Клубок со змеями

— Тебе что, холодно? — спросил я, вытирая пот со лба.

— Нет. Ночью в пустыне бывает прохладно.

Я вспомнил свои ночные похождения, когда бродил обнаженным среди барханов под темным звездным небом, и вынужден был согласиться, однако решил слегка ее задеть:

— Еще вчера ночью ты щеголяла по лагерю почти голой и не выглядела замерзшей.

Бастет окатила меня презрительным взглядом:

— Спать и двигаться разные вещи. А теперь хватит! Я устала и хочу есть. Ты принесешь накидки или так и будешь задавать тупые вопросы?

Я усмехнулся, но ничего не ответил и вновь направился к верблюду.

На полпути остановился и бросил через плечо:

— Они не убегут?

— Нет, — услышал я приглушенный голос из палатки.

Я пожал плечами. Раз она так считает, значит беспокоиться не о чем. Я ничего не знаю о повадках этих животных. Стащив очередной тюк, я достал оттуда две широкие накидки из козьей шерсти. Они были не очень приятны на ощупь, но наверняка согреют в холодную ночь. На какое-то время я задумался, вспоминая свои похождения в пустыне. Как морозный ночной воздух заставлял неметь тело, а страх сковывал дух. Но затем, резко тряхнув головой, вынудил себя отогнать воспоминания и вернулся в палатку. Солнце неумолимо двигалось к закату, а верблюды пристроились неподалеку от входа, прислонившись боками друг к другу.

Бастет уже сидела на одной из циновок, грациозно поджав ноги и, с жадностью, уничтожала пшеничную лепешку. Рядом стоял плотно закрытый кувшин.

— Что в нем? — спросил я, указывая пальцем на сосуд, бросая накидки на циновку и чувствуя, как в животе начинает урчать.

«Аппетит приходит во время еды».

— Совсем не то, на что ты рассчитываешь.

— Ты даже не знаешь, на что я рассчитываю.

— А меня это и не интересует, — отрезала она.

— Так что в кувшине-то?

— Открой, да посмотри, — огрызнулась Бастет, отворачиваясь.

Я присел на соседнюю циновку и откупорил кувшин. В нем оказалась вода, что слегка меня разочаровало. Я надеялся увидеть в нем добротное вино. Сделав пару больших глотков я, в свою очередь, взял пшеничную лепешку и начал жевать, наблюдая за своей спутницей.

Бастет почувствовала мой взгляд и повернулась в мою сторону:

— Чего тебе?

— Надо поговорить.

— Не вижу повода.

— А вот я вижу, — я проглотил остатки хлеба и стряхнул крошки, — разве тебе не кажется, что узнав друг о друге больше, чем почти ничего, мы увеличим шансы на успех?

Бастет усмехнулась:

— Роль рабыни я сыграю, ибо уже приходилось быть в ее шкуре. А вот, как справишься ты, меня не волнует.

Она была права, но я ожидал подобного ответа, поэтому быстро сообразил, что сказать:

— Может и так. Но я сильно сомневаюсь, что Азамату понравится, если он упустит богатый караван только потому, что мы с тобой не поладили.

При упоминании имени Азамата, ее едва заметно передернуло, и я понял, что попал в цель.

— Что тебя интересует? — нехотя спросила она.

— При первой нашей встрече ты назвала себя нубийкой. Где проживает твой народ?

Бастет раздраженно ответила:

— Я же сказала, южнее Египта.

— Не говорила.

— Ну, вот теперь сказала, — огрызнулась она.

«Очень вспыльчивая. Нужно быть с ней поосторожней».

— Как же ты очутилась здесь, в песках между Ханааном и Вавилоном, да еще и среди разбойников?

— Не хочу говорить.

— Придется.

— Заставишь? — в ее голосе засквозили нотки угрозы.

— Я-то вряд ли, а вот Азамат... — я сделал многозначительную паузу, — как говорил, он будет явно расстроен, если мы не добьемся успеха. А огорчать такого человека мне не хочется.

Помолчав несколько секунд, Бастет нехотя заговорила:

— Своих родителей я не помню. Еще ребенком меня продали одному египетскому вельможе, проживавшему в Фивах [58] . Десять лет я находилась в полной его власти, выполняя сначала различные обязанности, а затем, когда подросла, работу в поле и, — она отвела взгляд, — кое-что еще во время приемов знатных гостей.

58

Фивы — древний город Верхнего Египта. Позднее — столица египетской империи фараона Тутмоса III.

Я кивнул, давая понять, что догадался, о чем речь, и дополнительные разъяснения не нужны.

— Чем старше я становилась, тем сложнее мне было сдерживать внутри себя порыв к свободе. Хотелось сбежать из египетской усадьбы, как можно дальше, но это было невозможно. Надсмотрщики прекрасно знали свое дело. И это приводило меня в ярость. А я не привыкла держать злобу в себе.

Я улыбнулся:

— Трудно не заметить. Но тебя это только красит.

Бастет нахмурилась:

— Ненавижу льстецов.

— И не думал об этом.

— Врешь, — она пожала плечами, — впрочем, неважно. Мне претило оставаться рабыней, и последние год или два нередко выказывала неповиновение. Даже один раз попыталась подговорить других, но им не хватило духу. Они предпочитали подставлять спину свистящим ударам кнута, лишь бы сохранить жизнь и не стать калеками. Не знаю, почему мне ее сохраняли после всех тех случаев неповиновения, что я оказывала. Видимо, хозяин, — при произношении этого слова Бастет передернуло, — видел во мне хорошую рабочую силу, как на земледельческом, так и на любовном поприще. Обычно наказание ограничивалось парой десятков ударов кнутом. Иногда после такого я неделю не могла ходить. Лежала в грязном помещении для рабов и рыдала от бессильной ярости.

— И что же произошло дальше?

— Тот вельможа умер, — на лице Бастет появилась улыбка, от которой мне стало немного не по себе.

— Ты его убила?

— Нет, хотя, наверное, попыталась бы, если представилась возможность. Но этого ублюдка постоянно охраняли два здоровых и верных ханаанца, получавших за свою работу хорошую еду и наложниц. Видимо, для них жирный кусок мяса и шлюха под боком все, что нужно для счастья. Нет, он умер по своей воле, наложив на себя руки.

— Почему?

— Он потерял все, что имел. Однажды к нему пришел местный номарх [59] и заявил, что его земли уходят в пользу казны фараона. Не знаю, в чем была причина такого решения. Мне, если честно, все равно. Я ненавидела своего хозяина, и было глубоко наплевать на его судьбу. Что стало с его женой и детьми мне также неизвестно, ибо уже на следующий день после того, как он отправился на встречу к Анубису, всех его рабов, включая меня, выставили на фиванском рынке, где в течение нескольких дней, держа в клетках на жаре и почти не давая воды, распродавали по новым хозяевам. Цена была небольшой, ибо номарх требовал закончить торги, как можно скорее. Чувствовалось, что здесь дело не совсем чистое, но мне тогда было плевать. Как, впрочем, и сейчас. На третий день меня купил один старый писец. Как позднее выяснилось, пришлый путешественник из Ханаана. Несколько лет он посвятил странствиям, изучению различных земель и языков. Фивы были его последней остановкой перед возвращением домой. Не знаю, чем я ему приглянулась.

59

Номарх — должность управителя провинции (нома) в Древнем Египте.