Клад адмирала

Зимин, не встречая возражений, опять взял в руки часы, открыл крышку.

– М-м. Так ниже, выходит, была тютрюмовская надпись?

– Его…

– Сами стерли?

– Сам.

– Что так?

– Нужно было, и стер.

– В тридцать седьмом?

– Раньше. Что тебе все докладывать… И хватит. Устал я, парень. Ты бы шел, – попросил Мусатов.

Вид у прославленного пихтовского ветерана впрямь был неважный. Лучше оставить его в покое. Зимин попрощался.

На двери дома Марии Черевинской, дочери пасечника, висел замок.

– Укатили по грибы всей семьей, раньше как затемно не объявятся, – объяснила приглядывавшая за домом беременная женщина-соседка, прежде выведав у Зимина, кто он и по какой надобности к Черевинским. – А надежней завтра раненько Марию застать, она за пятнадцать минут до семи на работу в смену из дому выходит.

– Понятно…

Церковь-склад виднелась среди высоких старых тополей в конце улицы, и Зимин неспешно побрел к ней.

Днем охрана не выставлялась. Беспрепятственно через пролом в заборе он ступил на территорию, прилегающую к церкви. Около старого колодца, куда пьяный стрелок Холмогоров уронил наган, высилась куча ссохшейся земли вперемешку с илом – явно продукт продолжившихся поисков клада после того, как пожарный вытащил со дна вместе с наганом и чугунок, наполненный царскими романовскими деньгами. Теперь уже не три, а только два лиственничных венца торчали над землей: верхний пошел на то, чтобы кое-как прикрыть отверстие глубокого колодца. Щель между бревнами в одном месте была опасно широкой, так что Зимин счел за лучшее снять с забора несколько висевших на честном слове досок и заложить ими эту щель.

Обойдя церковь-склад, остановился около придела.

«Где-то в нескольких шагах стояли черные мраморные надгробья и между ними крест, обозначавший могилу поручика Зайцева», – подумал он, припоминая запечатленный на старом фотоснимке Градо-Пихтовский храм, виденный им в квартире дочери священника.

Он глядел, и как-то не верилось, что вот на этом самом месте, захламленном битым стеклом, мелкими кирпичными осколками, щебенкой, сплюснутой с боков ржавой бочкой из-под горючего, некогда было церковное кладбище, к могилам кто-то приходил, и они были ухожены. Как-то не верилось, – он поднял глаза вверх, туда, где, выбиваясь из-под старого кровельного железа, тянулись к свету щеточки жиденьких кустарников, – и в то, что некогда венчали церковь купола и кресты, а в часы служб, по праздничным и печальным дням здесь было людно, гудели, отдавая то скорбью, то радостью, колокола.

А ведь было, все было. И расцвет, и опустение, разорение храма. И раненый колчаковский офицер, поручик из Твери, был, и уголовник по кличке Шишка, скользивший зимней ночью меж заснеженных тополей от просторного поповского дома к церкви с завернутой в одеяло ношей – дочерью священника, – тоже был. И главарь шайки Скоба, пытавший под сводами церкви купца-миллионера Шагалова и его доверенного…

Захотелось взглянуть, что же, как там, внутри церкви, сейчас. Он припал к забранному кованой узорной решеткой окну с пыльными стеклами.

– Это чего ты там высматриваешь, а? – раздался за спиной строгий женский голос.

Зимин обернулся. В стоящей перед ним пожилой женщине узнал жилицу бывшего причтового дома бабку Надежду. Ту самую, которая неделю назад при стечении народа стыдила охранника Холмогорова за беспросветное вранье.

– Да вот. Церковь здесь была, – пробормотал, оправдываясь.

– Была, – согласилась старуха. – А теперь склад материально-технических ценностей.

– Склад меня не интересует…

– А не интересует, чего ж заглядываешь туда?

Зимин хотел было объяснить, спросить, давно ли здесь живет старуха, известно ли ей, когда церковь обезглавили и куда подевались колокола; может быть, у нее или у кого-то из ее знакомых случайно уцелели старые снимки?

Подумав, решил: не стоит сейчас затевать разговор, лучше уйти.

Сергея наконец-то застал дома. Он сидел во дворе под черемухой за столиком. Полина хлопотала около него. От Сергея пахло костром, потом, порохом. Вид у него был помятый, усталый и одновременно возбужденный.

Преступников не поймали, хотя они гуляли по району вовсю, с размахом, едва не в открытую, нимало не заботясь о том, что оставляют после себя следы, что по именам и в лицо их уже знают. После первых двух ограблений, о которых Зимин уже слышал, последовали кражи из магазинов в Среднем Китате, Святославке, Таежно-Михайловке, из кооперативной лавки в Петропавловском. «Ниву» вишневого цвета бросили в лесу под Святославкой, сожгли. Без транспорта, однако, не остались: пересели сначала на пятитонку, позднее на лесхозовский «уазик», выкинув оттуда водителей и главного инженера лесхоза. Хорошо просто выкинули, не пустили в ход ножи и стволы…

Наворотили с лихвой. Однако же с сегодняшнего дня всевольный их загул заканчивается. Сходило с рук, пока нынче поутру не завалились в избу охотника Лаврентия Нифонтова в его отсутствие и украли ружье. У Нифонтова, кроме двухстволки, еще и карабин в доме хранится. Не на виду. Вернувшись с рыбалки и обнаружив пропажу, Лаврентий нагнал грабителей и, когда по первому требованию ружье не вернули, прострелил одному из четырех ногу.

Так что теперь, имея в группе раненого, уползти постараются как можно дальше. Главное для них – выбраться из района, области, затеряться на оживленной автостраде, а там – кто их будет искать в нынешней неразберихе, особенно если очутятся за пределами России…

– Вот, посмотри, – протянул Сергей мятую бумажку с машинописным текстом. – Ориентировка на одного из них.

«Возраст – 25–30 лет, рост 175 см, волосы черные, прямые, средней длины, глаза темные», – скользнул глазами по строчкам Зимин.

– Все не читай, неинтересно. На особые приметы обрати внимание, – сказал Сергей.

Зимин кивнул.

Он и без того уже, пропустив, во что одет преступник, вчитывался в тщательнейшее описание особых примет, а это были наколки.

«На левом плече – полуобнаженная женщина с кинжалом и стоящий перед ней на коленях мужчина, – говорилось в описании, – у левого локтя – четырехконечный крест с надписью „Рай“, подчеркнутый чертой с точкой; на тыльной стороне левой кисти – цветок лилии; на левом предплечье – сердце, пронзенное стрелой, буква „Z“; на правом – факел; у основания большого пальца – три точки; под коленками – кресты; на правой ступне – надпись „Душа болит о производстве“, на левой – „А ноги просятся в санчасть“.»