Княжий воин

– Стало быть, пожалел ханского сына?

– Молод показался, княже.

– А ты больно стар, - рассмеялся князь: - Жалеть жалей, да сначала стреляй так же метко, как в той деревне.

"Хороший половец - мертвый половец", - подытожил Роман княжье наставление.

– Ничего, - вставил Срезень, - пооботрется в походах - заматереет.

– Да уж, - улыбнулся Всеволод.
– Ему чести воинской много надо, чтобы Седоватый свою дочку за него отдал. А я боярышне Анюте крестный отец, и за суженым ее присмотрю - не забалует...

...- Гой еси, княже, - шумела захмелевшая дружина, поднимая тяжелые кубки.

– Будь здрав, Срезень и Ромша... Вольному воля, смелому Поле!

Воинский пояс турьей кожи, подаренный князем, был Роману великоват. Как и дедова кольчуга:

Глава четырнадцатая

ВОЙНА

(апрель 1185 года)

В первой седмице апреля странники первыми принесли весть: хан Кончак двинул войска на Киев, но был разбит князем Святославом и откатился в Степь, оставив русским много пленных.

– А мы-то что?
– волновалась младшая дружина.
– Второй год без курян Киев обходится. Куда северские князья смотрят?

Воевода курской дружины вместе с князем Всеволодом уехали в Трубчевск, и старшим в Казачьей заставе остался Срезень:

– Навоюетесь еще. Чего-чего, а войны на всех хватит.

Но скоро из Трубчевска на взмыленной лошади прискакал гонец с княжьим повелением немедля готовиться к походу. В Курске ударили в била* и в клепала*, созывая народ на площадь. Бирюч-глашатай объявил сбор рати из горожан и слободичей:

– Князь наш славный, Всеволод Святославич, бьет челом вам, куряне и, ведая о вашей воинской доблести, просит всякого, в ком сила есть, поддержать честь земли курской в походе на степняков:

Курские ратники народ вольный - хотят, пойдут в поход, а если князь не по нраву, так и с печи их не стянешь и никакой воинской добычей не прельстишь. Но тут дело другое: князя Всеволода куряне любили и гордились им, и если уж он просит, как откажешь?

Курск зажужжал, как растревоженный улей. Перво-наперво шли в кабак, пили за князя Всеволода, за воинскую удачу, вспоминали былые походы:

– На половцев идти куда легче, чем на своих русичей. Уж больно много зла от степняков...

Потом, слегка протрезвев, шли в церковь, чтобы отмолить накопившиеся с прошлого похода грехи, а заодно и будущие.

– Вспомнили про Господа, - ворчал отец Федор, отпуская грехи.
– Эк перегаром-то от тебя разит, раб Божий - хоть святых выноси.

И только соблюдя ритуал, начинали готовиться: приводить в порядок старинный дедовский доспех, прикупать у стрельников товар, запасаться новыми тетивами для луков. Да мало ли хлопот у ратника перед походом? А встревоженные матери и жены вялили и коптили мясо, сушили сухари - готовили припас недели на две.

Брали в рать не всех. У каждой слободы, городского конца или улицы был свой большак, как Людота у кузнецов, который собирал маленькое войско, заботясь о том, чтобы ратник был остальным не в тягость - не слишком стар, не слишком молод, не хвор, не трусоват и чтобы не остатний* мужик в семье.

– На развод вас оставляем, - смеялись над остатними.
– Коль нас в Поле положат, то на вас только и надежда.

..Роман давно не был дома. Срезень в ответ на просьбу своего воспитанника об "отгуле" кивнул: " До утра".

...Когда Роман подъехал к распахнутым воротам, смеркалось. Двор полон народом - слободичи судили и рядили, кто пойдет в поход. Среди прочих стоял Никита с весьма довольной физиономией:

– Меня берут, Ромша.

– А меня нет, - чуть не плача, пожаловался Алешка.
– Мал, говорят, воинских уроков не исполнял. Кабы ты слово замолвил:

Чем ближе был день предстоящей битвы на берегах степной речки Каялы, тем нереальнее казалось Роману его знание о роковом для курян исходе. Он все более чувствовал себя не временным попутчиком этих людей, а по-настоящему их современником. Жизнь обволакивала его своей повседневностью, не оставляя места тому, что выходило за рамки обыденных забот. На ближайшие дни такой заботой была подготовка к походу - куча поручений от Срезня, которые надо исполнить тщательно и не мешкая. Для себя времени не оставалось, разве только на то, чтобы повидаться с Анютой...

– Ну?
– не отставал Алешка.
– Подсобишь? А то сам убегу в поход.

Кому из друзей повезло больше? Тому, кто останется, или тому, кто разделит участь курского воинства, какой бы она ни была?

– Навоюешься еще, - ответил он словами Срезня и со смехом надвинул ему шапку по самый нос.
– На твой век хватит.

Множество войн междоусобных и войн с внешним врагом выпадут на долю южной Руси, а с ней - и на долю любого из курян, кто не ляжет от половецкой сабли в предстоящем походе. Алешка вполне может дожить и до страшной татарской грозы с Востока. Одним словом, всем воинской участи хлебнуть придется...

– Надолго ли приехал, сынку?
– обрадовался Людота.
– До утра хоть?

К удовольствию кузнецкого большака слободичи, осмотрев с ног до головы и Романа и его рослого боевого жеребца, дружно одобрили и того и другого:

– Хорош молодец, а по ездоку и конь.

Марфа прикрикнула на мужиков:

– Да разве парня перед походом расхваливают?

Слободичи, принялись смачно плеваться через левое плечо и поругивать Романа. В конце концов утвердились во мнении, что ни воин, ни его конь никуда не годятся.

...После ужина, Роман вытащил из сундука свою "парадную" рубаху - мягкая, пропахшая ароматными травами ткань ласково легла на привыкшие к доспехам плечи.

– Зря красоту наводишь, - грустно сказала Марфа.
– Боярышню твою батька в вотчину отправил, в Римов-город. Харатью тебе мужик передал от неё.

На кусочке выделанной телячьей кожи нетвердым, почти детским почерком было написано: "Буду Богу за тебя молиться, чтобы из сечи живым вышел. Жду тебя, суженый мой".

...Знать, не судьба повидаться с синеглазой боярышней. Поздно отговаривать ее отца от усылки дочери в Римов - страшная судьба ждала этот город в ближнее время. Да и что он сказал бы Седоватому?

Скрипнула дверь, в избу, опираясь на клюку, вошла Кокора, поклонилась на иконы, перекрестила Романа:

– Недосуг тебе божатку свою навестить, так я сама приплелась.

У Марфы с Кокорой было сговорено - прихватив доспех и оружие Романа, женщины вышли во двор.