Клуб Первых Жен
Шрифт:
– Почти двадцать лет, Билл! Двадцать лет лжи, унижения и обмана. Я любила тебя. Я отдала тебе свой дом, себя, я пожертвовала своей карьерой ради тебя. И все, что мне хотелось взамен, – нормальной, человеческой жизни, хотелось быть любимой. У нас могло бы быть в жизни гораздо больше. Я никогда не просила тебя благодарить меня, не попрекала тебя деньгами, даже когда купила тебе это место. Я была хорошей женой и заслуживаю лучшей участи.
Билл попытался украдкой обойти стол, но Элиз заметила его движение и двинулась к нему.
– Ты только скажи, скажи мне это в лицо, Билл, и я уйду.
Она заметила, что Билл пытается преградить ей путь, но продолжала обходить стол, и он отступил. А потом ее взгляд упал на серебряную рамку. На месте ее фотографии была другая – улыбающееся лицо молодой, очень молодой женщины, знакомое лицо.
– Я влюблен, – сказал Билл.
Секунду Элиз стояла молча, уставившись на него. Потом шагнула от стола к бюро, взяла один из силков для уток и швырнула его в фотографию. Билл вздрогнул от ее неожиданного и резкого движения. Его лицо стало пепельно-серым, рот открылся.
В этот момент Дон Рид, старший партнер фирмы, вошел в кабинет с плакатной улыбкой на лице. «Вон!» – прогрохотала Элиз голосом Мерседес МакКэмбридж из фильма «Изгоняющий дьявола». Тот убрался, не сказав ни слова.
Билл кончиками пальцев оперся о стол, как бы пытаясь поддержать равновесие и не упасть.
– Элиз, пожалуйста, сейчас не время и не место. Давай поговорим дома.
Элиз ненавидела этот умоляющий тон его голоса.
– Дома? У кого дома? Ты ушел, Билл. У нас нет теперь дома! Она сломала клюшку для гольфа о стену и вдребезги разнесла абажур настольной лампы «Лалик», совершив при этом разворот, которому позавидовал бы Бэйб Дидриксон. Билл молчал, глядя на нее.
Еще один разворот и взмах клюшкой – и разлетелось на куски стекло вместе с фотографией.
– Ты попользовался мной и выбросил. Но тебе это даром не пройдет, теперь нет. Я не допущу этого.
Швырнув сломанную клюшку для гольфа на пол, Элиз направилась к дверям, давя осколки и прокладывая себе дорогу через толпу служащих и секретарей. Идя к лифту, Элиз слышала, как Дон Рид, который был и исполнительным директором фирмы, говорил Биллу: «Зайдите ко мне в кабинет. Нам нужно поговорить».
Стараясь не стучать каблуками, Элиз приблизилась к дверям спальни своей матери и тихо приоткрыла их. Сиделка, ухаживающая за ней, встала и улыбнулась.
– Здравствуйте, миссис Атчинсон. А мы тут как раз вас вспоминали. – Сиделка подошла поближе и тихо добавила: – Боюсь, она уже забыла, что вы приходили. Мне пришлось напомнить ей. Бедняжка, она сегодня целый день впадает в забытье. – Потом в дверях сказала: – Я буду тут рядом. Позовите меня, если будет нужно.
Элиз подошла к матери и положила руку на одеяло, стараясь не касаться шнура капельницы, который был вставлен в очень тонкую, до боли худую руку. Элиз никогда не знала, сознает ли мама то, что витает в снах и мечтах о прошлом.
Элиз прикоснулась к ее щеке, и мать открыла глаза.
– Мама, это я, Элиз.
– Да-да, разумеется, сегодня ведь понедельник? Элиз
перевела дух и присела.– Да, правильно. Сегодня понедельник, и приходит Элиз, – произнесла она и улыбнулась. Потом наклонилась вперед и поцеловала мать в лоб. – Ну, как ты, мама?
– Я старая и уставшая, дорогая. А ты? – спросила она, глядя Элиз прямо в лицо. «Старая и тоже уставшая», – подумала про себя та. – И ужасно одинокая. Надеюсь, я не выгляжу слишком плохо, и она не заметит моей тоски».
– Прекрасно, мам. И я кое-что тебе купила.
В последний раз, когда Элиз была здесь, мать была очень возбуждена и кричала: «Нет, моя Элиз – просто маленькая девочка!» Элиз ранили эти слова. Она достала из сумки плоский предмет, завернутый в коричневую бумагу. Развязав узелок ленточки, она открыла пакет и достала фотографию в серебряной рамке. Элиз надеялась, что ее взрослое лицо на фотографии поможет матери не забывать дочь. Элиз было очень горько и больно, когда мама не могла вспомнить ее.
– Ты можешь видеть без очков?
– Да, конечно.
Мать сощурилась, пытаясь разглядеть фотографию как следует. На ней была изображена Элиз. Она сидела на лужайке перед их домом в Ист-Хэмптоне.
– Это ты. Спасибо, мне очень приятно.
– Да, это мы снимали прошлым летом. Мне кажется. Я выгляжу довольно неплохо, правда?
– Это для фильма?
Элиз вздрогнула от неожиданности.
– Фильма? – спросила она.
– Ты ведь все еще бываешь в Голливуде? Отвратительное место. Ты должна быть очень осторожной.
– Я уже сто лет не была в Голливуде. Это было, когда я еще была очень молодой, помнишь? А сейчас я живу здесь, в Нью-Йорке. И я никуда не выхожу.
Мать закрыла глаза и покачала головой из стороны в сторону.
– Они охотятся за твоими деньгами, Элиз. Они хотят, чтобы ты вкладывала деньги в свои картины, но ты не должна делать этого. Это недостойно.
Холодок пробежал по спине Элиз. Она знала, что эти провалы в памяти приходят и уходят помимо воли матери, но она должна попробовать, хотя ни к чему хорошему это не приведет.
– Мамочка, дорогая, я уехала в Голливуд много лет назад, но теперь я вернулась. Я здесь. И я теперь гораздо старше.
– Многие прекрасные женщины попадают в ловушку, расставленную мужчинами в Голливуде, – продолжала говорить мать, не слушая Элиз, – у богатой и красивой женщины нет никакого шанса уберечься. Они попользуются тобой, будут говорить, что любят тебя, родная. Но все дело в деньгах. Всегда только в них.
Элиз задержала дыхание, пытаясь подавить подступившие слезы. Потом с трудом сглотнула и произнесла:
– Я осторожна, мама, но иногда мне кажется, что я слишком осторожна.
– Ты никогда ничего не изменишь, Элиз. Они унизят тебя, отнимут все деньги, а потом выбросят. Посмотри, что они сделали с твоей кузиной Барбарой. Бедняжка, живет где-то в Африке, вокруг нее крутятся подозрительные типы. Снабжают ее наркотиками и забирают все деньги.
Голос матери стал громче, она открыла глаза и внимательно посмотрела на дочь.
– Не позволяй им увлечь тебя на дно. Сохраняй свое достоинство. Это все, что у тебя есть, в конце концов. Твоя честь. Всегда поступай правильно.