Клокотала Украина (с иллюстрациями)

Сквозь огонь и дым Кривонос пробивался к Лысой горе, а когда он обогнул Песчаную гору, увидел, что точно так же пылают и Кисельки. Его обсыпало пучками горящей соломы, искрами; конь спотыкался о чьи-то обгоревшие трупы, брошенный скарб. Наконец Кривонос оказался у двух дубов, росших перед воротами Трифоновой хаты. Дубы стояли обгорелые, ни ворот, ни хутора не было. Осталась только куча глины да труба. Он объехал вокруг подворья, но одни лишь куры беззаботно разгребали землю на огороде. Не отозвался никто и в соседних дворах, тоже обращенных в пепелище. Тревога за Ярину сжала сердце Максима. Он бросился в одну, в другую сторону предместья, но людей нигде не было. Только на пасеке увидел он совсем древнего деда. Дед был глухой, и Кривонос потратил немало времени, пока тот уразумел, что ему нужно. Дед долго вертел белой как снег головой, махал руками, пока наконец выговорил:

— От татар убежали... кто в замок на Лысой горе, а кто в город. Как ветром смело! А разве от смерти убежишь? При Стефане Батории, когда, бывало, шляхтич хотел... Э-э, это недавно было, я тебе расскажу, как при...

Но Кривонос уже поскакал назад. Он знал, что делали татары с местным населением, хоть они и были союзниками, и его охватила еще большая тревога.

На Лысой горе был замок, построенный еще Данилом Галицким. Поляки держали в нем гарнизон только во время тревоги. На этот раз Артишевский тоже послал туда жолнеров под командой бургграфа. Замок не мог выдержать серьезной осады, но его спасали крутые склоны горы, а сейчас жолнерам помогали отбиваться от татар еще и жители предместий — косами, дубинками, а то и просто камнями. И все же Кривонос до утра захватил замок, а вместе с ним и монастырь босоногих кармелитов, прикрывавший арсенал и пороховую башню. Пушки, поставленные во дворе монастыря, теперь не давали никому покоя в городе, который отсюда был виден как на ладони.

На Лысой горе Максим Кривонос не нашел Ярины ни среди живых, ни среди трупов. Оставалось лишь думать, что она перебралась в город. Кривонос, облокотившись на пушку, долгие часы смотрел на узкие улицы Львова в надежде увидеть жену. В городе было полно беженцев, они заполняли рынок, улицы, дворы. Стояли уже холодные дни, а люди вынуждены были жить под открытым небом, под дождем. После пожара в город сбежалось еще больше шляхты, оставшейся без крова и одежды. Чувство жалости стало уже закрадываться в сердце Кривоноса, но в ту же минуту он вспомнил о зверствах князя Вишневецкого и о страшных издевательствах шляхты в галицких селах.

— Да будет проклят тот, кто пожалеет хоть одного! — сказал он себе.

Кривонос так и не увидел Ярины.

— Кондрат! — позвал он, зная, что в трудную минуту Кондрат всегда окажется поблизости.

— Я здесь, пане полковник! — откликнулся Кондрат.

— Где же наша пани?

Кондрат вздохнул.

— Больше ей негде быть, как в городе, пане полковник. Где всего страшнее, туда она и полезет. — Но, вспомнив, что Ярина — жена полковника, смутился и добавил: — С малых лет ее знаю.

— В городе... А почему до сих пор не подала вести? Десятый день здесь пропадаем.

— Дозвольте, пане полковник, я проберусь в город и все разведаю.

— Хватит того, что на Лысой горе, под паршивым замком, потеряли чуть не тридцать человек.

В это время к пушке подошло двое крестьян в постолах, узких холщовых штанах и куцых свитках, в бараньих шапках, с суковатыми палками.

— Слава Исусу! — негромко сказали они в один голос.

На днепровских берегах не в обычае было такое приветствие, и потому Кривонос молча кивнул головой.

— Пане казак, нас послала громада Гологур к пану гетману, так мы бы просили пана доставить нас к нему.

— А зачем вам пан гетман?

— Будем просить его. Вокруг повсюду поднимаются хлопы, а наш пан собрал хоругвь, так что и головы не поднять.

— Да так бьет, так стегает, — вставил второй. — А мы что, молчать будем?

— А ну, Кондрат, стрельни в того всадника, — перебил их Кривонос.

Когда напуганный снарядом всадник поскакал дальше, крестьянин сердито воскликнул:

— Мы больше не хотим терпеть!

Из-за костела выехал гетман Хмельницкий и возле пушки соскочил с коня.

— Здорово, пане полковник! Что ж это ты пугаешь пана Артишевского, он и так, говорят, чуть не умер после Пилявцев.

— Жаль, что не узнал его, лучше бы целился! Это к тебе, пане гетман, люди из Гологур.

Крестьяне, услыхав, что перед ними сам гетман, сначала остолбенели, потом бросились к его руке.

— Чего хотите? — спросил Хмельницкий, вырывая руку.

— Пане гетман наш сладкий, — снова в один голос заговорили они, — если бы казаки подали нам помощь... Мы уже пробовали сами... Не одолеть... И все села пойдут...

— А польские хлопы пристанут?

— А им разве легче, чем нам?.. Пан и их собаками считает... Пристанут!

— Готовь, Максим, отряд. И из Крехова тоже прислали за подмогой. А вы возвращайтесь домой, — сказал он крестьянам, — пришлю помощь. Всем поможем, кто против панов восстал!

Крестьяне ушли довольные, а Хмельницкий стал всматриваться в город.

— Что это так долго пани Ярина о себе вести не дает?

— Кондрат мой хочет наведаться в город.

— Потерпи, Максим, через несколько дней сам сможешь туда поехать.

— Думаешь, осилим?

— На что, чтобы татары разграбили?

Кривонос вопросительно поднял глаза на гетмана.

— Лучше будет взять с города выкуп, заплатить татарам и отослать их в Крым. А Львовом, Максим, нашего спора с Польшей не разрешим. Это только курок, взведенный на польский сейм. Согласен?

Кривонос недоуменно покачал головой.

— С татарами надо развязаться — это ты верно решил. И в город их пускать не следует — тоже правильно. А вот дальше, прости, пане гетман, что-то не возьму я в толк.

— Может, яснее станет, когда послушаешь делегацию. Ждет нас в Лисенцах. Прикажи подать коня — и едем.

Делегацию жителей Львова возглавлял ксендз Гунцель-Мокрский, бывший когда-то профессором иезуитской коллегии, в которой учился Богдан Хмельницкий.

Гетман Хмельницкий сначала выслушал посланных от польских повстанцев из-под Кракова и только после этого принял львовскую делегацию.

Ксендз Мокрский, видимо, рассчитывал на тот авторитет, которым он некогда пользовался в коллегии. Он к тому же только что вернулся из Варшавы, где имел свидание с королевичем Яном-Казимиром. Потому-то он с холодным и непроницаемым видом переступил порог просторной комнаты. И... растерялся: перед ним стоял, в окружении живописной группы полковников, властитель, сознающий свою силу. Мокрский поклонился ниже и поспешнее, чем это ему хотелось.

— Приветствую милостивого и ласкового благодетеля, пана гетмана.

— Нам и себе на здоровье! — ответил гетман, едва кивнув головой. — Что заставило пана каноника посетить наш лагерь?

— Пан бог избрал меня молить тебя, уважаемый, милостивый пане гетман, о пощаде.

Хмельницкий был раздражен: возвращаясь в лагерь с Максимом, он был свидетелем того, как из бернардинского монастыря, смяв охрану у ворот, обыватели убегали к казакам. Один из них рассказал и о причине.

Среди мещан, которые, испугавшись казаков и татар, убежали к бернардинцам, оказалось много людей православной веры. Монахи несколько дней терпели и наконец задумали избавиться от них. В монастыре был постный день. Когда обыватели сошлись к трапезе, им объявили, что для католиков будет отдельный стол, а для православных, которые могут употреблять скоромное, отдельный. Горожане заняли места за столами. Тогда монах подошел к одному из православных и вызвал его во двор. Через некоторое время позвал второго, потом третьего, четвертого. Но назад они почему-то не возвращались. А когда не вернулся и пятый, это начало беспокоить оставшихся. Один из них тайком пошел следом за монахом, и вот что он увидел. Монах подвел вызванного к колодцу и спросил: «Брат мой, глянь в колодец и скажи, что ты там видишь?» Обыватель наклонился над срубом, а монах в это время ударил его топором по темени, и тот полетел в колодец.