Коллонтай. Валькирия и блудница революции

Она отмечала в дневнике: "Старые, заслуженные большевики все критикуют, охаивают, осмеивают, иронизируют, с раздражением говорят, что так продолжаться не может. <…> Мы теряем верный курс, говорят они. Компас испорчен. <…> Если спросить, что они предлагают, какие меры? Их нет".

А когда пришла весть о самоубийстве ее племянника Михаила Домонтовича, Александра Михайловна так прокомментировала это в дневнике: "Отдаться личной печали — нет, такая роскошь не ко времени. Надо жить и бороться ежедневно, ежечасно за наши идеалы".

22 марта 1932 года Александра писала из Стокгольма Вере Юреневой: "Хотелось бы, чтобы удался Женский день. Хотя он уже все менее и менее нужен. Проблемы, которые сейчас больно еще ударяют по женщине, — общего характера. И одна из проблем: перевоспитание мужской психологии. Ой, как это необходимо! Как мало в них товарищества и дружеской созвучности и как много "самодовления". У них глаза не открыты, чтобы воспринимать и все оттенки нового бытия, и нас, новых женщин. Отсюда — ой, ой, сколько боли…"

В августе 1932 года Коллонтай занесла в дневник: "В Москве видала Дыбенко. Он на видном командном посту на юго-востоке Союза. Рассказывал, что в армии чувствуется "два настроения", почти что два лагеря. Одни целиком и полностью за генеральную линию. Другие за генеральную линию, но с оговорками. Это не столько принципиальные расхождения, ничего общего с троцкизмом не имеющие, сколько столкновения по ряду военнотехнических и организационных вопросов: недовольны назначением того-то или снятием того-то… Рассказал, что весной этого года Сталин созвал на вечер комсостав, якобы для того, чтобы "помирить два лагеря" (а по-моему, чтоб самому посмотреть, в чем же расхождение и что у них, у комсостава, на уме и на душе). Прием был великолепный. После ужина Сталин расспросил о делах в его частях и неожиданно спросил:

— А скажи-ка мне, Дыбенко, почему ты разошелся с Коллонтай? Большую глупость сделал.

— Это ты, товарищ Коллонтай, виновата, — упрекнул меня Дыбенко. — Зачем ты меня на другой женила? Это ты все слетала. Почему ты послала мне вслед телеграмму в Гельсингфорс?

Мне смешно стало от его слов, я уже не помню, что я ему телеграфировала в двадцать третьем году, вероятно, советовала жениться поскорее. Странно, как можно изжить такое глубокое чувство. И я перелистываю дневник двадцать третьего года и удивляюсь, что так больно, когда дороги с Дыбенко разошлись окончательно. А тут еще странная встреча с бывшей женой Павла Дыбенко. Они уже разошлись, и она теперь жена какого-то высокопоставленного красного командира. Она пополнела и потому подурнела. Неужели я из-за нее столько ночей не спала?"

В 1933 году вождь наградил Коллонтай орденом Ленина "за активную работу по приобщению женщин к социалистическому строительству". Во многом это была награда и за то, что Коллонтай добилась того, чтобы изгнаннику Троцкому не дали шведской визы. В благодарственном письме Сталину Александра Михайловна писала: "То, что награждение орденом Ленина проводилось в связи с 8 Марта, — это очень хорошо. За награждение не благодарят, но я хочу, чтобы Вы и ЦК знали, какую ценность данный факт имеет для меня в связи с женским движением… Здесь, за границей, препоганая, нервная и безисходная для капитализма и его защитников обстановка. От нее устают нервы, но умом торжествуешь: до чего верны, правильны, безошибочны прогнозы нашей партии".

В 1931 году была закончена публикация мемуаров Шляпникова "Семнадцатый год". В связи с этим 19 февраля 1932 г. было принято постановление оргбюро ЦК об исторических произведениях Шляпникова: "Ввиду того, что тов. Шляпников не только не признает этих своих ошибок, а продолжает настаивать на своих клеветнических, против Ленина и его партии, измышлениях, ЦК постановляет: 1. Прекратить печатание и распространение "исторических" работ т. Шляпникова ("1917 год", "Канун 1917 года"). 2. Предложить т. Шляпникову признать свои ошибки и отказаться от них в печати. В случае же отказа со стороны т. Шляпникова выполнить пункт второй — исключить его из рядов ВКП(6)".

Шляпников каяться не стал, и как раз в 1933 году вместе с другим бывшим товарищем Коллонтай по "рабочей оппозиции" Павлом Медведевым был исключен из партии. Он к тому времени уже почти оглох и плохо видел. А вот Зоя Шадурская стала генеральным секретарем Всесоюзной торговой палаты.

Дыбенко тем временем развелся с Валентиной и, оставив Ерутину, женился на 27-летней учительнице Зинаиде Карповой и усыновил ее сына от первого брака.

Коллонтай удалось заключить долгосрочный торговый договор со Швецией, а для его обеспечения — договор о займе на 100 млн. долларов. Советский Союз, в частности, закупил шведских племенных коров.

Побывав в 1933 году на Пленуме ЦК ВКП(б), Коллонтай отразила в дневнике свой восторг перед Сталиным: "Никогда еще не чувствовала я так отчетливо всю силу мысли нашей партии в строительстве социализма. Пленум — живая вода. Поразило меня также, как аудитория слушала Сталина, как реагировала на каждый его жест. От него исходит какое-то магнетическое излучение. Обаяние его личности, чувство бесконечного доверия к его моральной силе, неисчерпаемой воле и четкости мысли. Когда Сталин близко, легче жить, увереннее смотришь в будущее и радостнее на душе…

За улыбкой Сталина прячутся большие мысли, большие решения. В ней чувствуется снисходительность к человеческому недомыслию…"

Эти записи сделаны явно на тот случай, если дневник станет достоянием чужих глаз.

Коллонтай так прокомментировала в письме Зое Шадурской убийство Кирова: "Дорогая, дорогая, <…> неужели еще неясно, что отдельные убийства хотя бы самых блестящих, сильных наших работников не остановят исторически необходимой для всего человечества победной работы нашей? <…> Мне скоро будет 62 года, но именно этот удар, этот змеиный укус врагов сделает меня сильной, как 30-летнюю. <…> Неужели мы забываем, что мы в крепости, осажденной врагами, что их бешенство и хитрость не умерились, что исторические законы им неведомы?"

Фуражка C.M. Кирова, простреленная в день покушения

В связи с убийством Кирова в своем выступлении перед советской колонией в Стокгольме Коллонтай охотно и предсказуемо заклеймила Зиновьева: "Отличительной чертой прежних группировок в партии являлось то, что они не скрывали своих разногласий с партией, открыто отстаивали их. <…> А зиновьевцы шельмовали свою платформу, лишь бы остаться в партии и гадить. <…> Зиновьевцы вели себя как белогвардейцы и поэтому заслужили, чтобы с ними обошлись, как с белогвардейцами".

Напомнив, что "партбилет — это еще не гарантия, если поведение субъекта подозрительное", Коллонтай призвала к всеобъемлющей бдительности: "Бдительность — наша путеводная звезда! О всех подозрительных случаях и лицах надо немедленно информировать партию".

После убийства Кирова были арестованы не только Зиновьев и Каменев и некоторые их сторонники, но и бывшие лидеры "рабочей оппозиции", в том числе и ранее сосланный в Карелию Шляпников. В 1935 году его приговорили к 5 годам тюрьмы, но заменили заключение ссылкой в Астрахань.