Клокотала Украина (с иллюстрациями)

Как-то раз Станишевский застал Галю одну в хате. Через некоторое время соседи услышали ее крик, и Саливон, как был с вилами, так и прибежал в хату. Панько Пивкожуха возвращался с поля. Галиного крика он не слышал, но видел, как бежал во двор Саливон. Он и сам заторопился. Галя забилась в угол, как напуганный зверек, прижала руки к груди, сухие глаза ее, казалось, метали синее пламя. Пол был усыпан конфетками. Пан Станишевский, толстый, пузатый, с одутловатыми щеками и выпученными глазами, стоял посреди хаты и платком вытирал кровь с лица. Саливон хотя был хлопец еще молодой, но силы у него не занимать стать, и потому, когда он, не говоря ни слова, занес над управителем вилы, тот побледнел и испуганно спрятался за спину Пивкожуха. Панько вырвал вилы из рук Саливона и сердито сказал:

— Ты, казаче, тут еще не хозяин. А вам, пане, вот бог, а вот порог! Ищите себе под пару, а мы люди простые.

Саливон в бессильной злобе стал топтать постолами конфетки, а когда Станишевский попятился к двери, собрал их в пригоршню и швырнул ему в лицо.

— Подавитесь ими, вашмость!

— Ну, ты меня узнаешь, пся крев! — уже за дверью крикнул управитель.

Теперь Галя испугалась за парубка.

— Саливон, он же нас со свету сживет! — вымолвила она, глядя на него широко раскрытыми глазами.

Саливон был бондарем [Бондарь – ремесленник, выделывающий бочки] на пивоварне. Пивоварня, как и все местечко Лукомль, принадлежала князю Вишневецкому, и Галя тревожилась не зря. Но Саливон понимал только одно — что Станишевский зарится на его дивчину. И как же она была сейчас хороша: глаза большущие, сама раскраснелась!..

— Я его порешу! — выкрикнул Саливон и подался к двери.

Старик и на этот раз удержал парубка.

— У девки есть еще брат, есть отец. Мы что — разве такие уж негодящие?

Не прошло и трех дней, как дозорец из староства пришел взимать подымное. А какие подати, когда вот уже второе лето земля не родит? Князю Вишневецкому засуха — что? Не уродило на Посулье — собрал на Волыни, а если не там, так в Червонной Руси. Ему повсюду принадлежали земли с местечками, городами и людьми. А больше всего на левобережной Украине. Такие просторы не в каждом королевстве найдешь, потому князь Иеремия Вишневецкий и новый дворец построил не где-нибудь, а в Лубнах, на горе. Днем вместе с облаками дворец отражается в тиховодной Суле, а ночью светится на горе, как паникадило. А Панько Пивкожуха рад был и каганцу, да и то зажигал его только под рождество.

Панько, понурый, крепко сжав губы, стоял, глядя, как панские гайдуки рыскают глазами по кошаре, где когда-то водились овечки. Панько злорадно усмехнулся: «Нечего взять. Разве что меня самого? Так я и без того навеки у пана в закладе».

— А что, разве у князя такая крайность, что вацьпан готов у меня и кизяки забрать? — спросил он насмешливо, так как гайдуки все еще продолжали что-то высматривать.

— Бездельник! — напыжился дозорец, маленький, круглый, как бочонок. — Ты еще его светлость будешь поносить! — и замахнулся плетью, но Петро заслонил отца. Дозорец даже вытаращил зеленоватые глазки, разинул рот и еще громче крикнул: — Бей его! — но сам предусмотрительно отбежал на середину двора.

Петро не шевельнулся, не двигался и гайдук. По улице такие же гайдуки гнали телят, овец, поросят, даже гусей. Следом бежали бабы, злые, растрепанные, и, не обращая внимания на брань, кулаки и плети, выхватывали свою живность. Петро взглянул на гайдука: видишь, что делается? От причитаний и крика даже в ушах звенело. Гайдук не выдержал взгляда и отвернулся, а плеть словно увяла в его руке.

Дозорец, не найдя ничего ценного, собрался уже уходить со двора, но тут вышла на порог Галя. На ней была черная запаска с красным поясом. Дозорец остановился. Под его бесцеремонным взглядом Галя опустила глаза и, все больше смущаясь, стала перебирать бахрому окрайки. И пальцы эти, тонкие и чуткие, очевидно, навели дозорца на мысль. Он шагнул к Гале и протянул загребущие руки.

— Снимай!

Галя видела, какими маслеными гладами смотрел на нее дозорец, поняла это по-своему и только крикнула: «Мамо!» Дозорец схватил уже конец пояса. Галя кинулась бежать, и запаска осталась у него в руках. Такого надругательства не мог простить Пивкожуха даже пану, он схватил дозорца, да так, что у того глаза на лоб полезли. Гайдук нерешительно шагнул к Пивкожуху, но Петро и на этот раз встал на пути.

Через плетень смотрели соседи, у которых тоже похозяйничали княжеские гайдуки. Панько все не выпускал дозорца, и гайдук стегнул его по спине. Тогда Петро огрел дубиной гайдука. Тот заревел, как бугай, и кинулся бежать. Теперь за ним уже погналось несколько человек. Остальные гайдуки тоже стали удирать.

Управитель Станишевский прискакал ко двору Пивкожуха на взмыленном коне и, увидев дозорца, закричал:

— Всех, всех их в цепи, пане Стрибуля!

Дозорец упал на колени, моля, чтоб его хотя бы выпустили живым. Крик перекидывался с улицы на улицу, и скоро забурлило уже все местечко. Управитель Станишевский понял, что не один Пивкожуха осмелился проявить непослушание, поднять руку на шляхтича. Только что на пивоварне чернь побросала работу и встретила его криком:

— Сами жрите такой харч!

Вперед выбежал парубок и замахал кулаком перед его носом.

— Сам попробуй день высидеть под землей, там и собака не выдержит, а вы голых и босых посылаете к чанам!

Станишевский узнал в нем того самого парубка, который швырнул ему в лицо конфетки, и в бешенстве вытянул его плетью раз и другой... Но в третий раз он уже руки поднять не успел, на него со всех сторон кинулись бондари и пивовары. Конь сбил с ног старика сторожа, перескочил через бочку и, оглушенный криком, вынес управителя на улицу.

— И этот бунтовать? В цепи его, всех в цепи! — вопил Станишевский за воротами.

II

Подстароста как раз собирался отдохнуть после обеда, когда к нему прискакал из Лукомля Станишевский. Он упал на стул, выпучил глаза и одним духом выпалил:

— Бунт, вашмость! Все местечко!.. Если вы думаете — я еще живой, так не верьте глазам, пане Суфчинский.

Подстароста был высокий, худой, с землистым лицом, с длинными и тощими руками. Он прижал их к сердцу и в изнеможении опустился в кресло. Только неделю назад посполитые в Кропивне вдруг не пожелали выйти на барщину, еще и дозорца убили, на другой день взбунтовались Варва, Лохвица, Прилука. Словно их кто-то подговорил. Ну, бунтовщиков уже утихомирили — посадили на кол нескольких крикунов.

— А вы, пане Станишевский, сами не знали, что делать? Ваць, верно, первым спину показал?

— Но, прошу пана, — вскинулся управитель, — я такой же уроджоный шляхтич, как и пан подстароста.

— Ну, так идите докладывайте сами его светлости. Вы хоть одну пистоль отобрали у этих разбойников?

— Но ведь пистоли мы сами им роздали... Если набегут татары...

— Да ваши хлопы хуже татар стали! Если не хотите на собственной спине испробовать княжеских плетей...

— Однако ж, пан...