Когда вырастают дети

Отец послушно повел сантехника в кухню. Маша встрепенулась:

– Я ослышалась, или вы что-то про кроватку сказали?

– Ближе к окну лучше будет, – вздохнула мамик. – Естественный свет ребенку полезнее.

Отец вернулся из кухни, оставив Петрова наедине с кранами.

– Лиза, я хотел бы прояснить ситуацию. Я не бросал мать Маши.

– Ты до сих пор с ней живешь?! – ахнула мамик.

– Совсем чокнулась! – вспылил он. – Ее мать в Караганде!

– В Карагандинской области, – поправила Маша.

– Лиза, я не бросал мать этой девушки, потому что ее никогда не было.

– Откуда же я тогда взялась, папа? В капусте нашли? Аист принес?..

Мамик воинственно подбоченилась. Кажется, из нее вышел не весь боевой запал.

– Стоит, старый кобель, – я не я, и дочь не моя! У тебя, Дмитриевский, совесть есть? Глянь на нее хорошенько – вылитая ты! Нос, глаза!

Мамик уже вступила в привычную стихию и принялась вычислять:

– Почти четыре месяца – значит, в начале июня родит. Думай, давай, сволочь, куда на работу устроить, а то без декретных останется! Ко мне в парикмахерскую нельзя – вредно, химия…

Санька с отцом офанарели, и Маша в немалой степени. Пока они пребывали в прострации, мамик вспомнила о деньгах, отложенных на магарыч сантехнику. Вынула их из кармана, заново пересчитала, и часть спрятала обратно. Все-таки сложно за какие-то полчаса вывернуть свою сущность наизнанку.

– Триста рублей Петрову хватит?

Вытирая полотенцем руки, как раз показался Петров:

– Прям золото смеситель! Старый-то, если не нужен, может, возьму?

– Возьми, – помешкав, мамик сунула ему в полотенце деньги. – Так кто там, говоришь, стрелялся сегодня?

– В новом доме какой-то артист ёперный хотел себе башку отстрелить.

Сантехник дунул на раскрытые мятым веером сотенные бумажки, и на плохо выбритом лице его отпечатлелись горькие чувства, понятные всем и сразу.

– Я, Лизавета, к тебе не по заявке пришел. Я, между прочим, из уважения, по доброму знакомству, как к подруге бывшей жены. У меня еще два поломатых крана в журнале записано и один унитаз. А вечером у нашей кассирши юбилей, тридцать четыре года. Точняк теперь на него не попаду, блин. Надо ж по магазинам успеть за подарком побегать, а они закроются скоро. Да и что на такие деньги хорошей женщине купишь?

– Старый кран полторы тысячи стоил, мы его в прошлом году установили, – не сдавалась мамик.

– Ну дык и не возьму… Чао, стало быть, Лизавета, привет передавай Василисе Онисифоровне.

Мамик постояла несколько мгновений в позе статуи Ленина с вытянутой в светлое будущее рукой, о чем-то раздумывая, и, когда сантехник решительно повернулся к двери, устремилась к нему:

– Погоди!

Петров упирался, а мамик тащила его за рукав спецовки к серванту.

– На, Петров! На тебе два, на – четыре! Крепче держи, уронишь!

Все в страхе уставились на мамика – вид у нее был отчаянный, как у человека, который вдруг бросился на амбразуру, а в руках ошалелого сантехника весело зазвенели стеклом, забряцали железными ножками парижские бокалы!

– Мне смеситель поменять – как два пальца, – застеснялся он, приятно отмякая от горьких чувств. – К чему рюмок-то напихала? Импортная ж тара, сразу видать – не хухры-мухры. Целая косуха, поди, им цена…

– Восемь тысяч с половиной! – гордо задрала подбородок мамик. – Бери, пока дают, поздравь кассиршу!

Сложив набор в подставленную Санькой коробку, Петров вытер шапкой вспотевшее лицо:

– Ну и денек, блин!

– Да-а… – качнул отец седой лапшой вдоль поцарапанного лица, хотел что-то добавить, но мамик его опередила:

– Нормальный день! Дочь моего мужа родного папашу нашла!

– Да-а, – меланхолично подтвердил отец. – Дочь объявилась от женщины, которую я в жизни не видел.

– Надо же, – удивился сантехник. – Вот какие кошки-мышки!

Из прихожей донесся музыкальный призыв чьего-то мобильного телефона. Новоявленная сестра-дочь процокала «казачками» мимо перспективных домочадцев.

– Мама велела срочно вернуться – у бабушки сердечный приступ, – известила она через минуту угасшим голосом. – Придется ехать, может, успею на вечерний поезд.

– Ох, беда, – всплеснула руками мамик. – Ты, Машенька, сразу приезжай, когда бабушке полегчает. Я тут вспомнила: в магазине «Малышок» видала недавно кроватку под дуб – лялечка, а не кроватка!

Сквозь магический кристалл

Мама с папой рвались на пушкинскую премьеру. Женя еле уговорила их не мешать ее дебютному выходу на сцену: «Вы меня только закомплексуете». Как всем новичкам, ей хотелось и отдалить спектакль, и ускорить. Но наконец в школьном зале вокруг елки, сплошь окутанной мохнатым серебром мишуры, отхороводился утренник. Время перевалило за полдень, и минуты, перегоняя друг друга, понеслись бешеным галопом к тому часу, когда зал снова зашумел, хлопая сиденьями подвинутых к сцене кресельных рядов.

Слышались возгласы о каком-то сюрпризе. Глянув в кулисную щель на заинтригованную толпу, Женя почувствовала простой человеческий ужас. Такой ужас, возможно, в первую секунду испытал Геракл перед многоголовой лернейской гидрой, ведь он наполовину был человеком. Вот где, оказывается, мама углядела в папе своего настоящего мужчину – на сцене! Только теперь Женя поняла и оценила папин героизм: доблестный артист Театра оперы и балета Евгений Шелковников чуть ли не еженедельно выходит сражаться с глазастым чудищем публики – и побеждает! А у трусливой дочери героя от зрелища полного зала начались сбои в сердечном ритме.

– Коленки тряс-сутся, – простучала зубами Юля над ухом. – Манд-д-раж.

– Все будет айс, к гадалке не ходи, – заверил завитый и напудренный Леха, нервно поглаживая усики, смастеренные в парикмахерской, где работает Санькина мама Елизавета Геннадьевна. Леха был с девочками на одной стороне сцены, Миша с Санькой – на другой. Шишкин готовился к вступительной речи.

Надя, в пышном газовом платье старшей Юлиной сестры, с томиком Пушкина в руках, зажмурилась и ткнула пальцем в страницу.

– Ой, смотрите!

– «Простим горячке юных лет И юный жар и юный бред», – прочел шепотом Леха строки, в которые уперся Надин дрожащий палец. – Да ну, какой еще юный бред? Мы с Мишкой вчера вечером сами гадали, честно, нам Пушкин лично ответил: все со спектаклем будет айс.

– Кто-кто ответил?

Леха растянул в улыбке бледные губы:

– Пушкин. Александр Сергеевич. На спиритическом сеансе. Мишка нарисовал на ватмане буквы, луну с солнцем по бокам, мы нагрели на свече блюдце со стрелочкой и сначала для пробы разбудили дух Наполеона. Он не захотел с нами общаться, или русский язык не знает. Тогда Мишка вызвал Пушкина и спросил про спектакль.