Клятва на стали

– Похоже, – ответил я. – Хотя я не привык… в отличие от тебя, я, видишь ли, не принадлежу ни к какой школе, а потому мне приходится быть немного разборчивее, когда делюсь неудачами. – Я постучал по носу. – Вопрос репутации.

– Наверное, трудно быть самому по себе, – сказала она. – При наличии школы если страшен один нейяджин, то боятся и всех.

– О, мое положение во многом схоже.

– Но не такое же?

– Нет, не совсем. – Я помялся.

– Тогда ты неправильно себя ведешь.

– Прошу прощения?

– Если тебе подобных боятся, а тебя нет, то ты не из них, иначе боялись бы.

– Все не так просто. Мы…

– Это просто именно так. – Она остановилась и принялась прилаживать свою лицевую повязку. Я тоже встал. Теперь мое ночное зрение различало ее глаза, когда она не моргала. – Если других представителей школы боятся, а тебя нет, то ты подводишь не только себя – ты подставляешь всех. Ты сохраняешь место для сомнения, внушаешь жертвам надежду на выживание при встрече с тобой, и это путь слабости. Не только для тебя, но и для всех, кто равен тебе по званию. – Она нацелилась пальцем мне в грудь. – Уважаешь ты их или нет – не важно даже, нравятся ли они тебе, – но ты оказываешь своим товарищам плохую услугу, подрывая их авторитет.

– А если они сами подрывают? – парировал я. Возможно, это прозвучало излишне оборонительно.

– Тогда они тоже глупцы. Причинение вреда твоей репутации губит их собственную. Если люди видят, что ты достаточно слаб, чтобы пасть, то много ли им понадобится времени, чтобы узреть такую же слабость в виновниках твоего падения?

– Это хорошая теория для школы ассасинов, но не очень подходит для сообщества преступных воротил. – Я покачал головой. – У нас имеются все основания желать друг другу зла; падение соседа лишь возвышает нас.

– Но за ваш же счет, – возразила Ариба. Ее глаза так ярко горели в ночи, что только их, наверное, и увидел бы случайный наблюдатель. – Раздоры бывают даже у нейяджинов, но мы их тщательно скрываем. Прославься наша школа расколом, никто бы к нам не пришел; хуже того – это увидел бы соперник, а то и агенты деспота, и всем им стало бы ясно, что мы созрели для распада.

– Иными словами, ты считаешь, что если дверь прогнила, то пусть она лучше выглядит прочной, чтобы никто не выбил?

– Я бы выразилась иначе, но да.

Обдумывая услышанное, я озирал окрестные крыши. О важности лоска или его отсутствия мне было известно давно по улицам и преступным организациям; в бытность свою Носом я много времени тратил либо надстраивая видимость, либо медленно разоблачая ее по толике за раз. В словах Арибы не было ничего нового, но то, как она это произносила, как говорила об иллюзии единства ради сдерживания деспота… Я никогда не думал, что этот подход может быть применен шире и на более высоком уровне.

– Передай мою благодарность твоему деду, – повернулся я к ней. – Он хорошо тебя выучил.

– Я донесу до него твою похвалу. – Ариба поклонилась, пусть и немного скованно.

Слова ей тоже дались с некоторым трудом.

– Что касается тебя… – Я удостоил ее официального поклона и улыбнулся, заметив, какие она сделала глаза, когда я прогнулся чуть не до земли. Будучи младше, он была вправе рассчитывать на много меньшее. – Спасибо за урок, – сказал я, выпрямляясь. – Он укоренится в моем сердце.

Под тканью и краской не разглядишь, но я мог поклясться, что уловил легчайший румянец на скулах, когда она собралась поклониться вновь, но спохватилась и поспешила скрыться в ночи.

Я стоял и улыбался ей вслед – или тому, что принимал за нее; затем повернулся и устремился к Имперскому кварталу. По ходу я напевал себе под нос.

Когда я, прихрамывая, достиг ворот Имперского квартала, тьма еще не успела рассеяться полностью. Ощущение было такое, будто я за ночь одолел половину Старого Города, и мне начинало казаться, что это недалеко от истины. Мое изнеможение предстало слишком откровенным, судя по взглядам, которых меня удостоила стража по обе стороны. Приподнятое настроение, в которое я пришел после беседы с Арибой, быстро выветрилось, и сейчас мне хотелось лишь надолго залечь в мягкую постель, а после поесть горячего. Ничто, даже библиотека Хирона, не представлялось мне важным настолько, чтобы не подождало несколько часов.

Затем я добрался до «Тени Ангела» и хаоса, который царил во дворе, после чего понял, что трапеза откладывается, не говоря о сне.

Во дворе кипела бурная деятельность. Пылали факелы, скрипели фургоны, туда и сюда сновали фигуры, которые разбрасывали тени, словно транжир – совушки. Тобин стоял на крыше ближнего фургона и орал на суетившихся актеров, а те откровенно игнорировали его приказы. По опыту путешествия я знал, что труппа умела загружать и разгружать эти повозки даже во сне; его представление отвлекало местных от ценных предметов, которые актеры «случайно» прихватывали в фургоны, а сам Тобин оставался ни при чем. Я прикинул, сколь многого недосчитаются в гостинице в ближайшие дни.

А также подивился, какого черта они пакуются, да еще в такой час.

– Тобин! – крикнул я, с посильной скоростью проталкиваясь через двор. – Тобин!

Вожак труппы помахал в мою сторону рукой, но не обернулся.

– Пожалуйста, не сейчас! – прогремел он издали. – Я слежу за людьми и сбором реквизита!

– Что происходит, черт побери? – Я подошел к фургону.

– Отъезд, сударь! – откликнулся он, и его голос без всяких усилий разнесся по двору. – Дело хлопотное, что и говорить! – Затем он добавил потише и краем рта: – Исчезни, а? Хозяин так и смотрит, а Йекеб еще не погрузил лишний стул и два мешка муки. Ты все нам сорвешь.

– Но почему сейчас?

– Потому что они заняты приготовлением завтрака, который я заказал на всех, и не станут…

– Да нет же, идиот, зачем паковаться и уезжать?

– Из-за записки, конечно!

– Какой записки?

Тобин окинул взглядом двор и быстро замахал кому-то справа. Из амбара выбежал Йекеб. Он поспешил ко второму фургону, держа в обнимку здоровенный рулон.

– Это не ковер ли из?..

– Да. И я занят. Обратись к Езаку. – Тобин отвернулся и подчеркнуто приковался вниманием к другой стороне двора, направив туда же и все любопытные взгляды. – Марианна, милая, поаккуратнее! По-твоему, пуговицы растут на деревьях? Теперь придется чинить платье, девонька!

Я отвернулся от Марианны, пытавшейся запахнуться, и устремился к Езаку. Тот стоял в стороне и спокойно наблюдал за суетой, все время делая пометки на восковой дощечке.

– Что происходит? – поинтересовался я. – И какого дьявола не спросились у меня?

– Перво-наперво, тебя здесь не было, – отозвался он. – А «происходит» в ответ на это. – Он извлек из рукава сложенный лист бумаги. – Не знаю, что ты натворил, но потрудился на славу.

Я развернул письмо. Верхняя половина эпистолы была выполнена элегантным и плавным джанийским шрифтом, больше похожим на дым; ниже следовал перевод на имперскую сефту. Впечатляла и каллиграфия – символы были выписаны точно и в то же время непринужденно. Внизу болталась простая печать: восковая бляха на шелковой ленте.