Когда налетел норд-ост
Шрифт:
Утром, когда Виктор проснулся, койка Лаврухина была пуста, зато в другой крепко спал Аксютин. Траулер, мелко сотрясаясь от двигателя, продолжал свой путь. Однако, как скоро узнал Виктор — за завтраком, пока он безответственно спал, «Меч-рыба» подошла к Тюва-губе, три часа выжидала свою очередь, взяла соль, пресную воду и догнавших ее третьего механика, помтралмейстера и двух матросов. А он ничего этого не видел!
Виктор допивал в салоне чай, рассеянно смотрел на серое небо в круглых иллюминаторах, на доску Почета с чрезмерно, до невозможности серьезными лицами стармеха, Гены, Аксютина, боцмана Косых и других, незнакомых ему моряков.
Смотрел Виктор на них и с досадой думал, что если всегда так долго будет спать, то ничего не увидит и не
С этими мыслями пришел Виктор в ходовую рубку и вдруг у штурвала увидел Шибанова, молчаливого, сдержанного, в вырезе грубой брезентовой куртки синела матросская тельняшка. На приветствие Виктора он едва кивнул — узнал ли?
Да и Виктор с трудом узнал его. Из вчерашних разговоров с Лаврухиным он помнил, что Шибанов — матрос первого класса и поэтому, как и Гена, несет вахту на руле в Кольском заливе. Движение здесь большое, а фарватер не очень широкий — не то что в море, и вахта на руле доверяется только опытным матросам. Нес Шибанов эту вахту исправно, без слов и быстро выполнял все, что приказывал Лаврухин, а приказывал тот с явным удовольствием, чуточку даже демонстративно.
На лице Шибанова не было никаких следов перепоя. Оно не излучало свет и счастье, как лицо Гены. Но во всей его плотной, слегка скованной фигуре отчетливо угадывались уверенность в себе, уважительность к делу. Глаза смотрели умно, цепко, и Виктору было жаль, что вчера у него так нелепо все получилось…
Всей кожей чувствовал Виктор враждебность к себе, исходившую от Шибанова. Он отошел к боковому окну и стал смотреть на темно-серую полосу берега, на широкие расселины в дикой породе, на редкие суда, шедшие туда и обратно по этому же Кольскому заливу. Виктор уже немножко разбирался в типах судов и по силуэту мог отличить сухогрузный корабль от танкера и промыслового.
Вдруг привычный гористый берег исчез.
Впереди по ходу траулера неоглядно, до самого горизонта синело море. Потянуло ветерком, в рубке заметно посвежело, и «Меч-рыба» слегка покачнулась…
Он, не отрываясь, смотрел вперед.
— Баренцево? — спросил он у Лаврухина.
— Оно! А за ним океан, шумный, рыбный, кормилец наш! Отоспались, отгуляли свое… Начинается наша пора!
Не прошло и десяти минут, как Виктор увидел подводную лодку… Да, да, это, без сомнения, была она — узкая, длинная, с обтекаемой рубкой над корпусом, с белым бурунчиком у острого носа и с легким завихрением воды за кормой. Двигалась лодка очень быстро — куда до нее их «Меч-рыбе»! Интересно, она атомная или простая?
Вспомнил главного редактора и тот бесхитростный куплет из песенки, последнюю строчку которого он решил взять для названия своего репортажа. И почему-то Виктору вдруг стало неловко. Послал его главный за материалом о рыбаках и их труде, о том, как они героически, невзирая ни на какие тяготы, дают стране рыбу, но здесь, на негладкой, с вмятинами, местами ржавой, полуизношенной палубе «Меч-рыбы», среди сетей, бобинцев, кухтылей, бухт тросов и неистребимого запаха тухловатой рыбы, среди всех этих бесконечных разговоров о штормах и шкерке, о водке, о женщинах, о радостях и горестях моряцкой жизни, — здесь все те точные и торжественно кабинетные слова и понятия о подлинной сущности и красоте труда как-то померкли, пожухли. Их невозможно было произнести вслух. Что-то заметно сдвинулось, переместилось в том, как Виктор понимал задание своей редакции…
Кроме Виктора и Шибанова, в рубке был Сапегин и старпом, они внимательно, молча и как-то напряженно смотрели вперед, будто первый раз выходили в море…
Впрочем, рядовые рыбаки, как заметил Виктор, никаких чувств не испытывали, выйдя из залива. Большинство даже не высунуло носа из кубриков. Лишь на палубе перед рубкой отрывисто грохала кувалда: тралмейстер Курзанов со своими помощниками и матросами вооружали третий, запасной трал.
Северьян Трифонович был уже не в мешковатом синем костюме, а в промысловой ватной фуфайке, в солдатской цигейковой
шапке с подвязанными вверху тесемками и большим, в чехле, ножом у широкого солдатского ремня. Изредка он покрикивал на мрачного, с опухшим левым глазом матроса: «Аккуратней, Гвоздарев!», «Думать надо, Гвоздарев!»«Так вот он какой, этот Гвоздь!» — Виктор, пожалуй, даже с излишней прямотой уставился на матроса.
Курзанов положил на планшир ус сращенных стальных тросов, упер в него зубило, а Гвоздарев, широко размахиваясь, накрыл его тяжеленной кувалдой, но накрыл не точно, по краю, будто целил не по зубилу, а по руке тралмейстера.
— Дай мне, Северьян, он сегодня одноглазый! — попросил Семен Грунин, молодой бородатый здоровяк. — Изуродует тебя… Пусть второй глаз у него целиком откроется, тогда подпускай к инструменту…
— Колоти! — приказал Северьян Трифонович, и, когда матрос опустил кувалду более удачно и наконец отрубил ус, Курзанов ответил Грунину: — Не скаль зубы, лучше еще раз проверь с Васькой трал. Он хоть и считается, что новый, а сам знаешь, какие дыры и перекосы бывают…
— Знаю, — сказал Грунин и кивнул на Гвоздарева. — Отпустил бы ты его все-таки. — Матрос злобно посмотрел на Грунина. Тот отошел к «Ваське», Василию, второму помощнику тралмейстера, который сел на судно в Тюва-губе, и Виктор стал с интересом рассматривать его.
Василий был нестарый, но очень уж морщинистый и худой. Вид слегка пришибленный — может, оттого, что опоздал к отходу в Мурманске? Они на коленках ползли по огромному, расстеленному на палубе тралу; мимо них и Виктора то и дело сновал толстый и шумный боцман Косых в лоснящейся от масла стеганке, с кривой черной трубкой в зубах и хитроватым — не то что на доске Почета — лицом. Он то проходил с ведерком, наполненным масляной краской, — кому-то велел подкрашивать надстройку, то с тяжелым мешком на плече, и зычный голос его перекрывал стук двигателя.
— Не забудьте получше смазать тавотом ролики! — крикнул он Курзанову, потом что-то втолковал появившемуся у лебедки под ходовой рубкой мотористу.
Виктор смотрел на них, слушал их крики и легкий посвист ветра и враз позабыл о молчаливой враждебности Шибанова. Он с наслаждением курил сигарету, чувствуя, как ветерок рвет и уносит выдыхаемый дым, поглядывал на бескрайнее синевато-серое, неровное от мелких волн море, приятно покачивавшее судно, щурился от яркого, нежаркого пока солнца, слушал хриплые крики редких чаек, и сердце его билось длинными радостными толчками. И вместе с этой не до конца еще осознанной радостью к нему приходила уверенность: все-таки он молодец — правильно сделал, что ушел в этот рейс на «Меч-рыбе»…
— Загораем? — раздался за спиной голос Перчихина. Он был в полосатой лыжной шапочке с болтающимся помпоном и в брезентовой куртке, неожиданно придавшей ему спортивный и бывалый вид. — Красиво? Дух захватывает?
— А тебе что, не очень?
— Нет, почему же… Но знаешь — привычка. — Перчихин достал из пачки сигарету и, приблизив к Виктору лицо, прикурил от его сигареты, и сделал он это совсем не случайно, а чтоб показать, что он не в обиде на Виктора за то, что тот вчера после ужина не дождался его, и что по-прежнему питает к нему доверие. Прикурив, Перчихин глубоко затянулся. — В первом рейсе все глазеют по сторонам, и правильно делают — поэтично, волны, ветер и чайки, а вот когда рейс не первый и начинаешь вкалывать по-настоящему, все становится на свои места и тебе уже не до красот природы… Впрочем, тебя это не касается: вкалывать тебе придется не за рыбоделом, а за столом. Будут же счастливцы, кого ты отметишь, — на весь Союз пойдет слава!.. («Он это в шутку или всерьез?» — подумал Виктор.) Обязательно подкинь своим читателям побольше заполярной романтики, чаек, волн, пены, незаходящего солнца и еще не забудь высоких заработков. После твоих статей, по замыслу пославшего тебя начальства, сюда должна хлынуть молодежь, чтоб испытать свои нравственные и физические силенки, да и помочь государству в добыче ценного пищевого продукта… Очень нужна здесь рабочая сила!