Клуб неверных мужчин

— «Эквилибриум». Глуповатое какое-то название. В переводе с латинского, «равновесие», или что-то такое. Неуместное название для клуба для богатеньких…

Этих клубов в Москве развелось… И вдруг заработала мысль, заработала память. Он почувствовал что-то неладное, это «что-то» росло, ширилось, как Вселенная после Большого взрыва. Заболела голова — какой-то ломкой, пружинящей болью. Хотелось импульса?

— Александр Борисович, вы как-то странно замолчали…

— Все в порядке, Татьяна Вениаминовна, я просто думаю. Спасибо вам большое. Возможно, вы нам здорово помогли…

Минуту он сидел с закрытыми глазами, восстанавливая дыхание. Не исключено, что Господь внял его молитвам. Он открыл глаза, набрал номер, отпечатавшийся в памяти. Приятный голос с эротическим придыханием сообщил, что данный абонент в данный момент ответить не может. И хорошо, что не может, что бы он сказал, если бы там ответили? Этот номер — просто фальшивка для посвященных.

Он пулей вылетел из машины, еле сдерживаясь, чтобы не перейти на бег, зашагал в обратном направлении. Взлетел на крыльцо издательского дома, ворвался в вестибюль.

— Вы к кому, молодой человек? — строго вопросил вахтер.

— Вот те раз, — изумился Турецкий, — я тут был пять минут назад.

— Ничего не знаю, — насупился вахтер. — Давайте пропуск или звоните, заказывайте.

— Ах, ну да, — вспомнил Турецкий, выхватывая удостоверение и суя в подслеповатые глаза. — У меня назначено, меня ждут…

Взлетел на второй этаж.

— Ой, — сказала девица с косичками, которую он уже видел, — у меня, возможно, дежа вю.

Он пронесся по коридору, влетел без стука и приглашения в кабинет Снежинской.

— Неужели соскучились? — редакторша оторвала хмурый взор от исчирканной верстки.

— Ключ, Элеонора Юрьевна, пожалуйста, — он протянул руку, — и ради бога, ни о чем не спрашивайте. Идет следствие.

— Ага, — насторожилась Снежинская, — на кого-то, кажется, снизошло озарение…

Он не стал соглашаться, спорить, схватил ключ, побежал в соседний кабинет, заперся. Выдвинул нижний ящик, выгреб оттуда всю макулатуру, стал искать. Ну, точно, вот оно — свершилось. Не сказать, что это была клубная карточка, ничего такого желтого, с виньетками, но название клуба… Видимо, штуковина пришла Эндерсу по почте, а конверт, где был адрес (пусть и липовый) он давно выбросил. На качественной, плотной, практически гербовой бумаге выпукло проступала надпись, извещающая о том, что руководство клуба будет счастливо видеть Алексея Михайловича в рядах своих постоянных членов. И никаких координат сего богоугодного заведения. Он несколько раз внимательно изучил надпись, обнюхал бумагу, положил на место, задвинул ящик. Кажется, дело тронулось с мертвой точки…

Он крадучись вошел в «розовую» комнату, где художник творил в одиночестве. Приблизился на цыпочках, встал за спиной. Художник восседал за массивным мольбертом. В подрамнике — загрунтованный холст. Венечка наносил краски на холстину — загребал их из банки лопаточкой и бросал на холст. Растирал указательным пальцем. Брал из другой банки, брызгал, растирал. Замирал, прислушивался к внутренним голосам, хватался за третью баночку. Вооружился чистой кистью, начал энергично размазывать. Турецкий, затаив дыхание, стоял у художника за спиной. В хаосе мазков возникало что-то похожее на американский флаг. Остальное могло быть скалами, могло быть облачным осенним небом или, скажем, фрагментом мусорной свалки.

Турецкий кашлянул. Дрогнула кисть в руке живописца. В картине появился не запланированный мазок — с точки зрения Турецкого очень даже уместный и «концептуальный».

Но Венечка придерживался другого мнения. Он выплюнул в пространство настоящее матерное слово и резко повернулся всем корпусом. Он был сегодня не таким, как вчера. Обтрепанные джинсы, застиранная бордовая майка гигантского размера, а шею обвивал размочаленный длинный шарф. На носу висела жирная капля краски.

— О, мама мия! — манерно пропел мальчик. — Зачем вы это делаете, мужчина?

— Обойдись без своего «голубого» сленга, — посоветовал Турецкий. — Представь, что ты нормальный человек.

— А я и есть нормальный человек! — возмутился Венечка.

— О, безусловно, ты нормальный. Среди ненормальных. Здравствуй, Венечка. Творишь?

— Творю, — согласился Венечка. — А вы в свою очередь пообещайте, что больше так делать не будете. Теперь мне придется все исправлять.

— Ну, зачем же все, — Турецкий отступил на шаг, оценивающе обозрел полотно. — Обязательно попрошусь к тебе в соавторы. Любишь американские мотивы?

— А что вы имеете против Америки? — Венечка смутился, но не растерялся. — Конечно, там есть свои уродства…

— Но это страна больших возможностей, — продолжил за него Турецкий. — Только там бедный чернокожий мальчик может стать богатой белой женщиной. Ты простыл, Венечка?

Живописец покосился на обмотанный вокруг шеи шарф.

— Это всего лишь одежда. Вам не понять, мужчина… Послушайте, — Венечка начал терять терпение, — мы с вами вчера уже разговаривали. Мне некогда, мне нужно работать, у нас под угрозой срыва очередной заказ. Если вы опять намерены издеваться…

В какой-то миг ему показалось, что Венечка бросится на него с кулаками.

Какое он действительно имеет право иронизировать над сексуальными и профессиональными пристрастиями людей — в их монастыре? Забыл, что ничто так не защищает зубы человека круглые сутки, как уважительное отношение к окружающим?

— Прости, Веник, — миролюбиво буркнул он, — забудем про обиды и унижения. День сегодня трудный. Понимаешь, общался с родственниками и знакомыми невинно убиенных — такое ощущение, будто пробивался нагишом через малинник.

— А что, убили еще кого-то? — подметил мальчик.

— Не бери в голову, — отмахнулся Турецкий. — Убийца хорошо погулял. В воскресенье двадцать четвертого мая он застрелил чиновника из Министерства финансов по фамилии Пожарский, в понедельник отправил к праотцам популярного журналиста Эндерса, во вторник — вашего Кошкина…

Венечка от изумления отвесил челюсть. Дрогнул табурет под костлявой задницей.

— Говорю же, не бери в голову, — повторил Турецкий. — Кстати, ты ничего об этом не слышал? Может, фамилии о чем-то говорят?

— Может, и слышал, — сглотнул Венечка. — Эндерс в прошлом году написал вполне доброжелательную статью о гей-параде в Риге. Не то, что некоторые…

— Просто ему хорошо заплатили, — засмеялся Турецкий. — А беспринципному журналисту без разницы, о чем писать. Прости, Венечка, считай, что я ничего не говорил. Значит, про убийства ты не в курсе?

— Чиновников убивают каждый день, — фыркнул художник. — Воровать надо меньше. А о смерти Эндерса я даже не знал… Занятно, да. А с чего вы взяли, что согрешил один и тот же человек?