Когда налетел норд-ост

— Уговорились… — Виктор жадно оглядывал небольшую рубку: за штурвальным колесом стоял Гена в брезентовой куртке, а над штурманским столом с развернутой картой склонился Аксютин, тоже в старой заштопанной морской тужурке — видно, донашивал ее на промысле.

— Ну как первые впечатления? — Сапегин взял большой морской бинокль и посмотрел вперед. — Никаких претензий к команде пока нет? Никто не обидел? Вы, я вижу, со многими успели познакомиться.

— Со многими. Обиды отсутствуют.

— Похвально. Настоящие моряки — хорошие люди, а рыбаки — вдвойне моряки… Между прочим, этот паренек из Львова, который все время крутится возле вас… — Виктор насторожился и притих, — …очень занятный: смотрит на всех сверху вниз, хотя есть в экипаже люди и повыше его, но зато как шкерит — залюбуешься, высший класс! — «Как же капитан относится к нему? Сносно или не очень?» — Это хорошо, что вы заметили его, а то ему, бедняге, скучно у нас, не может найти приятелей, со всеми конфликтует. Осточертел команде, но я не спешу списывать его с судна… Займитесь им — ярчайший характер!

— А почему он пришел на море? — спросил Виктор, не вполне понимая тона и намерений Сапегина. — Он ведь учился на филолога.

— Знаю, знаю, — перебил Виктора капитан, — кто к нам только не приходит! Вплоть до кандидатов разных там наук: одних тянет поглазеть на заполярную романтику, других, сердечно-сосудистых, ослабевших на кабинетной работе, привлекает физический труд, укрепляющий нервную систему, третьи хотят проверить себя, на что способны, а в большинстве идут к нам, чтоб просто подзаработать. Сами знаете, если повезет с рыбкой, платят у нас неплохо. А что касается Перчихина, вы сами спросите у него, почему он прикатил на Север, авось расскажет…

Слова капитана озадачили Виктора.

— И еще вот что хочу я вам сказать, — продолжал Сапегин, оказавшийся на удивление словоохотливым, — не обращайте внимания на мелочи и не унывайте… Все будет в порядке, найти бы только рыбу. Мы ведь ради нее и существуем, и если не находим, грош нам цена! Вам еще никто не пожаловался в управлении или на судне, что в предыдущем рейсе мы недовыполнили задание и что за это нас по головке не погладили?

— Никто.

— Так вот знайте и запишите: пять тонн недодали, всего пять тонн! Не уважила нас тогда рыбка, не пожелала лезть в трал. Как это в сказке? «Лишь хвостом по воде плеснула и ушла в глубокое море». Искали мы ее, искали и своим чутьем, и всей нашей сверхсовременной техникой, — Сапегин кивнул на эхолот с самописцем и фишлупу, — и не отыскали. А ведь одним-единственным удачным подъемом трала могли бы перекрыть план! Не вышло. Такова наша судьба рыбацкая, хотя многое зависит и от нас. Никто толком не знает, что будет на этот раз. Одно могу с полной уверенностью сказать: вы надолго запомните наш короткий рейс…

— И я так думаю… — обрадовался Виктор, но тут же спохватился: может быть, эти же слова он говорил и предшественнику и за ними скрывался совсем другой смысл…

Изредка, поглядывая на картушку компаса, Сапегин негромко отдавал команды, и Гена отзывался спокойным будничным голосом: «Есть…», повторял заданный градус курса и плавно поворачивал деревянный штурвал с окованными желтой бронзой ручками.

Держался он просто, но с достоинством. Был он высок, прям, легок в движениях, и Виктор с некоторой завистью любовался его строгим лицом со светлыми бровями, без единой морщинки лбом, густыми волнистыми волосами. С лица Гены не сходило какое-то неуловимое, не поддающееся описанию выражение прямодушия, ясности и счастья… Вот бы хоть немножко этого выражения подкинуть Шибанову!

Вспомнив, как несколько часов назад Гена с гитарой за плечами «приконвоировал» на судно Бубликова, Виктор подумал, что и дома у него, наверно, благополучно, раз на время стоянки судна он охотно приютил этого непутевого матросика. И еще почему-то подумал Виктор, что, должно быть, и «сеструха» у Гены красивая — белокурая, высокая, с тем же выражением ясности и счастья на лице, и, конечно же, пол-Мурманска оглядывается, когда идет она по его широким улицам, пахнущим ветром и морем. И так хотелось Виктору засыпать Гену вопросами, но тот был на вахте.

Покинув ходовую рубку, Виктор тут же принялся знакомиться с людьми. Все уже были наслышаны о нем, и не приходилось объяснять, кто он и что. Щупленький радист Хохлов охотно впустил его в радиорубку (она находилась вверху, возле трубы) и показал свое хитрое радиохозяйство; боцман Косых, шумный лысеющий толстяк с темными усиками, давал Виктору пространное интервью в фонарной, а потом в малярной, до отказа забитых ведрами, баками и бидонами с краской, кистями, бухтами канатов, мешками с постельным бельем, промысловой одеждой и сотней других вещей, без которых не обойтись на промысле; однако старший механик — по-флотскому «дед» — Манихин вежливо выпроводил Виктора из машинного отделения, сквозь грохот дизелей прокричав на ухо, что ждет его в один из вечеров в своей каюте.

Виктор осматривал в трюме чердаки и дюралевые ящики под свежье, когда его позвали на ужин…

Ужин проходил в довольно большом салоне с неизменной, как и на всех судах, доской Почета на переборке, бачком с питьевой водой и кружкой на цепочке и с длинными столами. У комсостава был свой стол, но на «Меч-рыбе» мало соблюдалась корабельная иерархия. Виктор скромно пристроился к небольшой очереди у окошечка раздаточной. Северьян Трифонович окликнул его и, потеснившись, усадил рядом с собой.

— Бубликов, тарелку гостю!

И тотчас с другого конца стола вскочил этот рыжий, узкий в плечах мальчишка и кинулся к окошку, что-то сказал повару и минуты через три с непонятной ухмылкой поднес глубокую тарелку, доверху наполненную рисовой кашей с консервированным мясом, и поставил перед Виктором.

— Что вы, я не съем столько! — испугался Виктор.

— А вы начните, запросто умнете, — сказал Северьян Трифонович. — Корабль у нас не самый большой, но кок высшего класса…

— Подтверждаю, — безапелляционно заметил Лаврухин, сидевший справа от Виктора, — кок на судне — одно из ответственнейших лиц! Механик дает ход машине, кок — матросам. Работа у нас такая — все в топке дотла сгорает, только успевай подбрасывать пищу.

Это прозвучало как приказ, и Виктор приступил: мельхиоровой ложкой (у большинства были старые алюминиевые ложки) стал размешивать желтые лужицы сливочного масла в своей глубокой, с синими якорями по краям тарелке (у других были видавшие виды, помятые алюминиевые миски) и принялся есть. Еда шла — да еще как!

Вначале Виктор чувствовал себя не очень уютно среди полузнакомых людей. Однако скоро неловкость прошла. В салоне были, наверно, все свободные от вахты, но Шибанова не было — все еще, видно, не мог подняться с койки. Был тут, конечно, и «занятный паренек» с «ярчайшим характером», которым капитан настоятельно советовал Виктору «заняться». Между прочим, что он имел в виду?

При виде Перчихина к сердцу Виктора подошла теплота и растаяли последние остатки неловкости и отчужденности.

Был здесь и Коля. Он сильно сутулился и как-то неловко держал алюминиевую ложку в худых пальцах; ел молча, искоса поглядывая по сторонам. «Не привык еще, видно, как и я, к новой жизни», — подумал Виктор.

Кажется, Северьян Трифонович перехватил взгляд Виктора и тотчас же крикнул:

— Колька, проси добавки! Срочно прячь свои кости, придем в квадрат — десять потов спустишь! А если штормяга? В рот ничего не полезет или обратно пойдет… Эй, коки, не жадничайте, на все сто обслужите парня, коль в моряки записался! Бубликов…

И опять рыженький резво выскочил из-за стола и подскочил к Коле, но тот прикрыл костлявой рукой с какими-то бледно-голубыми наколками миску с недоеденной кашей.

— Братцы, ну как провели время? — громко спросил боцман Косых, вытирая облысевший лоб. — Северьян, твой старшой не расписался еще?

— Не, в следующий приход. Срок испытательный не подошел.

— Что, все дожидается? Мизинцем дотронуться до невесты боится? Бедолага…

— Это ты у него спроси, не подсматривал, — ответил тралмейстер, не поднимая от миски головы. — А как у твоей Аньки по этой части? Которого по счету кавалера завела?