Кисть ее руки. Книга 2

– Его нашел пассажир, пришедший на остановку к первому утреннему автобусу. Во сколько первый автобус?

– Вроде бы в десять минут восьмого.

– А последний?

– Говорят, в пять минут одиннадцатого.

– Какова причина смерти Мории?

– Я слышал, что его застрелили.

– Застрелили…

Я задумался:

– Опять пуля дум-дум от «Браунинга»?

– Нет, на этот раз это не дум-дум. В настоящее время полиция выясняет, «Браунинг» или нет. Однако его убили единственным выстрелом в сердце спереди.

– Но почему все же автобусная остановка? Чтобы попасть туда отсюда, нужно перебраться через гору, – сказал я.

Все кивнули.

– Почему не могли бросить тело поближе? Зачем понадобилось преодолеть с телом весь путь через гору до автобусной остановки? Полиция на этот счет ничего не сказала?

– Нет, ничего, – сказал Сакаидэ.

– А вы как думаете почему, господин Сакаидэ?

– У меня нет никаких предположений.

– Сейчас у нас нет ни приблизительного времени смерти, ни приблизительного места, где он был убит, но если нам сообщат об этом, возможно, что-то и придет в голову.

– Разве не вчера вечером его убили?

– Неизвестно. Тело положили на автобусной остановке в интервале от десяти часов пяти минут вчерашнего вечера до семи часов сегодняшнего утра. По крайней мере, полиция так думает.

– Похоже на то. Мне так кажется, – сказал Сакаидэ.

– Тогда время убийства может не сильно отличаться от этого.

Я вспомнил свое ночное приключение на кладбище Хосэндзи прошлой ночью. По времени оно попадало в этот промежуток. Я не знал, стоит ли мне говорить об этом, но решил не рассказывать, пока меня не спросят. Митико ведь говорила, что никто не должен знать о ее обете совершить сто молитв. Поскольку это связано с делом об убийстве, я не имею права об этом умолчать, но только если меня спросит полиция. Митико, вероятно, не была бы довольна, если бы я начал рассказывать всем подряд, не спросив ее разрешения.

– Ну да, точное время действительно неизвестно, – сказал Сакаидэ.

– Только вот что странно. Когда Мория исчез, он был одет в свитер, но обнаружили его в одной пестрой рубашке и брюках. Не было и майки, которую он должен был бы надеть хоть под свитер, хоть под рубашку. Одним словом, ее с него сняли. Более того, все пуговицы на рубашке были расстегнуты. То есть выше пояса Мория был в одной рубашке на голое тело.

Все молчали, скрестив руки.

– И что же означает? – спросил я.

– Полиция сейчас ведет расследование. Короче говоря, преступник в какой-то момент раздел Морию догола. Я не знаю для чего.

– Сначала преступник убивал только молодых женщин. Потом, когда он убил бабушку Кику, я подумал, что он стал убивать и пожилых, но по-прежнему это были женщины. Затем обнаружили труп Ятодзи Томэганэ, но поскольку это было самоубийство, к тому же произошедшее еще до событий в «Рюгатэе», все еще можно было полагать, что преступник выбирал своими жертвами именно женщин. Но вот теперь стало ясно, что это не так, – сказал я.

– Все верно вы говорите, – сказал Сакаидэ.

С этим все и разошлись. Поскольку в гостинице полицейских не было, я мог бы свободно выйти прогуляться или сходить за покупками, но мне не хотелось ничего делать, поэтому я заперся в своей комнате и некоторое время записывал вновь открывшиеся факты в свою толстую тетрадь. Однако, с другой стороны, я чувствовал, что больше нет смысла этим заниматься. Ведь стало ясно, что Митараи не собирается мне помогать. Раз так, эти записки могут пригодиться на тот случай, если я когда-нибудь соберусь опубликовать книгу о событиях в «Рюгатэе». Или, может, они помогут мне расследовать это дело, хотя, конечно, думать так с моей стороны было слишком самонадеянным.

Но, честно говоря, сложившаяся ситуация вызывала у меня отчаяние. Не имея возможности положиться на Митараи, пытаться расследовать этот инцидент своими силами для меня было безнадежно. И заметки в этой тетради уже не играли особой роли.

Подошло время обеда, и я пошел поесть. Сатоми в столовой не было. Поев, я надел гэта и вышел во двор собраться с мыслями. Поднимаясь по каменным ступеням и бродя по двору, я заметил, что тростниковая дверь в «Сибуита-но-ма» открыта, и было видно, как Икуко Инубо протирает там тканью корейское кото. Поэтому я без особой цели подошел поближе и стал смотреть на нее через коридор.

Тут я вспомнил, как Икуко той ночью скрывалась в хижине за «Рюдзуканом» вместе с Фудзиварой, и мне стало неприятно. Но, как ни странно, с тех пор мне все время казалось, что ее лицо изменилось и стало более привлекательным. Но сейчас не это вызвало мой интерес. Дело в том, что я надеялся когда-нибудь услышать от Икуко более подробную информацию о кото, чем та, что сообщила мне Сатоми.

– А, это вы! – воскликнула она.

Видимо, она почувствовала, что за ней наблюдают. Затем она улыбнулась и кивнула мне. Я быстро ответил тем же.

– Это корейское кото, правильно? – спросил я.

– Да, верно, – ответила она мне с мягкой улыбкой.

Ее здравый смысл, сдержанное поведение и кажущаяся искренность сбили меня с толку. Что же это был за аморальный поступок с Фудзиварой? Я спрашивал себя, действительно ли она и женщина той ночью – один и тот же человек.

– Оно называется куго. Это прототип современного кото, – сказала она.

Это я уже знал.

– Оно тоже из павловнии? – спросил я.

– Нет, это мирт.

– Мирт? А что, из мирта тоже делают кото?

– Обычно нет. Вон то кото сделано из сосны, но и сосну, как правило, тоже не используют. Только павловнию. Может быть, зайдете?

– Да, спасибо, – сказал я.

Я быстро поставил гэта на ступеньку и поднялся в коридор.

– Пожалуйста, сюда, – сказала она.

Я подошел к ней и опустился на колени на дощатый пол.

– Сатоми говорила, что вы хотели бы больше узнать о кото.

– Да, это правда, – сказал я.

Говоря это, я все еще испытывал странное чувство дискомфорта.

– О чем вы хотите узнать?

– Вообще о кото в целом. Мне не хватает даже самых общих знаний.

Отвечая, я понял причину своего дискомфорта. Ведь только что убили повара, с которым она работала много лет, а на ней это никак не отразилось. Она говорила с улыбкой и держалась совершенно как обычно. Может быть, она уже привыкла к трагедиям или до сих пор не знает о том, что случилось с Морией? Я не хочу сказать, что ей полагалось все время плакать, но уж слишком безмятежна она была.