Клятва трикстера

– Хлебнете? – предложил он, замасленными пальцами отвинчивая крышечку фляги.

– Спасибо, – улыбнулся я.

– А мне налей, – пробормотал Карен. Заметно было, что он до сих пор нервничает.

Глупо.

Быстрее, чем на дрезине, к мосту не доберешься.

Железная дорога – вообще единственная местная коммуникация, сохранившаяся среди болот и аномалий. Так что оставить мотоциклы в поселке – вполне разумно.

Не ехать же за сто километров в объезд, рискуя нарваться на полицейский патруль или на кого похуже?

– Часто тут катаетесь? – спросил я.

– Раньше бывал чаще, – усмехнулся Егорыч, сверкая целехоньками, будто у молодого, зубами. – Однажды вот везли матерого кабана…

– Кабана?

– Ага, у Темной балки завалили. Живность тут имеется. Если появится желание, могу за двести баксов такое сафари устроить!

– Спасибо, мы подумаем.

– Если с ночевкой – всего двести пятьдесят.

– Угу, это по-божески.

Хотя не уверен, что мне бы понравилось ночевать в этом райском уголке. Я глянул на подступавшую почти вплотную к насыпи стену леса. Сафари? Что ж, когда нет людей, зверья всегда в избытке – нормального, четвероногого…

– Ты не волнуйся, вдоль дороги тут безопасно, – успокоил пилот дрезины. – И в лесу тоже, если места знать.

Я кивнул. Святая правда: когда знаешь места, везде безопасно.

Карен сморщился, допивая стаканчик местного самогона. И Егорыч предложил ему горбушку ржаного хлеба из собственных запасов.

– Не надо, – отмахнулся Седой. Опять угрюмо уставился перед собой.

Не нравится мне его настроение.

Пока неделю отлеживались в глухой деревушке и Катя отпаивала нас целебными отварами из местных трав, я почти привык видеть рядом физиономию Седого. Привык делить с ним и еду, и боль. Я даже научился искренне смеяться, слушая эпизоды из его богатой биографии.

Нет, мы не подружились.

Это не слишком подходящее слово. Но так бывает, что абсолютно чужие люди, даже враги, иногда могут ощутить симпатию к тому, кто повязан с тобой самым крепким – своей и чужой кровью.

Чувствует ли Карен Седой эту связь?

Должен.

Ведь с мозгами у него в порядке.

Это почти банальная арифметика: если задумает откупиться моей головой, свою все равно не спасет.

– А можно мне кусочек? – повернулся я к Егорычу.

Он протянул кулек, и я отщипнул от горбушки.

Медленно стал жевать. Люблю этот вкус – чуть сладковатый, густой. Выпекать ржаной хлеб умеют только в глубинке. В Москве и Нижнем – давно сплошной суррогат…

Хорошо.

Как говорил Локки, надо ценить такие мгновения.

Я откинулся на мешок с соломой и посмотрел в небо. Тучи натягивает. Только бы не снова дождь…

Полночи сегодня мы тряслись на мотоциклах под проливными струями. Отличная погода для того, чтоб объезжать полицейские блокпосты. Но теперь я мечтаю о солнце – ярком, почти летнем…

Пару дней тепла – разве это несбыточное желание? После Сумерек российская осень стала заметно мягче – единственное, что изменилось к лучшему.

Хорошо хоть успели просушиться. И плотно позавтракали дома у Егорыча. Заплатили всего двадцать баксов, но внутри до сих пор блаженное ощущение сытости. Одно худо – чай у него дрянь. То есть, конечно, лесные травы – это приятно. Только ни хрена не бодрит. А дорога – однообразна, безопасна. И веки после бессонного ночного марш-броска сами собой начинают слипаться…

Я полез в карман куртки и достал плеер – старенький корейский, с трещиной в корпусе, залепленной скотчем.

Ромкино наследство.

Надел наушники, включил плеер. Запустил какую-то бодренькую попсу. Но минут через пять понял, что от нее еще сильнее хочется зевать. Я чуть приглушил звук, начал листать список на экранчике. И курсор почти случайно остановился на той самой песне.

Той, которая была последней в жизни Ромки…

– Музыку слушаешь? – будто через вату, долетел голос Егорыча. – Может, врубишь на громкую, чтоб веселее ехать?

Я вздрогнул, оглядываясь на его улыбчивую физиономию, и качнул головой:

– Веселее не будет…

Подумал и сухо добавил:

– Не хочу вас отвлекать.

– От чего отвлекать-то? – удивился он. – Это ж не проспект в Москве – обгона по встречке не будет. А поезда тут уж лет десять не ходят!

– Извините, батарейка почти сдохла, – криво усмехнулся я. Снял наушники и вместе с плеером спрятал в карман.

Будто в ответ на мои желания, утреннее солнце понемногу наливалось слепящим огнем. Тучи ползли с запада, обходили справа и слева, но в небе над нами пока маячил просвет голубого неба. И через этот островок тепла доходило в избытке.

Пропитанный влажными испарениями ветерок не разгонял духоты.

Я расстегнул куртку, поудобнее взбил мешок с соломой и умостился так, чтобы хорошо все видеть слева от насыпи. Мимо проносились кусты, а за ними – ползла однообразная стена хвойного леса.

Кустарник тут был совсем чахлым, и сосны чуть дальше стояли свободно. Так что вся округа отлично просматривалась метров на пятьдесят от полотна.

Хорошо и спокойно. А ехать нам еще не меньше получаса.

Я снова широко зевнул. Однообразная картинка леса плыла, затягиваясь пеленой перед глазами.

Может, зря мы не остались в поселке? После тяжелой ночи не помешала б хоть пара часов сна…

Нет.

И так потеряли целую неделю.

Вот сейчас пожую серого мха – у меня еще немного осталось, и дремоту как рукой снимет. Сейчас… Только чуток отдохну.

Я опустил веки.

Спать не собирался. Просто вспоминал события последнего месяца и прокручивал в голове план действий. Слишком многое теперь надо наверстать. И пусть чистая логика подсказывает, что план нереальный, но Ромка был прав – надо делать невозможное. Я еще смогу их переиграть. Ведь сильный козырь до сих пор у меня на руках – рыжий упырь укрыт в надежном месте.

И даже Карен не знает где…

Что-то кольнуло в груди. Наверное, плохо зажившее ребро.

Морщась, я открыл глаза.

И растерянно моргнул.

Мотодрезина плавно, будто парусник по волнам, катилась среди облаков – так высоко, что земли не видно. А рядом со мной сидели прекрасная охотница Лада, угрюмый фермер Григорий и молодой лейтенант Андрей в фуражке со звездой на синем околыше.

Я видел их ясно, как наяву, – до последней морщинки на кожаной портупее лейтенанта. А меня будто не замечали – все смотрели туда, где с каждой минутой сужался просвет между облаками.