Книга перемен

Олег чертыхнулся недовольно и назначил встречу настырному охранителю, а когда узнал имя, чуть было не казнил Кучинского, как в старину казнили гонца, принесшего дурную весть. Известие о том, что грабителем оказался не кто иной, как Франик, взорвало Олега. Какая там буря в душе! Все вранье про бурю. Никакой такой душевной бури и не замечаешь, не до нее вовсе, если мозг вдруг оказывается на месте желудка, а сердце бьется там, где раньше была скорее всего печень или — кто ее знает? — селезенка, а голова пуста, как мыльный пузырь, и в глазах — едкая, щипучая мыльная радуга.

Олег и сам не помнил, как оказался на Васильевском перед дверью квартиры родителей, как на лестничной площадке сгоряча двинул плечом казенного вида пустоглазого и жесткоротого, будто черепаха, субъекта, как заколотил в дверь, забыв о том, что существует звонок.

Аврора Францевна на кухне выронила пузырек со смесью валерьянки и пустырника и выдохнула:

— Олежка. Ключ потерял.

— Аврорушка, что с тобой? — не на шутку встревожился Михаил Александрович, который последние несколько дней маятно таскался по квартире вслед за женой — куда она, туда и он, как хвост. — Аврорушка, капелек?

— Миша, да открывай же! Это Олег! Он в детстве вечно ключ терял и колотил вот так, как сейчас.

— Аврорушка. — еще больше испугался за жену Михаил Александрович. — Может, «неотложку»?

— Я не сошла еще с ума, Миша! — выпрямилась Аврора Францевна. — Может быть, скоро сойду, но еще не сошла! Я сама открою.

Она, красиво поседевшая, худенькая и немного потерявшая в росте, бросилась к входной двери, распахнула настежь и — не могла не обнять его вопреки всем обидам, почему-то не тающим со временем, как не тает вечная мерзлота.

— Ты совсем на Гром-камень стал похож, — оглядела она Олега. — Окаменевшая волна. На тебя конный памятник можно ставить — вполне выдержишь.

— А?..

— У нас горе, Олежка.

— Франик. Я только что узнал.

— Тебя тоже преследуют?

— Преследуют? Кто? За что?

— Эти, — кивнула в сторону двери Аврора Францевна. — Звонят, следят, караулят, проходу не дают. Подайте им Франика. А где я им Франика возьму? Я ничего о нем не знаю с той самой ночи.

— Мама, не плачь. Он объявится рано или поздно. А эти… преследования я прекращу. Это совсем легко. Он же на склад моей собственной фирмы влез. Я просто откажусь от всех этих расследований-преследований, в конце концов, ничего же со склада не пропало, а если они там сильно принципиальные, то задействую кое-какие связи. Без проблем.

— Один сын, значит, в бандиты вышел, — появился в прихожей Михаил Александрович, — а второй вором стал. А третьему до нас дела нет, живет себе в своем Израиле, самый умный.

— Папа. Кто бандит? — искренне изумился Олег. — В смысле, я? Чушь какая-то.

— Деньги и связи сейчас только у бандитов. А мы два года жили на ворованное. Нас тоже ворами сделали.

— Франик нас два года содержал, Олежка, — объяснила Аврора, — два самых тяжелых года. Мы не знали, что он ворует. Это он нас так берег.

— Мама, ты не беспокойся о деньгах. Я сейчас вполне могу вас обеспечить. Запросто.

— Не хватало еще! — рявкнул Михаил Александрович и отвернулся. Немного помедлил, словно желая что-то добавить, но промолчал, снова ушел на кухню и загремел стулом и чайником.

— Он не примет помощи, Олежка. Но если ты отвадишь этих, будет уже хорошо. Мы почти не спим из-за них.

— Отважу. И я пойду, мама. А Франик объявится, никуда он не денется, паршивец такой. Отцу., наилучшие пожелания. Будь здорова, мамочка. Мои телефоны — вот, на карточке.

И Олег, резко развернувшись, вышел, так и не поняв, что они с отцом не прощают друг другу своих же собственных ошибок. Он и не заметил, что из неосвещенного коридорного тоннеля на него с испугом, тревогой и неизвестно откуда взявшейся надеждой смотрит зареванная, исхудавшая от невзгод и переживаний Светочка.

* * *

Как ни странно, после неожиданного визита Олега Михаил Александрович воспрянул духом, подтянулся, обзвонил кое-каких знакомых и объявил, что возвращается на работу, что его берут на полставки в Метрострой, на Выборгскую линию, кем-то вроде смотрителя или консультанта-координатора работы смотрителей — из его объяснений Аврора Францевна, вся ушедшая в заботы об Анечке, мало что поняла. Поняла лишь то, что Михаил Александрович теперь часто не будет ночевать дома, так как его новая должность предполагает и ночные дежурства.

Это и к лучшему, подумала мудрая Аврора. И дело даже не в деньгах, которые ему будут платить, а в том, что у него меньше времени останется на самоедство по поводу неудавшихся, как он считает, сыновей. И ей каждый божий день не придется доказывать, что с мальчиками, в общем-то, все обстоит благополучно. Что нельзя им навязывать образ жизни, который сами-то они считают правильным и разумным, что все изменилось, и мальчики, слава богу, давно выросли и вполне вписались в новые условия. Что Олег много работает и разбогател, что Оксана и Вадим весьма успешны в Израиле и растят исключительно талантливого сына, что Франик. С Фраником, конечно, беда, но. Но она чувствует материнским сердцем, что он жив и здоров. И насколько она его знает, он не позволит себе не процветать. В том смысле, разумеется, в котором он сам понимает благополучие и процветание.

Что ж, если бы Франик принимал за главное условие процветания сытую, размеренную, богатую жизнь, то можно было бы сказать, что он и процветал, и благоденствовал. Развлечений, милых его сердцу, было, правда, маловато, но зато и обязанностей не так уж много. Выполнение обязанностей, однако, а именно — супружеских, и стало главным условием его тепличного процветания. Франик, как говорится, удачно женился.

Его нынешняя супруга, богатая вдова с немалым сексуальным аппетитом, подобрала Франика в старомодном западноберлинском отеле, где он осваивал старинную профессию гостиничного «боя». Это была вторая, более высокая ступень его карьеры в Германии, начавшейся на автозаправке с мытья машин. Начавшейся после того, как вышли те немногие, добытые воровским путем деньги, заначенные на черный день, которые ему удалось вывезти из России и которые, как и поддельный литовский паспорт, лихо подчищенный и подрисованный рыночным виртуозом, хранились в камере хранения в Пулковском аэропорту.

Сначала, как только Франик правдами и неправдами добрался до Берлина, он кинулся разыскивать Сабину, а замужем она там или нет, это казалось ему не слишком существенным. Главное — найти, а потом уж как получится. Что получится, он и сам толком не знал, всерьез не задавался этим вопросом. Лучше всего было бы, конечно же, чтобы она уже успела развестись. Неплохо также и увести ее от мужа, если таковой до сих пор еще имеется, или, скажем, от любовника. Франик не сомневался, что любовник у столь романтической и чувственной натуры, каковой представлялась ему старинная его подружка, непременно должен быть.

В случае же, если Сабина вдруг — по неведомой и немыслимой причине — не захочет покидать мужа или предполагаемого любовника, Франик не сомневался, что она все равно не оставит его на произвол судьбы и поможет где-нибудь пристроиться, а уж он прикинется ненадолго бедным ягненочком, растерянным и потерявшим ориентиры вдали от родины. А там, глядишь, она и вспомнит первую свою влюбленность и падет к нему на грудь, рыдая от раскаяния. Но вся беда в том, что Сабина не нашлась.

Франик не знал фамилии ее мужа, которую она должна была принять, но он надеялся, что родители Сабины, герр и фрау Вольф, подскажут ему местонахождение своей дочери. Но и здесь вышел облом: супружеская пара Вольфов более не проживала по известному Франику адресу, а настаивать на том, чтобы ему выдали информацию о нынешнем адресе родителей Сабины Франик, будучи фактически нелегальным эмигрантом, опасался. К тому же он помнил о полной мрачных секретов службе теперь уже, наверное, бывшего полковника армии ГДР и понимал, что лицо, заинтересовавшееся полковником, может привлечь к себе нежелательное внимание и вызвать подозрение.