Коллекция геолога Картье

— Право же, я от всего сердца… — в голосе коменданта звучало нечто среднее между испугом и обидой. — Я всегда старался…

— Послушайте, комендант, — прервал его Барзак, сохраняя принятый им властный тон. — Где может мосье Картье переодеться?

— О, прошу вас, где угодно! — Комендант подбежал к двери с надписью «Машинное бюро», распахнул ее и крикнул: — Мадемуазель Катрин, потрудитесь выйти из комнаты, мосье Картье должен переодеться!

На пороге комнаты возникла высокая, полная брюнетка с красивым надменно-презрительным лицом, грубо обезображенным заячьей губой. Ни на кого не глядя, она величественно прошла к выходной двери, и тут обнаружилось, что она слегка припадает на одну ногу. Было что-то отталкивающее во всем облике этой лагерной мадонны, добровольно выстукивающей на машинке изуверские приказы, инструкции и отчеты.

— Переоденьтесь, Картье, — Барзак протянул ему небольшой чемодан. — Вы найдете здесь все необходимое.

Минут через пять из комнаты машинистки появился совсем другой человек. Картье от природы был худ, жилист, строен, широкоплеч, и полугодовое заключение почти не сказалось на его фигуре. Вот почему его летний светло-серый костюм, который тетя Мари прислала с Барзаком, оказался ему впору и придавал ему элегантный вид.

— Знаешь, Анри, — тихо сказал ему на ухо Барзак, — если бы не борода, ты все тот же…

— Это вовсе не я, — с шутливой серьезностью возразил Картье, — это препарат нашего милого доктора!

Но тут к нему шумливо и громогласно подлетел комендант; голубой берет, соскользнув с его шаровидной головы, лежал у него на плече.

— Ей-богу, я ни за что не узнал бы вас, мосье Картье! Вы похожи сейчас… на министра! Да, да, именно на министра! — Он высунулся в открытое на двор окно и закричал: — Катрин, Катрин! Вы можете вернуться в бюро, только взгляните прежде на мосье Картье!..

— Эй, комендант, — сердито сказал врач, — вы бы лучше распорядились, чтобы господину министру принесли стакан теплого молока и небольшой кусок черствого хлеба!

— О, что угодно, доктор! Быть может, обед?

— Стакан теплого молока и черствый хлеб, — повторил врач и сурово добавил: — Об обедах следовало позаботиться раньше…

— О, сию минуту распоряжусь! Катрин, — крикнул комендант в окно, — принесите мосье Картье из буфета стакан теплого молока и несколько сухарей! Да только живее!

Все это время Стамп безучастно сидел в углу комнаты: все шло как надо, и ему не к чему было вмешиваться. Лишь когда Картье, переодетый, вышел из машинного бюро, во взгляде Стампа появилось что-то живое. Теперь перед ним был уже не заключенный, одетый в лохмотья, не обезличенный лагерный номер, а личность, свободный и, по-видимому, сильный человек, способный жить и действовать по своим внутренним законам. И этот человек — Стамп отчетливо сказал себе это — враг, опасный, решительный, умный, гибкий и вместе непреклонный враг! Враг его, Стампа, прошлого, настоящего и будущего, враг его помыслов, его расчетов, его страстей, самого его дыхания! О, встреться ему этот Картье в ту далекую, сказочную пору, когда он, Стамп, был генералом СС фон Хагенау, он растоптал бы его, стер бы с лица земли! А сейчас он нуждается в этом человеке, он сам, своими руками выпустил его из железной клетки, куда тот угодил по воле теперешних хозяев мира, некогда создавших Нюрнбергский процесс, а теперь взявшихся, наконец, за ум! Но ничего, ничего, он еще втолкнет этого Картье обратно в железную клетку Эль-Гиара…

Мадемуазель Катрин, красавица с заячьей губой, подошла к Картье, слегка припадая на левую ногу, и поставила перед ним небольшой поднос со стаканом молока и сухарями. Затем, демонстративно отвернувшись, — Катрин презирала заключенных, как низшую породу людей, — она проследовала в свое бюро и принялась выстукивать на машинке убогую премудрость насильников и палачей.

— Пейте небольшими глотками, мой друг, — приговаривал врач, стоя возле Картье, — небольшими глотками!..

— Обязательно, доктор, благодарю вас, — сказал Картье и в несколько глотков отхватил полный стакан молока. Затем он повернулся к Барзаку: — Если я действительно свободен, я не намерен оставаться здесь ни одной лишней минуты!

— Разумеется, разумеется, вы свободны, дорогой Картье! — подскочил к нему комендант. — Вот в моих руках собственноручное письмо генерала Жаккара! Генерал ожидает вас в своей резиденции…

Картье, принимавший до сих пор все происходящее как некую удачу, в суть которой он пока не считал нужным вдаваться, впервые почувствовал себя озадаченным. При чем тут генерал Жаккар? Зачем понадобилось этому солдафону, палачу алжирского народа, освобождать его, Картье, из заключения?..

— Я надеюсь, — вкрадчиво продолжал комендант, подтягиваясь на носках и заглядывая в самое лицо Картье, — я надеюсь, что перед генералом… наше отношение к вам… наша терпимость… ведь вы так плохо обращались с нами, дорогой Картье!..

Картье брезгливо отвернулся от коменданта и шагнул в сторону.

— Знаете что, комендант, — с комической серьезностью воскликнул врач, — вы дали сейчас моему пациенту самую лестную и самую остроумную характеристику из всех, какие когда-либо тюремщик давал своему узнику!..

— На этом можно и кончить, — подытожил Барзак. — Идемте, господа!

— Нет! — резко сказал комендант. — Я вынужден вас задержать, вы еще не выполнили необходимых формальностей.

Убедившись в тщетности своих попыток покорить сердце Картье, комендант как-то сразу весь изменился. Ни в его фигуре, ни в лице, ни в повадке не осталось ничего смешного или угодливого: злобный карлик-толстяк из страшной сказки. Даже голубой берет, повисший на кончике его безобразно-крохотного уха, казался сейчас приметой его жутковатого достоинства.

— Мосье, — обратился он к Стампу, — поскольку именно вы вручили мне предписание генерала Жаккара, прошу вас дать расписку в том, что я из рук в руки передал вам заключенного Анри Картье. Вот вам перо и бумага!

Стамп под диктовку коменданта написал требуемую расписку.

— Все? — спросил он. — Мы можем идти?

— Нет! — И комендант медленным взглядом, снизу вверх, с наглой подозрительностью обвел троих посланцев генерала Жаккара. — У меня возникли некоторые сомнения, я решил связаться по телефону с канцелярией генерала. Прошу вас, господа, покинуть комендатуру и обождать результата на дворе. Нет, нет, вы, заключенный Картье, останетесь здесь! Жубер, ты отвечаешь мне за Картье головой!..

Только через два с половиной часа комендант объявил, что адъютант генерала подтвердил подлинность предписания об освобождении заключенного Анри Картье. Был уже поздний вечер, на черном небе горела огромная оранжевая луна, когда четыре человека вышли из ворот Эль-Гиара и двинулись к машине, ожидавшей их в двухстах метрах от лагеря. Картье, поддерживаемый Барзаком, с усилием переставлял ноги: действие препарата подходило к концу, а дать новую дозу врач отказался.

— На ночь силы вам не нужны, мой друг, а в полдень я приду в гостиницу и с помощью иглы снова поставлю вас на ноги!