Княжий воин

– В баню пошли, колдовать от лихого железа, - пояснил Людота.
– Кольчуга твоя хоть и не простая, а заветное слово ей не помешает... А об Анюте не тужи - сладится. На войну надо с легким сердцем идти:

Людоте князь Всеволод в поход идти не велел, оставил в тылу:

– Твое дело мечи ковать, а не мечом махать. Крестный повоюет.

Кузнец расстроился чуть не до слез, едва не запил. Жаловался каждому встречному, вспоминая о боевой молодости:

– А в те разы я разве не кузнец был?

Роман поднялся чуть свет. Вроде и не спал - всю ночь снилась ему Анюта, звала в город Римов, коему через восемьсот лет и места на картах не найдут: "Делай, что должен, - думал Роман, седлая коня и тщетно отгоняя грустные мысли, - и будь, что будет".

– Рубаху дедову надеть перед битвой не забудь, - напомнил Людота, провожая с женой Романа за ворота.

Когда Роман встал в стремя, Марфа сквозь слезы начала шепотом заговаривать его материнским словом. Так на Руси провожали сыновей на войну:

– Будь ты, мое дитятко, цел-невредим. Стрелой каленой тебя не язвить, рогатиной и копьем не колоть, топором не сечь, обухом не убить, старожилым людям в обман не вводить, молодым парням ничем не вредить, а быть тебе перед ними соколом, а им дроздами. Будь твое тело крепче камня, а рубаха крепче железа, а грудь крепче камня-Алатыря. Будь ты во поле молодцом, во рати удальцом, в миру на любованье:Рать могуча, мое сердце ретиво, мой заговор крепок и долог, как камень-Алатырь и всему превозмог:

Свежим апрельским утром, 23-го числа, едва только небо за Тускарем окрасилось розовым, курское ратное воинство потянулось к месту сбора - большой поляне за северными городскими воротами. Всяк держался своих: послободно, поулично, посотенно. Оружны и бронны были кто не хуже княжьего дружинника, а кто с одним топором, которым вчера еще дрова рубил, и с самодельным дубовым щитом.

Все ратники пешие, зато телег с впряженными лошадками-трудниками вдоволь - у каждого "взвода" свои. На телегах в поход повезут продовольствие, тяжелые щиты кучей навалят, да и прочее оружие, чтобы в пути рук попусту не оттягивало. Это в ту сторону, а обратно как Бог даст - то ли добычу, на рати взятую, то ли раненых и убиенных.

Провожающих не было. Отпрощались раньше и, приодевшись покраше, потянулись в город, выбирая по Княжьей улице удобные места, чтобы посмотреть, может, в последний раз на своих и на чужих, когда те будут проходить через Курск. Так было принято...

Воинство дисциплиной не отличалось - в предвкушении близкого приключения галдели, смеялись, молодежь задирала "чужих". Это больше напоминало торжище, чем собрание людей, выступающих в нелегкий поход.

От дружины всего несколько человек - в том числе и Роман - поддерживали порядок, осаживая без лишнего усердия особо задиристых.

– Покуда в Поле не выйдем, - пошучивал над забияками старый дружинник.
– А уж там ни слобод, ни улиц - все свои.

На рослом соловом жеребце из городских ворот выехал князь Всеволод в сопровождении десятка дружинников и отца Федора, который статно восседал на рыжей кобыле - такой же гривастой, как и всадник. Ратники сбились в плотный боевой строй, впереди которого встал, спешившись, князь. Он снял золоченый шлем, остальные тоже посдергивали разношерстные головные уборы, обнажив кто кудри, а кто и солидные лысины.

Отец Федор начал походный молебен, воспрошая у Бога удачи. Истово, не жалея святой воды, окропил курян и благословил воинство на подвиги земли русской ради.

– Не в простой поход идем, куряне мои, - трубно произнес князь.
– Вглубь Степи идем, самого Дона шеломами испить, как наши славные предки хаживали, страха не ведая. Чтобы надолго забыли нехристи дорогу в наши края. Крепко надеюсь на вас... Ну, с Богом, братья...

Через город по истертым плахам мостовой шли под музыку бодро и весело. Перед своими и чужими любушками и женами красовались, кто чем горазд: оружием и доспехом, начищенными до ярого блеска, а кто и лихо заломленной шапкой.

Из девок и баб, что провожали воев в дальнюю дорогу, печали, тревоги, и уж тем паче слез никто не показывал - как и не в поход провожали. Так было принято, чтобы не накликать беду. Смеялись, обсуждая своих и чужих, не стесняясь в выражениях и не делая различия между простым ратником и знатным боярином - нечистая сила смеха бежит.

– Эй, воевода, - кричала удалая молодка.
– Ты брюхо-то подвяжи уздой, а то растрясешь в седле.

– Погодь, приду назад, тебе такое же спроворю, - не остался в долгу Сиверга.

– Да который раз обещаешь...

– Гля-кось, бабы, кузнецы хваленые, бороды паленые поперли: Небось, у каждого молоток за пазухой. Хоть бы рожи свои закопченные умыли: А вон гончары, горшки ходячие, а старшой-то их, глиняна его голова, на макитру* смахивает - хоть сейчас ухватом, и в печь... А от кожемяк-то духом кожаным шибает - и как их бабы терпят?.. Городники, деревянны их головы, лезут - эти степняков в щепки порубят...

Ратники должны были отвечать на насмешки без обиды, но чтобы последнее слово обязательно осталось за ними. За словом в котомку они не лезли и в выражениях не церемонились, но обходились без мата - он только для боя или для лютой драки. Шум и смех до небес, чтобы Богу слышно было. Досталось и князю:

– Эй, Святославич, коль мужиков наших от половецких баб не убережешь, то мы тебе бороду твою кудрявую враз проредим, и из шлема твоего золоченого горшок для младней сделаем... Да и сам не балуй - знаем мы тебя...

– За мной отец Федор приглядит, - отвечал князь.
– У него не побалуешь.

– А за ним кто?
– не унимались бабы.

Ратное войско выходило в Рыльские ворота. Здесь узкая, подновляемая каждую весну дорога, обжатая крутыми осыпями, вела к мосту через Кур.

Выходили не оборачиваясь на провожавших, и так, не оглядываясь, пойдут долго, пока городские башни не скроются за холмами. Рыльские ворота до самой ночи простоят нараспашку, и городские мальчишки в который раз будут разглядывать древние вражеские доспехи, прибитые для устрашения недобрых пришельцев и нечистой силы к воротам с наружной стороны. Кольчуги драные, под дождями проржавевшие, щиты разной формы, материала и ухватки, ветхие брони из кожи, из конских копыт: Не уберегли они своих владельцев под стенами Курска. Да и нет таких доспехов, которые спасут от каленой стрелы, от копья и от много чего еще, если нет на то воли богов. Отец Федор и его предшественники так и не смогли заставить курян снять древние брони с городских ворот. Пусть уж догнивает сама собой ересь языческая... Ратники ушли, город, обреченный на тревожное ожидание, разом приумолк и опустел...