Кофе с мышьяком

– Девчонки, не ссорьтесь! – вмешался он. – Маша, пойми, ты сейчас нужна твоей семье, а особенно Шурке. Твоя мама очень волнуется, поэтому перестань вести себя как капризный ребенок и поезжай со Стаськой.

– Если хочешь, я поеду с вами, – предложил Ромка, и я панически замотала головой.

– Ром, извини, давай в другой раз? Сейчас не самое подходящее время...

– Конечно, как скажешь. – Его губы растянулись в улыбке, от которой у меня мороз по коже пошел, хотя ничего особенно в ней не было – улыбка как улыбка, вполне симпатичная и добрая. Улыбка убийцы.

Мартышка схватила сумочку и принялась молча выбираться из-за стола, очень мрачная и расстроенная. Радоваться было пока рано: я смогу вздохнуть спокойно, только когда посажу сестру в машину и увезу ее подальше от «Шератона», подальше от Дьякова.

Всей толпой мы вышли на улицу. Мартышка расстроенно стучала каблучками по тротуарной плитке, Алекс поддерживал ее за локоть, а другой, свободной, рукой крепко держал мою ладонь. Ромка шагал чуть в стороне, курил и блаженно подставлял физиономию теплому осеннему солнцу и ветерку. Лицо его было совершенно спокойным, пожалуй, даже чересчур. Разве человек, только что узнавший о смерти близкого друга, может быть так спокоен? Нет, Ромочка, ты переигрываешь, ты – убийца, который близок к разоблачению, и прекрасно это понимаешь.

– Ты на машине? Где припарковалась? – спросила Мартышка севшим голосом, и это напомнило мне детство, когда она, кудрявый ангелочек, теряла в песочнице игрушку, ревела всласть, а потом приходила ко мне или маме за утешением, жалуясь на жизнь таким же трогательным, хриплым от слез голоском.

– Вот там, в пятидесяти метрах, – вместо меня ответил Алекс. И правильно сделал, потому что сейчас у меня стучали зубы, и я не смогла бы вымолвить ни слова. Меня нервировало присутствие рядом Ромки, я всей кожей ощущала его близость, и от его дыхания сзади, за моей спиной, у меня буквально замирало сердце. Он держал руки в карманах, и я отчетливо, во всех подробностях, представляла заточку, сжатую в кулаке, чуточку влажном от волнения. Вот он аккуратно вынимает руку и всаживает острый металл мне в бок. Я видела эту сцену раз за разом, в мельчайших подробностях, словно мне показывали ее на экране. Удар, резкая боль, я падаю на землю, истекая кровью... Если бы я была собакой, то сейчас стояла бы, ощерив пасть и вздыбив шерсть на загривке, настолько жутко мне было, настолько страшно!

...Я не сразу поняла, что случилось. Мы шли к «ситроену», припаркованному у обочины, мозг не зафиксировал ничего подозрительного, а подсознание, обостренное до предела, отчаянно заорало: «Тревога, тревога!»

Дальнейшее виделось мне как будто в замедленной съемке: я оборачиваюсь, Алекс рывком дергает меня за руку и одновременно толкает Мартышку. И мы все втроем летим на пыльный асфальт. Следом за нами падает Ромка... но лицо у него при этом искаженное ужасом и совершенно белое. Он падает лицом вниз, широко раскинув руки, и на спине его белого плаща стремительно и очень кинематографично расплывается большое алое пятно.

С противоположной стороны улицы слышится визг тормозов, чей-то отчаянный крик, краем глаза я улавливаю какое-то движение на пересечении Тверской-Ямской и Грузинской улиц – какой-то человек стремительно бежит, врезаясь в толпу и расталкивая людей локтями.

Ромка лежит неподвижно, в странной позе, больше похожий на сломанный манекен, и взгляд у него такой же остекленевший, как вчера у Архипова, и меня накрывает безумная волна дежа-вю... Все это уже было, это какой-то день сурка, жуткая череда совпадений... Вся эта история – сплошные совпадения! Алекс прижимает мою голову к себе, что-то успокоительно шепчет, и у меня перед глазами все расплывается – наверное, от слез.

Я не заболела, не сломалась, не впала в депрессию. Я пережила эти дни – долгие, тягучие, наполненные тоской и горечью, после которых любая, даже очень крупная неприятность сейчас показалась бы мне незначительной мелочью.

– Ты сильная, ты справишься, – твердил мне Алекс, и это помогало. Он все это время был рядом, как будто вливая в меня часть своей силы.

Шурка был непривычно молчаливым и тихим, но я видела: он тоже справится. Гораздо больше меня тревожила Мартышка: она три дня пролежала лицом к стене, не отвечая на вопросы и отказываясь от еды – только молчала и пила воду.

– Маш, ты его любила? – вздыхала мама, присаживаясь на край постели. – Но ведь он – убийца. Ты хоть понимаешь это? Разве можно так убиваться по преступнику?

Мартышка дергала плечом и прятала голову под одеяло.

– Ведь он тебя в ту гостиницу не просто так притащил: ему нужно было отсидеться, некоторое время не отсвечивать. А ты была очень хорошим прикрытием.

Мартышка молчала.

– Все пройдет, дочка, время лечит, и ты забудешь своего Романа, – печально говорила мама и уходила.

Мартышка, наверное, и в самом деле сильно его любила. На похоронах Архипова она стояла бледная и прямая, как палка, а на Ромкин гроб кидалась с плачем и криками, шокируя окружающих и вызывая недоуменный шепоток: «Кто такая? Женат он не был, значит, просто любовница? Надо же, как убивается!»

Когда Архипова уже похоронили и мы тягостной процессией шли к выходу, я оглянулась и увидела незнакомую, высокую и очень стройную женщину в черном платье и шляпке с вуалью, которая, положив цветы на свежую могилу, торопливо уходила в глубину кладбища. Я не стала ее догонять. Пусть поступает так, как считает нужным.

На следующий день рано утром раздался телефонный звонок. Я подсознательно ждала, что она вновь объявится, а потому не удивилась, когда в трубке возник все тот же бархатный голос:

– Станислава? Давайте встретимся. Нужно поговорить.

Я назначила встречу в кафешке неподалеку от моего дома, непритязательной и дешевой, где подавали шашлык из собачатины и разбавленное пиво. Во-первых, у меня не было денег на что-то более изысканное, во-вторых, хотелось увидеть Ким именно в такой непрезентабельной обстановке, чтобы она растеряла хотя бы часть своей непрошибаемой уверенности и не смогла бы воздействовать на меня своими штучками. Или она воздействует только на мужчин? В любом случае рисковать я не хотела. В интерьере дорогого и пафосного заведения Ким будет смотреться органично, официанты станут бегать перед ней на цырлах, я невольно поддамся на ее обаяние и, чего доброго, стану набиваться в задушевные подружки. Кто ее знает, эту гипнотизершу, чем-то ведь она берет мужиков!

За эти дни как-то неожиданно и внезапно кончилось лето; сентябрь устал радовать горожан теплом и решил напомнить, что он вообще-то осенний месяц. По небу стремительно неслись рваные свинцовые облака, а с горизонта грозно и неотвратимо наползала гигантская дождевая туча. Я плотнее закуталась в легкое пальто, помчалась к машине, но двигатель почему-то не завелся. Разбираться, в чем дело, не было времени, я плюнула и пошла на встречу пешком. Ветер трепал полы пальто, сбивал с ног, залеплял лицо волосами. Я бежала по эстакаде, продираясь сквозь этот ветер, и мне было почти хорошо. Разгул стихий очень контрастировал с тем пепельно-серым унынием, в которое была повергнута моя душа. Ни чувств, ни эмоций, только глухая неизбывная тоска... Так пусть хоть снаружи что-то бушует, раз уж внутри пустыня.

Ким уже сидела в кафе, я узнала ее с полувзгляда. Невозможно было не узнать. На ней была все та же черная шляпка, подчеркивающая остроугольное бледное лицо; густая траурная вуаль не скрывала огонь, полыхающий в темных, глубоких, как омуты, глазах.

И все-таки я ошиблась. Убожество и грязь этой забегаловки не могли испортить впечатления, которое производила эта женщина. Ни прожженная сигаретами клеенка на столах, ни вытертый до дыр линолеум, ни подозрительные запахи общепита, тянущиеся с кухни, не мешали Ким оставаться королевой, которая казнит и милует. Интересно, какая участь ждет меня?