Когда цветут камни

К сараю подъехал генерал Скосарев. Корюков и Верба отдали ему честь. Он ответил им отмашкой руки: рука с трудом дотянулась до подбородка и скрылась под плащпалаткой. За эти дни Скосарев как-то сник, потускнел. И Верба знал почему.

Софья Сергеевна слишком увлеклась трофеями. Об этом говорили на совещании в политотделе армии. За барахольство ее лишили права находиться в войсках и не сегодня-завтра отправят восвояси с одним чемоданом. Скосарев ездил в штаб фронта защищать ее, но член Военного совета, выслушав его, приказал немедленно отправить Софью Сергеевну домой и тотчас же запросил от командующего армией служебную характеристику на самого Скосарева.

Сейчас Скосарев приехал к Бугрину поделиться мыслями о наступлении и между делом узнать, для чего командующий фронтом запросил, как стало известно Скосареву, его личное дело. Ведь у него по служебной линии только положительные характеристики. Он питал надежду, что все обойдется.

Бугрин выслушал Скосарева. Когда они подошли к машине, сказал:

— Сахар колют с гладкой стороны, дерево — с вершины.

— Не понимаю.

— Я и боялся, что ты не поймешь. А знаешь, что это значит для армии, когда заместитель командующего во время боя едет в штаб фронта защищать какую-то бабу?

— Не продумал, говорю тебе как другу…

— Тебя беспокоит, что противник, — продолжал Бугрин, — перенял у нас тактику «активной обороны». Это не страшно. Мы сами выдумали такую формулу, чтобы оправдать свои провалы, когда «активно оборонялись» от Бреста вплоть до Москвы. Ну и они теперь выдумывают.

— Однако совершенно ясно, что в район Франкфурта стянуто до тридцати дивизий противника, а сейчас эти дивизии активизируются, — напомнил Скосарев.

— Не активизируются, а пытаются вырваться из мешка. Жаль, что там только тринадцать, а не тридцать. Впрочем, когда зацепимся за Берлин — все прояснится. Оставайся в штабе и продолжай работу.

Шофер нажал на газ, и машина рванула вперед.

Бугрин, чувствуя, что Скосарев провожает его осуждающим взглядом, подумал: «Неудачно складывается у него служба в конце войны. И вся беда, вероятно в том, что он верит только в свои способности. Эх, друг, друг!»

Когда Скосарев пришел в армию вместо генерала Позднякова, назначенного с повышением в штаб фронта, Бугрину показалось, что он и Скосарева сможет рекомендовать в случае перестановки на свой пост командующего гвардейской армией.

Чего греха таить, кто из нас, из военных, кроме солдат, не думает о продвижении по должности и о повышении в звании? Это естественно: с годами приобретает человек командный опыт, расширяет жизненный кругозор.

«Ты помогал мне, хорошо помогал в налаживании работы транспорта, в доставке горючего, боеприпасов, соседние армии сидели без снарядов, переживали патронный голод, а мы жили в достатке даже в то время, когда армия ушла от своих баз… Тогда мне показалось, что ты — незаменимый человек. А теперь просишь поддержать тебя. Но сложное это дело — держать на ногах того, кто предпочитает ползать. В разгар таких событий надо, проявляя максимум инициативы, решительности, творчества помогать командирам соединений продвигаться вперед. А ты… Да, кажется, напрасно я просил маршала оставить тебя до конца сражения в армии. Заступился! Дескать, при чем тут Софья Сергеевна, он сам по себе инициативный генерал, дни и ночи в войсках… Похвалил, что называется, на свою голову! Побоялся сор из избы выносить: «В руководстве гвардейской армии всегда порядок и все хорошо». Похвалился, а теперь молчи вроде того мужика, что хвалил коня, а в гору воз на себе тащил. Тьфу!..»

Сплюнув, Бугрин крикнул шоферу:

— Жми, жми!..

Он торопился поспеть к наблюдательному пункту, в район действия главных сил армии, ибо знал, что противник, перехвативший дорогу к штабу левофлангового корпуса, может оседлать и проезд к наблюдательному пункту; тогда увязнешь здесь минимум на полдня и не будешь видеть, что делается на главном направлении.

«Бой в глубине обороны противника, — рассуждал про себя Бугрин, — требует от штаба армии, от командования особой гибкости в управлении войсками. Эта особая гибкость складывается из простых элементов: любая неожиданность не должна вызывать замешательства, диктуй свою волю противнику даже тогда, когда тебе невыносимо тяжело; с флангов, с тыла и фронта противник переходит в контратаки, и если ты забыл общую задачу, попятился или начал метаться, то считай, что петля на твоей шее затягивается сама собой; имей небольшой, но весьма боеспособный и мобильный резерв — резким ударом ошеломляй противника на наиболее угрожаемом участке и снова сам угрожай врагу окружением; твое спокойствие и непреклонное стремление к цели заставят противника думать о тебе со страхом или вовсе деморализуют его — пользуйся этим без промедления, решительно вырывайся на маневренный простор.

Правда, здесь, под Берлином, — возразил себе Бугрин, — вырываться на маневренный простор некуда: вклинились в сплошную массу оборонительных сооружений, а впереди стены города, руины.

Армия действует на главном направлении основной группировки войск фронта. Девять дивизий, усиленных полками и даже бригадами РГК, танками, самоходными установками, специальными частями и подразделениями инженерного обеспечения, плюс дивизионы орудий большой мощности — дивизионы прорыва, не говоря уже о частях и соединениях, предназначенных для поддержки пехоты и танков с воздуха — штурмовая и бомбардировочная авиация. Все это, вместе взятое, ставит в центре руководства командира общевойскового соединения, который обязан управлять этими силами на поле боя так, чтоб ни одна единица не оставалась без внимания и без дела, как фигуры хорошего шахматиста на шахматной доске: пешки, слоны, кони, ферзь и даже малоподвижные ладьи, взаимодействуя между собой, усиливают одна другую и тем обеспечивают прорыв в стан обороняющегося короля. Наблюдая за решениями командиров дивизий, командарм освобождает себя от мелочной опеки над ними, а лишь влияет на развитие обозначившегося успеха и не допускает утраты инициативы.

Разумеется, когда армия ведет боевые действия в глубине сплошной обороны противника и встречает возрастающее сопротивление с опасными контратаками на флангах, возможны серьезные осложнения: войска могут застрять, увязнуть, как большие косяки рыбы в становых сетях. В таком случае командарм должен раньше других почувствовать такую опасность и предотвратить самоувлечение войсковых командиров, занятых решением локальных задач. Предотвратить решительным вмешательством в замыслы командиров и, взяв на себя всю ответственность за непредвиденные потери, за ломку ранее утвержденных планов и схем взаимодействия, сконцентрировать усилия войск на решающем направлении. Пусть это будет сопряжено с непониманием нового замысла — каждый командир дивизии считает, что он ведет бой на самом трудном и самом важном участке! Зато потом, когда обозначится новый успех, все встанет на свое место, придет понимание, возродится инициатива. Где же в этот момент находится командующий армией? Конечно там, где сосредоточиваются усилия для решающего удара. И чтоб командиры дивизий и полков не оглядывались — где командарм, — он обязан находиться именно на том участке, где должен обозначиться успех». В разгар сложной операции, по мнению Бугрина, и командующий войсками армии обязан умело рисковать собой, а не только рисовать стрелы на картах и объявлять волевые распоряжения. В нем издавна уживались солдат и полководец: в первом — храбрость, во втором — мудрость.

И едва успел Бугрин проскочить в долину картофельных посадок и выехать в сосновый бор, что тянется от Одера к окружной берлинской автостраде, как слева застрочили пулеметы.

— Жми на всю! — крикнул он шоферу, пригнувшись.

Благо, в бору еще не рассеялся туман, и фольксштурмовцы плохо владели пулеметами. Им удалось повредить только один скат и радиатор вездехода.

— У них еще сохранилась собачья повадка — кусать убегающих. Жаль, что со мной не было хотя бы взвода автоматчиков, — сказал Бугрин, прийдя на командный пункт действующего на главном направлении корпуса.

5

В полдень, переговариваясь по радио и телефону с командирами частей, ведущих бои на всех участках наступления армии, Бугрин уже спокойно мог давать советы, как и что надо предпринимать, чтобы преодолеть последние перед Берлином рубежи обороны противника. Как бы между делом он сообщил:

— Я вижу Берлин.

Да, ровно в пятнадцать часов четвертого дня наступления Бугрин перенес свой наблюдательный пункт за окружную берлинскую автостраду, и перед ним открылась широкая низина, заполненная густой черной массой дыма, копоти и пыли. Словно хмурые осенние тучи осели в этой долине и, не подчиняясь весеннему солнцу, не ушли отсюда и в полдень. Лишь кое-где на восточных окраинах виднелись белые, подрумяненные с краев пятна. Нет, это не цветущие сады и парки, это свежие очаги пожарищ: фашисты, оставляя юго-восточные окраины города, взрывали военные склады, казармы, мосты и целые кварталы жилых домов.

Гитлеровские генералы, видно, почувствовали, что не спасет их оборона без флангов, и дали приказ разрушить все, что может оказаться под контролем советских войск. Конечно, они знают, что Красная Армия пришла сюда не для того, чтобы разрушать. Но им не жалко народного добра, не жалко Берлина с его памятниками и архитектурными ансамблями. Они сокрушают все, чтоб сказать: вот, смотрите, какие развалины оставили восточные варвары в центре Европы, в столице Германского государства!.. На что другое способны гитлеровские генералы, кроме злобных деяний, если самая совершенная оборона дала трещину. Они безрассудно бросают в бой тысячи и тысячи своих солдат, под страхом смерти заставляют их верить в Гитлера. А военная машина делает уже последние свои обороты — по инерции. Инерция — страшная сила.