Князь Олег

— Ну, Вадимовичи, не для того я вас в свой дом привел, чтобы на наши ухмылки глядеть! — заявил он и не заметил, как сзади подошла Радомировна и положила теплую руку на его спину.

— Ежели в тягость, то нынче же уйдем, — ответила она и не побоялась выдержать долгий взгляд Власко, резко повернувшегося в ее сторону.

Братья как по команде удалились со двора.

— Где ты каждое утро пропадаешь? — спросил ее Власко.

— Я искала ответа у Вадима, — с трудом выговорила Радомировна. — Не дает мне покоя моя клятва отомстить варягу.

Власко обнял Радомировну, крепко прижал ее к себе и поцеловал в голову. Ему тоже не давала покоя горячая клятва.

— Я, как серпоклюв, хочу осесть и свить гнездо в то время, когда пора менять место гнездовий, — широко раскрытыми глазами глядя в одну точку, обреченно проговорила Радомировна и, поцеловав Власко в плечо, тихо призналась: — Я так истосковалась по любви, Власушко, и так долго жила горем и печалью, что боюсь своего жестокосердного нрава, пустившего в моей душе глубокие корни.

— Полно, ненаглядная моя! — не поверил ей Власко, взял голову Радомировны в свои огромные ладони и стал целовать лоб, глаза, щеки, нос, губы, перечисляя каждый раз названия тех цветов, которые вызывали у него чувство любви и радости. Радомировна улыбнулась, слушая, как чудесную музыку, его напевную речь, стараясь представить то распустившуюся вишню, то цветущий паслен, а то вдруг редкостный лакриничник-солодку, корни которой, говорят, слаще меда пчелиного.

— Мы оба истосковались по любви, — хриплым взволнованным голосом проговорил Власко, опьяненный близостью с любимой и запахом ее тела. Тень набежала на лицо Радомировны, в голове промелькнуло: «Вадим был смелее. Он не тянул томление…»

Власко, почувствовавший ее отчужденность, недоуменно отстранился, но затем передумал, крепко обнял любимую и унес в свои покои…

А вечером, сидя у очага и задумчиво глядя на неспокойную игру языков пламени, облизывающих короткие хвойные поленца, Власко, Радомировна и Вадимовичи ощутили присутствие духа мести, вызванного ими.

Власко вздохнул и, будто подхватив ту обреченность, которую днем обронила Радомировна, глядя немигающим взором на огонь, тихо проговорил:

— Мы все дали клятву отомстить варягам за обман, за смерть и поругание родной земли.

Радомировна сжала руку Власко.

Вадимовичи пытливо смотрели на отчима и с нетерпением ждали продолжения его речи.

— Ежели я, любя вашу мать, вдруг… отрекусь от своей клятвы? Как вы поступите, славные братья Вадимовичи? — с трудом спросил Власко, не решаясь посмотреть в глаза сыновьям Радомировны.

Братья тяжело задышали. Дух мести обнял их за плечи и слегка подтолкнул к именитому новгородцу.

— Стало быть, любовь сильнее мести! На чем же тогда держится нрав словен? — жестко проговорил старший Вадимович и гордо поднял свою темноволосую голову.

— Любовь и должна быть сильнее мести, ибо как же иначе продолжится жизнь? — смело ответил ему Власко.

— Любовь к женщине и к отцу не может осилить долг, — хмуро молвил младший брат и исподлобья оглядел Власко.

— Я понимаю ваше горе, — с болью воскликнул Власко и горячо проговорил: — И всей душой хотел отомстить за смерть Вадима так же отважно, как когда-то он ходил на норманнов! Но я познал и что такое любовь к женщине! И я не стыжусь сказать вам, ее сыновьям, что я боюсь потерять счастье, дарованное мне волею богов так поздно! И вы не вправе осуждать меня за это!

Братья хмуро переглянулись.

— Но! — горько продолжил Власко. — Ежели вы скажете, что я должен быть верен слову своему, то я буду просить благословения у Святовита и вашей матери на свершение мести.

Братья молчали, сраженные мужественным решением Власко. Некоторое время они чувствовали удовлетворение от почти одержанной победы и считали, что никакие слова больше не нужны. Мать с напряжением взирала то на сыновей, то на нового мужа. Любовь к кому возьмет верх в ее неугомонной душе, известно было только Святовиту. Но вот она заговорила:

— Я не могу, прости меня, Власко, но у меня не получается быть хозяйкой в твоем доме, и я думаю, что не получится до тех пор, пока мы — я или мои сыновья — не отомстим варягам за смерть Вадима!

— Но эта месть может повлечь за собой много смертей! Как ты этого не понимаешь! — хриплым голосом возразил сын Гостомысла.

— Я все понимаю, Власко! И чувствую, как ты боишься потерять мою любовь! Но мы все сейчас рабы нашей клятвы, и она витает над нами и не дает нам спокойно любить друг друга! — Почти прокричала она. — Надо было поверить мудрым жрецам и не вызывать злобных духов горячим порывом мятежной души! — тяжело дыша, говорила Радомировна, ни на кого не глядя. — Но коль брошен клич…

— Пусть снова льется кровь… — хмуро завершил за нее Власко и, обратившись к Вадимовичам, решительно спросил: — Без многословья, готовы вы к бою за честь отца?

— Не позорил бы ты нас, Власко, этим вопросом! — нетерпеливо посоветовал старший Вадимович и горделиво добавил: — Дело, Словении, давай творить!

Вечер в Рюриковом городище в этот день был таким же, как и предыдущий: вроде бы спокойный, но настороженность — настойчивая спутница варяжского поселения— никак не хотела отступать с насиженного места, и всюду ощущалось ее присутствие. Вот вроде бы настала пора повеселиться молодежи. Вон на правом берегу Волхова костры горят, лихое гулянье идет. Словене Русалин день поминают, сезон купальный открывают. Хороводы водят, напевные песни распевают, будто варязей лукавых поддразнивают, ведь варязе, яко викинги, особо почитают воду.

Бэрин, как верховный жрец, давно посовещался со своими помощниками-друидами и решил, что День Реки и Ночь Воды рароги-русичи обязательно отпразднуют. Накануне из медовушки [11] был вытащен освобожденный от меда небольшой деревянный бочонок, тщательно вымыт с речным песком и с особым обрядовым напевом, посвященным созидательной и очистительной силе воды, заполнен ключевой водой, бьющей прямо с Людиного холма, той самой водицей, по которой в Русалин день можно узнать всю правду о жизни людей на целое лето.

11

Медовушка — помещение, где хранится мед и медовуха.

Молодые друиды, одетые в длиннополые хламиды синего цвета, сцепив замком руки, осторожно, попарно сменяясь, несли бочонок с ключевой водой к деревянному храму Святовита, что построили варязе еще при Рюрике. Все поселенцы Рюрикова городища столпились в южной его части, где возвышался деревянный, построенный, как городьба, храм Святовита, и напряженно ждали появления процессии друидов.

Вот из-за княжеского дома показались юноши в синих хламидах, и Бэрин взмахом руки восстановил тишину на обрядовой поляне. Указывая на стоящую рядом с ним скамью, обвитую травянистым плющом, верховный жрец подал знак юношам, которые не знали еще, что такое плотская любовь, поставить бочонок на скамью и придерживать его руками до тех пор, пока не улягутся в нем волны, напоминающие знакомый ковыльный рисунок. Юноши стояли рядом, а Бэрин, наблюдая за волнами ключевой отточины, с грустью подумал: «Близкая беда крадется к русичам — уж больно долго вергинцы усмиряли водяную зыбь». Бэрин подавил вздох и, улыбнувшись дорогим соплеменникам, изрек веселым, громким и одновременно важным голосом: