на ухмыляющегося Кравцова, пояснил я. — Сейчас, наверное, таблетки действовать перестали, вот боли и вернулись.

— Это правда?

— Разумеется, да!

— А какие обезболивающие ты пьёшь?

— Анальгин, баралгин, цитрамон и ещё какие-то.

— Тебе их кто-то назначал? Участковый врач? Терапевт?

— Нет. Я занимаюсь, что называется — самолечением.

— А мама твоя о проблемах с твоим здоровьем знает? — влез в разговор вредный комитетчик. — Она знает, что ты болен и постоянно пьёшь таблетки?

— Нет, конечно, — произнёс я и пояснил: — Не хотел её расстраивать.

Консилиум совмещённый с допросом продолжился, и продолжался он почти час. И весь этот час я что-то говорил, показывал какие-то упражнения и вновь начинал жаловаться.

После долгой беседы, в которой меня светилы медицины всячески пытались изобличить, я был отправлен на прохождения рентгена, то есть на флюорографию. После не неё сдал несколько различных анализов и мне предложили одеться, решив, что на сегодня с меня достаточно.

— Хотите анекдот, — натягивая штаны, произнёс пионер, посмотрев на совещавшуюся между собой комиссию, и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Приходит как-то пациент к доктору. Жалуется на то, что у него что-то болит, а затем спрашивает: «Скажите доктор, я жить буду?» Доктор на него внимательно посмотрел и произнёс: «А смысл?»

Никто даже не улыбнулся, и я в полной тишине одевшись сел на стул.

— Н-да. Смешной анекдот, — с озадаченной физиономией произнёс военкоматский полковник и протянул мне несколько листков. — Вот это тебе.