Клятва на стали

Мне нужно быть Носом.

Уже не в первый раз затосковал я по колоколам Илдрекки. По перезвону, которым чудовище-звонарь наполнял старый храм в кордоне Квадратные Холмы и созывал монахов из Корвуза на молитву; по мрачным ветряным колоколам капитула Сестер Отчаяния на Холодной улице; по напевному звону медных ручных колокольцев на Утесе Скопы, который звучал еженощно вот уже сотню лет, хотя никто не знал, чьими стараниями. Все они помогали мне мерить ночь, показывая, как далеко до рассвета или от сумерек, или от встречи, где я мог быть, и все составляли мне компанию. Едва попав сюда, я сразу ощутил их отсутствие.

И все-таки Эль-Куаддис не был лишен заслуженной доли и ритуалов ночных. Я успел проникнуться ожиданием звучного переливчатого пения, которое возносилось из храмов Гну, стоявших во всех кругах города. Его заводили чуть в разное время, благодаря чему молитва напоминала блуждающее эхо, и первой ночью это звук очаровал меня и вынудил остановиться. Мне было известно, что дальше, чуть после полуночи, наступит очередь мистиков Старого Города с их очищающими курантами и воздух наполнится перезвоном, который удерживал, как мне объяснили, две соперничавшие банды джиннов от возобновления в городском небе войны, оборвавшейся много веков назад. Я не очень понял, в чем было дело, но древний раздор, насколько я уяснил, вращался вокруг серебряной нити, персика и щепотки пыли. Я знал одно: под эти колокола я пока не нарвался на какой-нибудь патруль, не говоря о джинне, и это меня полностью устраивало.

Они-то теперь и проснулись, распространяя чувство жуткого пророчества, растекшегося по улицам. Волоски у меня на руках и загривке встали дыбом и улеглись лишь с прекращением звона. В наступившей тишине я осознал, что рядом тихо прошаркали туфли.

Взглянув, я усмотрел ночным зрением призрак в тени и состроил гримасу.

– Давно ты за мной идешь? – спросил я.

– Достаточно, чтобы считать тебя дураком, который разгуливает по Эль-Куаддису в одиночку, – ответила Ариба голосом почти бесплотным в темноте.

– Не так уж и в одиночку, как я считал поначалу.

– Это лишь делает твои поступки намного более безалаберными. – (Я буквально слышал, как она качала головой.) – Подумать только, кого Семейство наградило темным видением…

– Семейство тут ни при чем, – перебил я. – Я получил ночное зрение от отчима.

– А он от кого?

Это был хороший вопрос. Меня всегда занимало, откуда взялось ночное зрение у моего отчима Себастьяна, кто выполнял обряд и как он научился им пользоваться, а после передал мне. В те первые ночи я лежал без сна, изучая безмолвный дом свежезаколдованными глазами и прокручивая в голове небылицы о Себастьяне и его приключениях до обретения дара, который теперь стал моим. Я всегда знал, что он странствовал до того, как осесть с нами в Бальстуране, – после его рассказов о Садазе, Ун’Наанге и Киприосе не было тайной, что в юности он повидал свет, но после той ночи в лесу его скитания приобрели в моем воображении новый смысл, изобиловавший демонами, джиннами и косматыми гоблинами. Как иначе объяснить мрачный обряд, который он выполнил, и магию, перетекшую из его глаз в мои? Обряд, которому он так и не научил меня, потому что через три дня был уже мертв.

После убийства Себастьяна мои фантазии развернулись во тьму: ловкие сделки с загадочными волшебниками превратились в отчаянные сношения с демонами. Конечно, я был не настолько глуп, но все-таки юн и не имел других ответов для объяснения единственного известного факта: Себастьян был зарезан убийцами на пороге нашего дома, а я так и не узнал за что.

Я посмотрел на янтарное мерцание, за которым скрывалась молодая ассасинка. Нет, там не было нейяджинов. Убийцы Себастьяна не были джанийцами. А даже если бы и были, убийство произошло средь бела дня. Не в их обычаях.

– Не знаю, как он его приобрел. – Я устремил взор вперед.

– Честно? – Шаги вдруг замерли.

– Честно. Я понятия не имею, кто наделил его зрением и как он его передал.

– Тогда у нас общий интерес.

– По разным причинам, но думаю, что да.

Очередная пауза; потом туфли снова пошли, но темп выдавал задумчивость. Я подстраивался под шаги Арибы как мог, с учетом того, что точно не знал в темноте, где она находилась. Я отметил, что мы на пару естественным образом сторонились немногочисленных огней в дверях и окнах, неизменно выбирая тропу потемнее.

– Зачем ты тенью-то за мной ходишь? – спросил я.

– Дед продолжает считать, что ты слишком ценен, – не хотелось бы тебя потерять.

– А ты? Что думаешь ты?

– Я делаю, как просят.

– Просят или велят?

Голос Арибы стал колючим:

– Я стараюсь не допустить, чтобы ты пал жертвой Эль-Куаддиса, в котором полно опасностей.

– То есть не допускаешь, чтобы пали жертвой мои глаза. Я не могу поверить, что твоего деда волнует мое здоровье вообще.

– Это одно и то же. Лишиться тебя означает лишиться возможностей твоего дара.

– Мне показалось, что твой дед расценил его как нечто отличное от того, что раздал деспот, и я не в состоянии помочь вашей школе.

– Достояние не теряет в цене, если не умеешь им распоряжаться.

То есть дело не так очевидно, как показал в туннелях старик. Любопытно. И тревожно.

– Как ты это делаешь? – Я глянул на плывшее рядом пятно, чуть тронутое янтарем.

– Что?

– Скрываешься от моего ноч… темного видения.

Фырканье в ночи.

– Ты надеешься, что я поделюсь нашими тайнами с имперцем?

– Ты же понадеялась, что я открою джанийцам свои.

Я наблюдал за пятном, которое было шагавшей рядом Арибой.

– Это особая краска, – молвила она наконец. – Ее наносят в виде рун, снова и снова, а после вбивают в ткань, пока сила не свяжется с самими волокнами.

– А лица, руки, клинки?

– То же самое. Только вбивают меньше, – добавила она, помолчав.

– Шутка? – Я улыбнулся неожиданному примечанию. – Не знал, что нейяджинам разрешают шутить.

– Не только разрешают, но и приветствуют. Я думала, ты поймешь как член своего Закура.

Я поразмыслил, пытаясь понять, о чем она говорит.

– Ты о юморе висельников? – спросил наконец.

– Если это означает применение смеха для отражения снов, приходящих ночью, и сожалений, одолевающих днем, то да, я говорю именно о нем.

– В таком случае я понимаю и прошу извинить за удивление.

Мы прошли еще немного, и вот до меня донесся шорох ткани. Взглянув, я с изумлением увидел, что Ариба отводит с лица свободный конец тюрбана.

Поражали не только ее глаза, но и прекрасная дуга бровей, которой как бы вторили острые очертания скул и опущенные углы рта. Налет краски только подчеркивал обнаженность кожи, как будто верхняя часть лица скрывалась под маской или покровом ночи.

Ариба шагала, не глядя на меня, и я постарался не глазеть. Я оценил ее подарок.

– Дед говорит, что умение смеяться перед лицом того, что ты сделал и сделаешь снова, относится к числу самых важных навыков, – проговорила она тихо. – Поэтому мы рассказываем не только о победах, но и о поражениях, чтобы не только научиться из опыта, но и посмеяться над смертью.

– По-моему, поражение в твоем ремесле обходится слишком дорого для смеха.

– Иногда это так, но… опасных ситуаций, которые не приводят к гибели, бывает больше, чем тебе кажется. – Она посмотрела на меня, и я отвернулся, чтобы не утонуть в ее глазах. – У вас то же самое?