Клокотала Украина (с иллюстрациями)

Чапа дергал Домну за рукав кофты, но она горела желанием рассказать новость и окрысилась на Чапу:

— Что ты меня дергаешь, все же об этом знают!

— Да от тебя же и знают, а пан подстароста подумает, что Чапа умышленно подстрекает казаков. Получишь тогда аренду!

— А где же Хмельницкий был? — спросил Верига. — Как он допустил?

— Лащевцев мы на хуторе проучили, — начал Гордий, но, почувствовав, как под столом его толкнул коленом товарищ, замолчал и стал старательно собирать крошки хлеба.

При этих словах Чапа навострил уши, глаза его загорелись, но он, словно бы между прочим, сказал:

— Можно себе представить, что у вас там наделали эти лащевцы. Пан стражник, слыхали мы, портит и дивчат и молодиц, кто ни попадется, а его разбойники всякое добро хватают.

— У нас люди злые, мы им...

Верига сердито перебил Гордия:

— Как пан Хмельницкий, спрашиваю, допустил, чтобы его так оскорбил Чаплинский? Да еще и кумом ему доводится!

— Так пан знает Хмельницкого? — сочувственно спросила Домна. — Может, вы пан Богун? Может, пан Кривонос?

— С чего бы им здесь быть? Они теперь с Запорожья и носа не кажут, — сказал Верига, подмигивая Гордию.

Чапа хитро сощурил один глаз и поковырял пальцем в густой бороде.

— А люди говорят...

— Что говорят? — остро посмотрел Верига.

— Что Максим Кривонос тут где-то мотается, а Богун поехал на Вишневетчину.

— А тебе что до этого?

— Спокойнее спится, когда они сидят за порогами.

— А ты разве уже пуганный?

Под окнами затопали кони. Домна выглянула за дверь, потом повернулась к Чапе и пожала плечами.

— Может, гости пана хорунжего? Пан Конецпольский умеет банкетовать — третий день уже едут и едут. Обрадовались, наверно, что старый пан помер.

Чапа зашел за стойку. В корчму вошли Кривонос с Остапом. За ними следовали оба джуры. Верига тревожно оглядел корчму: крестьяне, подвыпив, уже дремали. Домна проворными пальцами быстро чистила рыбу, а Чапа, цедивший горилку из бочки, не отрывал глаз от Кривоноса.

— Хлеб-соль вам! — крикнул Кривонос. Головой он касался потолка, опаленное солнцем лицо казалось выкованным из меди. На подбритой голове змеей лежал толстый чуб. — А почему же, шинкарка, стол пустой? Горилки, пива давай, будем пана-ляха поминать, что не хотел казакам дорогу дать!

— Приключилось что? — взволнованно спросил Верига. — Ты бы подождал хотя...

— Ты будешь ждать, а они себе плодиться будут...

Горилка лилась уже на пол, но Чапа не замечал этого. В глазах его зажглись мстительные огоньки, он быстро отвернулся к бочке, потом, не поднимаясь на ноги, выставил на стойку сулейку с водкой, а сам вытянул голову вперед и крадучись двинулся в боковушку. Жестами он что-то показал Домне — и у нее вдруг испуганно расширились глаза.

— Что ты, батьку, невеселый? — сказал Кривонос Вериге. — А как невеста? Здорова ли?

— Дочка, Максим, еще вчера тебя ожидала.

— В лесу задержался. Эй, шинкарь!

— Что вельможному пану подать? — быстро выбежала Домна и игриво повела плечами.

— Шинкарь, слышишь? — загремел Максим уже так, что за другим столом вскочили крестьяне и гурьбой двинулись к двери.

Чапа высунул из боковушки только голову, — на нем уже была шапка.

— Разве мало шинкарки?

— Чапа! — удивился Кривонос. — Ты уже и здесь присосался? Оставь шапку! Не покаялся, значит, хочешь и дальше доносами промышлять? Вот злодюга, сколько беды вокруг себя плодит!

— Будет и на них погибель, — сказал угрюмый джура. — Сами на себя, обдиралы, беду накликают.

— А уж как разгневается казак — прощения не проси, — добавил второй, — не такие мы, чтобы прощать.

— Никуда не ходи, если не хочешь, чтобы и вторую ноздрю тебе вырвал. На мне ты больше заработаешь. Вот тебе, шинкарка, на сафьяновые сапоги! — и Кривонос бросил на стол мешочек с талерами. — Угощай жениха!

Чапа, пряча глаза, снял шапку и снова наклонился к бочке с водкой.

— А ты почему не садишься, Остап? — спросил Верига. — Ты аж осунулся за эти дни. Может, и тебе какая-нибудь сердце зазнобила?

— Зазнобила, да еще как! — сказал Кривонос, насмешливо улыбаясь.

Остап хищно сверкнул белками.

— Вот видишь, угадал. Поезжай лучше за невестой, а мы прямо в церковь прибудем.

Остап молча пошел к коню. В корчму, громко разговаривая, вошла гурьба шляхтичей — наверное, из свиты какого-нибудь магната. Смахнув посуду со столов прямо на пол, они громко закричали:

— Шинкарь, ставь мед! Сегодня за всех пан Чаплинский платит!

— Вот жох! Пусть придет, я его поцелую: такую красавицу отбил!

— Но если бы она не пожелала, то пан Чаплинский должен был бы телку вместо пани Елены целовать!

— Это бы ему больше пристало!

Все громко захохотали.

— Ну, цыган, чего переминаешься? Может, гостинца ждешь? — и длинноносый шляхтич вытащил из-за пояса пистоль. — Век наш крутки, выпьем вудки!

Подбежала, блудливо улыбаясь, шинкарка и начала собирать на стол.

Максим Кривонос, как только шляхтичи переступили порог, нахмурился, на его челюстях выступили твердые, как камни, желваки.

— Как засмердело здесь лащиками. На хутор больше не заявлялись?

— Я уже не о своем, а о хуторе Хмеля думаю, — ответил Верига. — Это же о нашем сотнике болтают панки... Ты не заезжал в Суботов?

— Завтра собираюсь. Надо и сотника на свадьбу пригласить.

— Не до свадьбы, верно, Богдану.

— А что случилось? Слыхал я, будто он с этим литвином, Чаплинским, покумился.

— В глаза — гож, а в спину — нож.

— Уже?

— Набег учинил на Суботов... — и Верига стал рассказывать все, что слышал.

Максим Кривонос одним духом выпил горилку, ударил кружкой о стол и с ненавистью взглянул на шляхтичей.

— Ну, так не будем зря времени терять!

Казаки встали из-за стола.

IX

В казацком городе Чигирине было более пятисот дворов. Вокруг пустынной площади ютились покосившиеся лавчонки и домишки горожан. За ними, над рекой Тясмином, тонули в зеленых садах беленькие казацкие хаты.

В кривом переулке находился дом сотенного хорунжего Лавы. Уже второй день здесь была необычная суета. Через двор к погребам непрерывно бегали девки, в саду расчищали дорожки, посыпали их песочком. Огонь на кухне пылал весь день. В печи на огромных сковородах жарились караси в сметане, колбасы из рыбы, крученики из муки, в кастрюлях загустевали на огне подливки из шампиньонов, сморчков и щавеля. Длинные листы румяных пирогов с грибами стояли уже на столах, а в саду, под грушей, на печурках варились постные борщи с карасями, холодные супы из вишен, малины и клубники.