Комдив. От Синявинских высот до Эльбы

Мне хотелось расспросить командира дивизии о поведении противника, его огне и контратаках. Однако генерал Ф-в, плотный, с ярким румянцем на толстых щеках, пребывал в непонятном мне настроении. Я чувствовал неприязнь в его отношении ко мне. Казалось, надо бы радоваться, что подошла свежая дивизия продолжать начатый бой. Мне приходилось клещами вытаскивать из него каждое слово. Он не сказал ни одной законченной фразы, только лаконичные «да» или «нет» в ответ на все мои вопросы. Видимо, что-то было с ним не то, какой-то червь точил. Это было тем более странно, что, как правило, на фронте нового человека, с которым предстояло воевать бок о бок, встречали радушно.

В тот же день, чтобы немного передохнуть, я зашел на его НП в маленькую комнатушку, где за дощатой перегородкой сидел он сам и докладывал по телефону командующему армией. Он явно не слышал, как я вошел, и продолжал говорить очень громко, на ходу сочиняя небылицы о том, что его контратакуют десятки танков противника с батальоном пехоты и его части с трудом отбиваются. На самом деле вокруг была тишь да гладь. Позже я, кажется, понял, в чем было дело: ранее он докладывал, что его дивизия уже овладела высотой 40.4, но теперь вся ложь могла выйти наружу. Надо было как-то оправдываться. Верно говорят, что нигде так не врут, как на охоте и войне. С другой стороны, Ф-в пользовался тем, что штаб 8-й армии, видимо, не контролировал своих подчиненных.

Позже я поручил майору Шуляковскому и топографу капитану Комлеву составить вместе с топографом 256-й дивизии акт, в котором показать схемой расположение противника и передовых частей 256-й дивизии, чтобы иметь документ, отражающий действительное положение сторон. Разговоры о том, что высотой 40.4 владеет 8-я армия, не соответствовали действительности.

В тот же день, 14 августа, в 16 часов я получил по телефону срочное распоряжение командарма 8-й армии выдвинуть один из полков к высоте 40.4 для атаки противника. Когда наш 1067-й стрелковый полк под командованием подполковника М. В. Игуменова, смелого и опытного командира, подходил к наблюдательному пункту 256-й дивизии, противник встретил его плотным огнем артиллерии и шестиствольных минометов. Чтобы избежать больших потерь, Игуменов быстро рассредоточил батальоны в ближайших укрытиях, в лощинах и оврагах, а меня просил повременить с вводом полка в бой до наступления темноты. Немецкий аэростат висел в воздухе, наблюдая за выдвижением нашей пехоты с полковой артиллерией, и помогал своим легко и точно обстреливать полк. Каждая точка на местности была хорошо пристреляна противником.

Нельзя было не согласиться с законной просьбой командира полка Игуменова, и я обещал не выдвигать полк к боевым позициям до темноты.

Вскоре меня опять вызвали к телефону. Я услышал, что буду говорить с Кирилловым. Я знал, что это условная фамилия К. А. Мерецкова, командующего Волховским фронтом. Получив приказ быстро выходить на высоту 40.4 и развивать успех прорыва, я на мгновение лишился дара речи. Как выходить на высоту, если она находится в глубине обороны противника?

— Прежде чем выйти на эту высоту, надо ею овладеть, она прочно занята противником. Передний край проходит… — Но командующий не дал мне договорить, и я услышал, что он возмущен моей неосведомленностью:

— Что вы докладываете чепуху? Уже более двух суток, как высота занята нашими частями, и это уже опубликовано в сводках Информбюро.

Возражать командующему фронтом, особенно в боевой обстановке, — дело тяжелое, тем более когда на другом конце провода непоколебимая уверенность в своей правоте. Но я упорствовал:

— Возможно, что высота была занята нашими войсками (в чем я очень сомневался), но в настоящее время она у противника. Части 8-й армии находятся примерно в 2 км восточнее этого пункта.

Теперь было совершенно ясно, почему командир 256-й дивизии встретил меня так неприветливо: он или сдал немцам эту высоту, или вообще ее не брал, что впоследствии и подтвердилось, но зато врал очень убедительно.

Разговор с командующим фронтом закончился тем, что он приказал мне действовать быстрее. На мою просьбу усилить дивизию артиллерией он ответил:

— Вся артиллерия будет работать на дивизию.

Я понял. Это была пустая фраза. Вспомнились синявинские бои 1942 года, когда вот так же был введен в бой 4-й гвардейский стрелковый корпус, а вся артиллерия 8-й армии молчала. Корпус же под ожесточенным огнем таял, как весенний снег. «Вся артиллерия» — пустой звук для военного человека. Только приданная дивизии артиллерия, поступившая на время выполнения боевой задачи командиру дивизии, или поддерживающая артиллерия, выполняющая лично поставленные командиром дивизии задачи при тесном контакте с командирами-артиллеристами, будет работать на дивизию. Остальное — фикция. Было обидно, что это исходит от командующего, у кого только в прошлом году «вся артиллерия» погубила полнокровный гвардейский корпус: за несколько дней от него остались крохи. Полученные уроки не шли впрок.

Скорее всего, как я понимал, ни на фронте, ни в 8-й армии уже не было артиллерийских снарядов.

После разговора с генералом армии Мерецковым я подумал, что, после того как он узнал, что высота занята противником, на карту будет поставлено все, чтобы вернуть ее, иначе тем, кто давал ложную информацию, крепко попадет от Ставки ВГК. Таким образом, наша 311-я стрелковая дивизия оказалась между молотом и наковальней.

Не успел я закончить разговор, как телефонист снова передал мне трубку. На другом конце провода был начальник штаба фронта Ф. П. Озеров, который пытался внушить мне, что вводить полк в бой надо. Беда была в том, что никто в штабе фронта не знал, что реально происходит на поле боя, что гитлеровцы крепко засели в обороне и ведут периодический артобстрел, а наши войска, разбитые в предыдущих боях, отсиживаются в траншеях. Артиллерия наша молчит. В 256-й дивизии не побывал ни один из офицеров из штабов фронта и 8-й армии, чтобы правдиво и беспристрастно доложить об обстановке. Доверять — это хорошо, но и проверки делать надо обязательно. Не зря говорят: «Доверяй, но проверяй».

Через несколько минут после разговора с генералом Озеровым, к которому я относился с большой симпатией как к умному, приятному человеку, меня вызвал к телефону командующий 8-й армией генерал Ф. Н. Стариков. Разговор был на ту же тему. В резкой, грубой форме, не выбирая выражений, привыкший, видимо, покрепче нажимать на подчиненных, чтобы слушались, генерал Стариков обрушился на меня с тем же требованием перехода в наступление, не медля ни минуты.

Было очевидно, что все они, кто ругал, приказывал и поучал меня, как надо действовать, обстановку на поле боя представляли совсем не так, как она сложилась в действительности. Там все еще полагали, веря ложной информации Ф-ва, что на участке 256-й дивизии идут напряженные бои и необходимая помощь должна быть обеспечена немедленно. Если бы они знали реальное положение вещей, я уверен, никто бы не заставлял меня вводить в бой полк днем под губительный огонь противника. Возможно, они считали меня чужаком, не заинтересованным в делах чужой для меня армии, или просто недотепой, которого в бой надо гнать палками. Среди огромного большинства честных командиров на фронте попадались подлецы и себялюбы, для которых ложь служила оправданием их бездействия и трусости, а такие недальновидные люди, как Стариков, верили им.

Я полностью отдавал себе отчет в том, что нельзя выводить части на рубеж атаки в условиях светлого времени на абсолютно открытой местности. Это привело бы к колоссальным потерям. Надобности в такой горячке не было. Другое дело — развивать успех после удачного наступления, когда противник еще не успел организовать сопротивление на новом рубеже или когда контратака противника грозит нашим частям потерей занятого рубежа или окружением. В данном случае за двое или больше суток паузы обе стороны перешли к обороне и не вели активных действий. Я твердо решил начать атаку только тогда, когда в дивизии все будет подготовлено для этого, и только с наступлением темноты, скрытно, а не днем, с ходу.

Я осознавал, что беру на себя огромную ответственность, что мне не простят самовольства, но, несмотря на угрозы со стороны начальства, жертвовать бойцами я не мог.

Сделать предстояло немало: скрытно, без потерь вывести полк на рубеж, установить на прямую наводку полковые и батальонные пушки, хорошо их окопать и замаскировать, уточнить цели для орудий прямой наводки, организовать войсковую и артиллерийскую разведку противника, принять решение на бой и поставить задачи командирам полков, определить огневые задачи дивизионной артиллерии, организовать взаимодействие между полками, установить сигналы управления и т. д. и т. п. Нет необходимости перечислять весь объем работы командиров дивизии, полков, батальонов и рот. Необходимо иметь время на организацию боя своей части и подразделений. Без тщательной подготовки боя хорошего результата ждать не приходится.

Еще несколько раз вызывали меня к наспех установленному в открытой землянке телефону и справлялись о принятом мною решении, все торопили и торопили. Я словно находился между Сциллой и Харибдой. С одной стороны, противник каждую минуту готов был обрушиться массированным огневым налетом на выдвигаемые наши части (аэростат наблюдения все время висел в воздухе), а с другой — мое начальство, не видя и не зная реальности, торопило меня с наступлением. Передо мной стояла дилемма: либо бросить части в бой и бездарно потерять их, либо твердо стоять на своем со всеми вытекающими лично для меня последствиями. Я выбрал последнее. Это было трудное решение. Тот, кто попадал в подобное положение, поймет меня. На фронте такие передряги переживаются нисколько не легче, чем участие в кровопролитных боях.