Княжий воин

Они сдружились на короткий срок ожидания купеческого обоза. А когда Роман попотчевал странника медовухой, тот и вовсе к нему потеплел.

– Много горя на земле, внучек, а на Руси более всего. А самое лютое горе для русича - полон. Сколько я в странах дальних полоняников русских видел: бабы молодые, девки, ребятишки: Вспоминать тошно. В полон ведь абы кого не берут: здоровых и крепких - чтобы путь неблизкий осилили, и красивых - чтобы продать подороже... Как ребятишек от мамок отрывать начнут - крик, плач: А продает кто? Да христианин, с таким же крестом на шее, как и у тебя. Но они-то русских за христиан не считают, говорят - как вы были дикие, так и остались. Я мыслю, что они там свою латинскую веру от православной отделили нарочно, чтобы ничто не мешало им на нашем горе жиреть:

Смага время от времени прихлебывал из принесенной Романом корчаги* и закусывал сухарем.

– Пусть богатеют - не в злате дело. Куда хуже, что девки эти и бабы начнут на чужбине детей рожать здоровых да крепких, из которых мужи вырастут на всякие дела гожие - что в бой, что в ремесло. Счет здесь простой: сколько там прибавится, столько в русской земле убавится. Но того мало...

Последняя капля медовухи была выпита, Смага крякнул с сожалением и отдал пустой горшок Роману.

– Но того мало, в иной русской деревне после половецкого набега из девок только хворые остаются, которых в иное время замуж никто не возьмет. Стало быть, детишки в мамок пойдут - больные да глупые. Вот в этом для Руси главная беда и есть... Да ты, Ромша, младень еще - понимаешь ли, что говорю-то?

Что уж было не понять? Генофонд нации. Можно было дополнить мысль Смаги - сильная кровь северных красавиц где-нибудь в Корсуни* даст куда более крепкое потомство, чем в той же русской деревне, где все были родственниками, что сказывается неизбежно отрицательно на их потомстве.

– А мужики русские? Молодых парней покрепче да посмелее уже в дружину зовут или ратником в поход. Покрасуется отрок в шлеме и в кольчуге до первой сечи, а там, глядь, и нет его, как и не было. Сколько таких на веку своем я видел. Стало быть, ни дети его - в отца крепкие - ни внуки света белого не увидят... Войны, смуты, распри только к тому ведут, что уходит сила русская, что со времен изначальных в народе нашем была...

– И без войн нельзя, - вставил из-за спины Романа один из слушателей.
– Вовсе изведут Русь - хоть те же половцы. С запада ляхи* попрут и угры*, с севера свеи*.

– Да если бы князья наши, отцы родные, распри бросили, да объединились бы разумно, то на окружных врагов четверти теперешних воев хватило бы, - ответил Смага.
– А такого доброго младня, как Ромша, и поберечь можно.

– Хорош младень, - засмеялись слушатели.
– Да он любому шею свернет.

– Уж известно, - кивнул старик, - вы, куряне, лютостью боевой по всей Руси знамениты. Недаром пуповины вам на железе воинском обрезают, а чуть старше, так с острия кормят, а шелом дедовский вместо шапки: Вам бы вождя разумного.

– Наш-то Всеволод чем плох?

– Да вроде и не плох - как раз курянам подстать. Да только родился он поздно, ему бы во времена былинные со Святославом Игоревичем, князем киевским, Царьград воевать.

– А ты, Смага, коли тебе силу и власть княжью, как дело бы повел?
– спросил Роман.

– Я бы жизнь положил на то, чтобы князей в кучу сбить и купно пойти походом на города полуденные*, что на русском полоне богатеют. Крестовый поход - как латиняне против сарацин.
– Руки старца сжались в кулаки, шрамы на лице налились кровью.
– И города эти конями своими в землю втоптал бы, чтобы народы западные тысячу лет гнев Господний помнили.

Кто-то прервал молчание, возникшее было под впечатлением горячей речи Смаги:

– Жаль, старче, что не рожден ты князем - за святое дело и голову сложить не жалко. А то все за зипунами половецкими в степь бегаем, или своих же, русских, воюем. Ни князю славы, ни нам чести.

На торговую площадь, держа путь к воротам детинца, на вороном жеребце въехал Срезень. Около Смаги осадил коня.

– Будь здрав, старче, - приветствовал он старого воина.
– Все Русь лаптями меряешь?

– И ты здравствуй, Срезень, - ответил Смага, легко поднявшись с земли и почтительно сдернув плетенную из лыка шапку.

– Что скажешь по разговору нашему прошлому? Не надумал?

– Не обессудь.

– Коли надумаешь, то приходи.

Срезень тронул коня и скоро скрылся в воротах детинца.

– О чем он?
– спросил Роман у Смаги.

– В помощники к себе зовет, - ответил тот.
– Я когда-то и его научил, чему мог:

– А расскажи-ка, дедка, про стародавние времена, - попросил один из слушателей.
– Ты мастер баять.

– Поди, всё слыхали:Вот разве что о Соловье-богатыре, который всему курскому воинству, как крестный отец: Про "богатырский камень" знаете, что в Казачьей заставе лежит? На нем имена выбиты тех богатырей, что смогли его поднять. Вторым после Ильи как раз Соловей и числится:

Вечерело, мягкие тени окутали город в серое, лишь маковки церквей и резные навершья теремов еще красовались в розовато-оранжевом свете уходящего солнышка:

– Быль это, а может, небыль, - начал Смага, - теперь не разберешь. Ворона узнала, мне накаркала:

В те стародавние времена земли курские княжьей власти не ведали, дань никому не платили и русскими себя не считали - мы, дескать, северяне: Хлеб сеяли, зверя били, рыбу ловили, а воевали только, когда враг приходил. Князь киевский Владимир Святославич земли свои еще не окрестил - прадедовским богам молился. В ту пору пришел из Степи неведомый народ, что звался печенегами - о половцах тогда и не слыхали. Начали печенеги на Киев наезжать и на копье его пробовать. Понадобились Владимиру опричь* своих дружинников богатыри с других земель, что с киевской землей граничили. Сулил князь за службу золото да почести, и съезжались к нему витязи из разных краев. Только вот северские удальцы Киев не жаловали и к Владимиру на поклон не являлись. Тогда кликнул князь своего главного богатыря Илью Муромца и приказал ему:

– А езжай-ка ты, не мешкая, Илья, свет-Иванович, в земли северские, ко реке ко Тускари - там, на крутом холме крепость твердая, а в ней, сказывают, богатыри тебе чета. Приведи-ка ты их в мою дружину, а коль не поедут, то возьми с них дань:

Поехал Илья Муромец с невеликой дружиною княжий наказ исполнять. В те времена дороги в землях курских были не торены, тропинки не топтаны - лес густой, да волчий вой. А злее волков разбойники, что по оврагам и буеракам путников поджидают. Заплутал Илья со дружиною. Скоро иль нет, видит богатырь киевский, что из леса темного выезжает безбоязненно молодец - во плечах косая сажень, а на плече дубинка в десять пуд.