Комдив. От Синявинских высот до Эльбы

Бои в Польше и Германии

После прорыва фронта западнее Вислы 311-я дивизия преследовала части противника, как говорится, на всех парусах. Гитлеровцы были бессильны сдерживать натиск двух фронтов: 1-го Белорусского под командованием маршала Г. К. Жукова и 1-го Украинского маршала И. С. Конева. Там, где противник намеревался удержать выгодный рубеж или город, он попадал в окружение наших войск. Словом, мощной, неудержимой лавиной неслись наши войска на запад.

Наша дивизия, окрыленная успехом преследования противника в составе 61-й армии генерала П. А. Белова и 89-го корпуса генерала М. А. Сиязова, находилась на самом правом фланге армии. 17 января 1945 года 311-я дивизия освободила города Надажин и Брвинув. В этот же день польская армия освободила Варшаву. На пути нашего преследования был освобожден г. Сохачев, а затем 22 января — г. Иновроцлав. В этих городах были захвачены большие боевые трофеи. В тот момент, когда дивизия освобождала окраину города Иновроцлав, в центре города в двухэтажном доме, которое занимало гестапо, по словам очевидцев, творился страшный переполох. Напуганные нашим стремительным наступлением, немцы выпрыгивали из окон в надежде успеть удрать. Не все успели, некоторые попали к нам в руки.

Когда город был полностью освобожден, жители вышли на центральную площадь, чтобы приветствовать своих освободителей. Стихийно возник многолюдный митинг, на котором мне пришлось выступить. Кругом, на площади и соседних улицах, ликовал народ. Люди рвались к нам, обнимали, целовали и пытались добрыми словами выразить благодарность освободителям. Многие — и мужчины, и женщины — не скрывали слез.

Выбраться из толпы было невозможно, как ни старались. Наконец кто-то из офицеров комендантского взвода, используя команду солдат, сумел нас вывести.

Быстро нашли для нас квартиру одного польского профессора, где я смог в спокойной обстановке по личной радиостанции связаться с передовыми частями и поставить им задачи на ночь. Местные власти хотели как можно лучше, удобнее нас разместить. В этой квартире остановились я и мой заместитель по политчасти полковник Хирный. Я быстро связался по рации с передовыми полками дивизии и отдал необходимые распоряжения.

В доме никто нас не беспокоил. Хозяева предлагали поужинать с ними, но мы отказались, чтобы не очень их затруднять. На ночь нам постелили постели. Постельное белье было настолько белоснежным, что мы не решились даже притронуться к нему, так и просидели всю ночь за телефоном и рацией, докладывая начальству о положении дел и ставя задачи подчиненным.

Два наших стрелковых полка находились западнее Иновроцлава, а третий — восточнее. Утром полки первого эшелона дивизии, атаковав арьергардные части противника, начали продвигаться, а второй эшелон дивизии, третий стрелковый полк, вошел в город. Чтобы не ударить в грязь лицом, бойцы и офицеры этого полка надели перед выступлением новое обмундирование, хранящееся в ранцах, и во всем параде с дивизионным оркестром прошли по улицам города. Начальник штаба дивизии полковник Новиков, зам. командира дивизии по политчасти полковник Хирный и я стояли на тротуаре, пропуская полк перед собой. Услышав звуки оркестра, жители высыпали из своих домов и приветствовали проходивший полк. Бойцы подтянулись и шли, не ломая равнение. Мы решили тоже немного пройти по улице, а потом уже сесть в машины и выехать вперед в полки первого эшелона. Когда мы тронулись в путь, люди подбегали к нам, жали руки, кто был подальше — слали воздушные поцелуи, а один из ксендзов схватил полу моей шинели и поцеловал ее. Так исключительно душевно встречали и благодарили нас, а в нашем лице Советскую Армию за освобождение своего города от фашистской оккупации. Тепло было на душе от такого сердечного, доброго отношения польского народа к нам, к нашей армии. Это еще больше вдохновляло бойцов на борьбу с ненавистным врагом.

Продвигаясь по территории Польши, мы сражались с фашистами, но чаще преследовали их. Сейчас я даже не припомню какого-либо значительного боя.

Чтобы не дать возможности отступающим немецким частям оторваться от преследующих их частей нашей дивизии, стрелковые части мобилизовали гражданский конный транспорт. Повозки везли тяжелую солдатскую выкладку, легко раненных бойцов, радистов и телефонистов с аппаратами. Таким образом догоняли отступающего противника, не давая ему возможности где-либо закрепиться.

Вспоминается такой случай. Командир 1069-го стрелкового полка подполковник Закки Хабибуллин, преследуя со своим полком противника, «восседал» (другое слово трудно подобрать) с офицерами штаба на повозке с серебряными украшениями и большими кистями по четырем углам. Нельзя было без улыбки смотреть на эту картину. Вполне очевидно, что никто из тех, кто ехал на этом катафалке, а это был именно катафалк, не знал о его прямом назначении, полагая, что красивая «колесница» предназначалась для выездов польской знати.

Я, как командир дивизии, видя, как используется мобилизационный транспорт, не считал это нарушением дисциплины. Нельзя было отставать от удирающего противника и давать ему возможность закрепляться на удобном для обороны рубеже. Еще Суворов учил: «Нужно, невзирая на труды, преследовать неприятеля денно и нощно, пока истреблен не будет». За сутки части делали по 40–50 км, а ведь это было нелегко. Мы, командиры, прекрасно понимали это и не только не возражали против инициативы бойцов использовать гражданский транспорт, но и поощряли их.

На это, однако, совершенно иначе смотрел наш командир корпуса генерал Городинский, когда мы еще воевали в Латвии. Тогда нам тоже приходилось преследовать отступающие части противника кто на чем горазд, и благодаря этому мы не давали ему останавливаться и закрепляться. Городинский с 3–4 здоровенными солдатами с топорами выезжал вперед и встречал на маршруте части корпуса. По его приказанию солдаты совершали экзекуцию над всем транспортом. За разведкой двигались колонны полков. Впереди колонны, как правило, в карете, часто старинной, ехали командиры полков. Увидев на дороге командира корпуса, они сходили со своих карет и с докладом подходили к нему. Тот, приняв доклад, приказывал отвести карету в сторону от дороги и отпрячь лошадей, а затем, театральным жестом опереточного артиста указывая рукой на карету, подавал команду своим молодцам: «Руби!» Исполнители с топорами со знанием дела ретиво бросались к карете, которая под их ударами быстро превращалась в щепу. Городинскому, видимо, эта безобразная сцена доставляла радость: он весь сиял от приятного чувства исполненного долга, что пресек страшное зло. Однажды, стоя рядом, я произнес знаменитое гоголевское: «Александр Македонский — герой, но зачем же стулья ломать?» Городинский сверкнул на меня глазами, но не ответил.

Командиры полков и частей, взирая на сцену уничтожения средств передвижения, ждали, что после этого гром обрушится и на их головы, но Городинский, довольный совершенной казнью кареты, милостиво их отпускал. Понурив головы и наверняка испытывая чувство стыда за всю эту вакханалию, творимую большим командиром, они уходили догонять свои части.

Мои просьбы не лишать уставших командиров транспорта, с помощью которого они имели возможность немного отдохнуть перед боем и не отставать от своих передовых подразделений, на танках и машинах преследующих противника, были гласом вопиющего в пустыне. Не встречая с моей стороны поддержки, Городинский несколько усмирял пыл в моем присутствии и уже без особого вдохновения «рубил» все нетабельное, что встречалось в колоннах. «Рубил» он не только кареты и повозки, на которых сидели бойцы, уставшие от продолжительного преследования врага, но и велосипеды, которые использовались саперами, связистами и всеми, кому они были нужны. После очередного «наведения порядка в колоннах» на дорогах валялись груды искалеченных велосипедов — результат неуемной энергии трех верзил с топорами.

Городинскому не все и не всегда, надо сказать, сходило с рук. Был такой случай. Как-то он пропускал колонну медико-санитарного батальона дивизии, который следовал за войсками на табельных автомашинах. Ястребиный глаз командира корпуса выхватил из потока одну из грузовых машин медсанбата, в открытом кузове которой ехали медсестры, причем одна из них, сестра-хозяйка медсанбата, сидела в кресле. Остановив машину, Городинский приказал вытащить из кузова это кресло. Медсестры не догадывались, зачем это нужно, но исполнили приказание и стащили кресло на землю. Встав в свою любимую героическую позу, чтобы впечатление было еще более неотразимым, Городинский приказал: «Руби!» Сестра-хозяйка, услышав команду, во весь голос закричала:

— Дурак такой! Что ты делаешь?! Это ведь зубоврачебное кресло, казенное!

Городинский сразу опешил и от «дурака», и от своей ошибки, но, спохватившись, крикнул сестре-хозяйке:

— Пять суток ареста!

Продолжать начатую экзекуцию ему явно не хотелось, хотя кресло уже было испорчено топорами.

В тот же день на привале Городинский позвонил мне и приказал, чтобы я посадил сестру-хозяйку медсанбата на гауптвахту на пять суток.

— За какую провинность сажать хорошую сестру?