Князь

– Ты сам можешь быть верен любой религии, какой желаешь, - сказал Карбеч.
– Но твоя присяга хану - это дело общее, мой князь. Потому что я уже сказал, что хан считает своими подданными не только присягнувших ему князей, но и их дворян.

– Все тлекотлеши поддержали меня, ты остался один, - сказал Тлизанд.
– Где же здесь общее дело?

– Все равно, я не желаю быть подданным хана, - сказал Карбеч.

– Тогда ты не будешь моим дворянином, - ответил Тлизанд.
– Если бы ты получил дворянский дар от меня, я бы у тебя его забрал. Но ты вступил во владение своими землями при моем отце, а кроме меня, у него есть еще наследник - мой брат. Впрочем, ты и сам это хорошо понимаешь. Вот и иди к нему, - повернувшись, к тлекотлешу спиной, князь вышел из гостевого дома, оставив Карбеча одного. Карбеч же, тоже взволнованный этим тяжелым, хотя и долгожданным, разговором, снял со стены скрипку, сел на тахту и принялся выводить смычком мелодию, чтобы немного успокоиться.

***

Атлеш и Карбеч уезжали холодным утром, когда снег с темными прорехами, но не тая, лежал на княжеском дворе. Тлизанду не хотелось их провожать, и он не стал: Атлеш, пока они еще не поделили родовую землю, было тоже хозяином в отцовском доме, и вполне сам сходил Карбечу за провожатого. Младший князь и тлекотлеш выехали за ворота усадьбы, и привратник Блехадж затворил ворота. Тлизанд проследил глазами, пока красные кафтаны уехавших не перестали мелькать за щелями высокого плетня, затем отошел к дому и сел на деревянную лавку под двумя деревьями: сливой и абрикосом. Летом здесь приятно было вечерами сидеть с кружкой жирного горячего чая, под густыми, пахнущими сочной листвой кронами. Но сейчас на деревьях еще не было листвы, и голые ветки точно застыли в холодном воздухе. С дыханием обильно выходил пар. Впрочем, Тлизанд не чувствовал холода: его грели теплые зимний красный кафтан и широкая светло-серая бурка, да и мысли его были вовсе не холодом заняты.

Никогда не думал он, что они с братом, рожденным от одних отца и матери, воспитанные одним аталыком, могут вот так разом разбежаться в разные стороны и поделить землю, которой с незапамятных времен владел их род! Никто в роду никогда не делился, не дробился. Может быть, причиной было то, что почему-то девочки у них рождались чаще, чем мальчики, и род продолжать было мало кому. Отец Тлизанда и Атлеша много благодарил Всевышнего за то, что Тот даровал ему двух сыновей. У Тлизанда и Мэзанэф тоже только один сын, еще неизвестно, сколько сыновей будет у Атлеша. Выходит, не оправдали Тлизанд и Атлеш великих надежд своего отца, раз решили разделить - впервые, сколько существует их род, фамильную землю. Из-за чего? Из-за веры, когда в былые времена не могло быть такого, чтобы одно племя - не то, что род, распадалось по такой причине. Но самое позорное - что Атлеш - князь, пошел на поводу у Карбеча - пусть тлекотлеша, но все-таки низшего по положению, чем он, человека! Разве он сам этим не попрал адыгскую честь?

Атлешу и Карбечу не нравится, что Ислам требует отменить некоторые адыгские законы, больше всего - то, что и дворянин, и раб, верующие в Аллаха и Его Посланника, должны стать равными перед князем. Младший дворянин тогда сможет жаловаться князю на старшего, а раб - на своего хозяина. Конечно, это было вопиющим нарушением адыгского закона, устанавливающего полную свободу каждого в делах своей семьи и своих владений. А для дворян усиление каняжеской власти было крайне тягостно. Но разве не в том справедливость, чтобы каждый мог быть защищен правителем своего народа, пусть и не был бы где-то волен делать все, что вздумается? Ведь и христианская вера, которой придерживаются Атлеш и Карбеч, говорит, что все верующие - братья при Христе. Но она не приказывает менять законы земной жизни во что бы то ни стало, взывая лишь к человеческой совести. Но ведь она и учит повиноваться старшему в семье и в народе. Тлизанд ведь хотел справедливости, а Атлеш из-за этого отнюдь не в христианском духе восстал против него. Разве это не лицемерие: следовать своей вере, потому что она не позволяет силой изменить нравящийся тебе, но несправедливый, закон? Разве не к справедливости призывали все пророки Всевышнего?

Тлизанд и его отец приняли Ислам искренне, из любви и страха к Всевышнему, а не чтобы обезопасить свои владения от войск крымского хана, тем более что тот чаще ходил на Кабарду, а не сюда - в междуречье Пшиша и Пчихэ. Они просто поняли, что вера, которую принес Христос, и Ислам - суть одна и та же: вера в Единого, Всемогущего Господа, Создателя мира и людей. Ведь пророк Мухаммед, благословение Аллаха над ним и мир, пришел после Христа, мир над ним, а значит, его учение новее, правильнее и достовернее. Ведь Христос, мир ему, предупреждал о том, что после него придет другой пророк - Утешитель, который научит людей всему и напомнит о том, чему Христос, мир ему, учил. Это Тлизанду читал из святой книги - Евангелия, один ученый христианин в Темрюке. Разве после Христа, мир ему, был еще какой-нибудь пророк, кроме Мухаммеда, благословение Аллаха над ним и мир? Разве Мухаммед, благословение Аллаха над ним и мир, не подтвердил то, чему учил Христос, мир над ним? Не требовал он разве уважения ко всем пророкам, о которых говорится в христианских книгах? А ведь ни Атлеш, ни Карбеч не только Корана, но и своих, христианских книг не читали ни одной: потому что из адыгов никто не умеет читать на языке, на котором написаны эти книги. Что могли знать адыги-христиане о своей религии, если почти все они неграмотны? Только то, что говорили изредка и ненадолго приезжавшие на адыгскую землю чужеземцы в длинных темных одеждах, с большими крестами на шее. А кто проверял правдивость их слов и то, с какими намерениями они приходили к адыгам? Они ведь не были пророками и со Всевышним общаться не могли.

А что плохого в том, чтобы признать власть крымского хана? Он адыг только по матери, но это же не значит, что он не человек. Тем более, он мужчина своего слова: не враждует с адыгами, которые приняли религию Аллаха, как и положено мусульманину, защищает их от адыгов же, обычай которых позволяет им грабить чужие племена. Разве справедливо, чтобы адыги из-за наживы нападали на адыгов же? И получается, что оберегать адыгов - своих единоверцев, от набегов других адыгов вынуждены крымцы. Крымцы жестоки на войне, но верны своим союзникам. А если хан установит свою власть над всеми адыгскими землями, он утвердит по воле Вмевышнего порядок и мир. Действительно, раб сможет жаловаться князю на хозяина, если тот несправедлив, а младший дворянин - на старшего. И князь сможет заставить дворянина соблюдать справедливость в своих владениях. А если хан вдруг будет несправедлив к князю - можно искать справедливости у самого османского султана. Разве не в том мудрость, чтобы каждый - раб, тфокотль, дворянин или князь, был защищен от чьей бы то ни было несправедливости и отвечал сам за свои дела? И был бы мир, было бы спокойствие, о котором адыги никогда не смели и мечтать... Истинно, законы, которые установил Сам Всевышний, самые мудрые!..

Невеселые размышления Тлизанда прервал Ужи, подошедший откуда-то справа. На нем были овчинная шуба и кривовато сидевшая шапка.

– Почему ты грустный, мой зиусхан?
– спросил он, пытаясь заглянуть князю в глаза.

– Я не грустный, - ответил мальчику Тлизанд и поправил на нем шапку. Ужи улыбнулся - несколько застенчиво, но искренне, и детской чистотой блеснули его большие карие глаза.

– Зачем ты мне неправду говоришь, а зиусхан?
– произнес он.
– Я же вижу! Твой брат слушается не тебя, а Карбеча, потому что ему не нравится исламский закон, поэтому ты грустишь!

– Садись, - Тлизанд опустил ладонь на холодное дерево скамейки слева от себя. Ужи с разрумяненным от мороза лицом влез на скамейку и, повозившись, чтобы устроиться удобнее, сел возле князя. Возле конюшни на бочке сидели двое рабов и о чем-то разговаривали, в их сторону не глядя. Больше никого сейчас на дворе не было видно.

– Ты желал бы служить воином у крымского хана?
– спросил Тлизанд мальчика.

– Я буду тебе служить!
– сказал Ужи.

– Но я признал верховенство хана Джамбеча, - сказал Тлизанд.

– Мне нельзя к хану, - вздохнул Ужи.
– Если я уеду в его войско, у тебя будет мало верных воинов. Как ты будешь сражаться с гяурами?

Тлизанд поразился: мальчик-прислужник точно прочитывал его переживания. Ведь, действительно: князь опасался остаться, если дело дойдет до открытой войны, без союзников. Даже принявшие тоже Ислам дворяне не стали бы охотно устанавливать в своих уделах законы Аллаха, ограничивавшие их власть над личными людьми и рабами. А тфокотли, как и дворяне, дорожившие своей свободой, не хотели бы повиноваться князю во всем абсолютно, включая то, что не предусмотреноадыгским законом. Они вполне могли выступить на стороне Атлеша и Карбеча, а те могли бы призвать на помощь князей-гяуров из других племен, относившихся к хану как к самому лютому врагу. Успеют ли крымцы привести на помощь Тлизанду и мусульманам его владений свои войска?

Однако искренняя привязанность и участливость маленького раба глубоко тронули князя.

– Не бойся гяуров, мой мальчик!
– произнес Тлизанд.
– Кто самый сильный на этом и том свете?

– Аллах, - сказал Ужи.

– Вот!
– сказал Тлизанд.
– А кого из людей Аллах любит: мусульман или гяуров?

– Мусульман, - кивнул Ужи.

– Вот!
– сказал Тлизанд.
– Разве Он отдаст нас гяурам?

– Нет!
– покачал головой Ужи и снова улыбнулся.

– Ну, вот видишь!
– сказал Тлизанд.
– За что же нам тревожиться?
– он крепко обнял мальчика, и тот прижался головой к его плечу.

***

Летнее солнце, обдавая жаром землю, заливало высокое чистое небо золотистыми лучами. И зеленые леса на пологих взгорках будто лоснились, отражая листвой его лучи. Коровы, с утра пасшиеся на широком лугу, покато сходившем в возделанную просяными полями долину, перебрались в тень к лесной опушке и отдыхали, жуя жвачку и лениво отгоняя мух хвостами. А из леса звучали переливчатые птичьи голоса. В тени большого раскидистого дуба, стоявшего немного в отдалении от остального леса, расстелили по траве овечьи кошмы и отдыхали на них несколько пастухов в белых лохматых шапках, защищавших во время работы от палящего солнца. Рядом стояла корзина с едой: просяной кашей с мясом в большом глиняном горшке, густым айраном в глиняном кувшине, просяными лепешками и ломтями сыра, от мух прикрытыми куском ткани. С другой стороны дерева дремали, разомлев на жаре, две большие собаки. Пастухи сначала беседовали, говоря о том, скоро ли может закончиться летняя засуха, как убить шакала, который уже неделю как повадился воровать ночами птицу из селения, почему кузнец Бзыушуц вчера вечером был очень грустен. Затем взрослые молодые и средних лет мужчины, усевшись под деревом на кошмах в круг, громко завели песню, заглушив голосами звон кузнечиков в траве и чириканье птиц в древесных кронах. Шупсау - широкоплечий чернобородый мужчина, высоким голосом произносил нараспев одну строчку, и весь круг дружно затем выводил: "Ойрааа!", после этого Шупсау произносил следующую строчку песни, и остальные пастухи снова выпевали: "Ойрааа!", затем Шупсау прочитывал третью строчку куплета, подпевалы снова повторяли: "Ойрааа!", а затем все вместе особенно громко, сначала высоко, а в конце все ниже, выдавали: "Век течет мутный Пшиш!".