Коммуналка 2: Близкие люди
Шрифт:
— Я ответил, что спрошу.
— Ты спросил.
Наверное, если бы Калерия отказалась, он бы понял, ее муж. И его отец тоже бы понял. Вот он бы не согласился. Двуипостасные горды. И, наверное, все на самом деле хуже, чем кажется, если он решил переступить через свою гордость.
— Весной, — решилась она. — Мы приедем весной. В апреле. Земля тогда полна силы.
Должна быть.
— Спасибо.
— Не за что, — в кольце его рук спокойно. — Скажи… пусть зерна хорошего купят. Сеять рано, но… я поговорю. А потом снова приедем. Надо будет несколько раз. Сколько не знаю. Я вообще ничего,
— Получится, — он осторожно коснулся губами виска. — Назад?
— Нет. Темно уже. И метель.
Та и вправду разгулялась, завыла на сотню голосов, убеждая, что, конечно, город совсем даже рядом, но не настолько, чтобы рисковать. В метели легко заблудиться.
— Тут ведь тепло. И шуба есть. А дом надо будет выбрать побольше… — кажется, она сказала это вслух. — А то ведь…
Живая вода вернула жизнь и ее телу. И, наверное, в этом возрасте уже поздно, людям определенно поздно рожать, но Калерия не человек.
Да и…
…что за берегиня, когда свое уберечь не способна?
Ветер загудел, но она лишь плотнее прижалась к мужу. Горячий… и вот как понять, какая кровь верх возьмет? С другой стороны, какая бы ни взяла, все хорошо, все ладно…
— Медведя искать? — поинтересовался Ингвар, вытягиваясь на узкой кровати. И лежал-то осторожно, опасаясь движением неловким ее потревожить.
— Зачем?
— Шкура теплая. Большая. Самое оно на пол будет.
Калерия подумала и согласилась. Что на пол, что в колыбель…
— Искать, — она улыбнулась темноте, и глаза Ингвара блеснули алым. Понял? Что ж… хорошо, что двуипостасные понятливы.
Во сне она видела яблони. И золотое поле, протянувшееся от края до края, наполненное жизнью и солнцем. И она, Калерия, сидела, перебирая тяжелые колосья.
— Вот так заплетай, один к другому… — говорила она кому-то.
Стало быть, дочка.
…сказать? Во сне она знала ответ. А проснулась и забыла. Но пшеницы нужно будет и сюда купить, той, что получше…
…мальчишек завезли на двух машинах. Военные грузовики темно-зеленого цвета казались грязными, неуютными.
— Тебе вовсе не обязательно, — Матвей хмурился.
Вечно он хмурится.
И командовать пытается. Потом, правда, спохватывается, наткнувшись на насмешливый взгляд и начинает смущаться, извиняться. А Эвелина охотно его извиняет.
Наверное, ей и вправду не обязательно присутствовать.
И даже лишнее это. Чересчур уж чуждо смотрится она в своей собольей шубе среди военных. А те снуют, заглядываются, и взгляды эти заставляют Матвея нервничать. Вот глупый. Можно подумать, Эвелине кто-то кроме него нужен.
Она оперлась на руку.
— Рассказывай, — велела Эвелина, понимая, что, если Матвея не отвлечь, то людям будет плохо. Вон, денщик уж на что привычный, а отодвинулся на два шага.
— Так… рассказывал уже.
— Еще расскажи.
— Мальчишки. Беспризорники. И приютские. Все проблемные…
Они выбирались из машин без спешки, оглядываясь настороженно, будто заранее ничего хорошего не ожидая, ни от места, ни от людей.
А ведь совсем не выглядят детьми.
То есть, у Эвелины, если подумать, из знакомых детей только Розочка с Машкой, но те совсем маленькие. Эти старше.
Много
старше.И не в годах дело. Вот один сплюнул под ноги, вытащил из рукава сигаретку и закурил демонстративно.
— Кто-то на улице жил. Кто-то… лучше бы на улице. Далеко не все приюты и вправду помогают детям. Вон того видишь?
Длинный мальчишка с тонкой шеей и лысой круглой головой.
— Убил отчима. Перекинулся и горло перервал. Правда, стали разбираться — за дело. Тот и мать избивал, и младших, и его вот…
Двуипостасный, стало быть.
— Мать — слабенькая ведьма, во время войны в госпитале служила, там и сошлась с одним… потом война раскидала, потерялась, ну и… одиночка с ребенком на руках.
— Она не знала, что ее… гм, партнер…
— Знала. Но не думала, что сыну передастся.
А оно передалось.
— Стая от него отказалась. Слишком взрослый. И нестабильный. А вон тот, чернявый… сумеречник. Кто родители — не известно, жил в таборе, подворовывал. Потом, как дар открылся, стали использовать иначе. Активно использовать… в общем, попался. В колонию его? Не удержит. Дар блокировать? Так это нерационально. Вот и…
…и возникла у кого-то гениальная идея собрать таких вот неприкаянных, но потенциально полезных, в одно место.
— Маг. Два года банду свою держал. Не уверен, что из него что-то выйдет, но уговорили взять пока.
Мальчишка не выглядел внушительным, он стоял в стороне и, пожалуй, единственный осматривался вокруг без страха, с холодным интересом.
— Будут проблемы, — вздохнул Матвей.
— Будут, — согласилась Эвелина, просто-таки шкурой ощущая недетский взгляд. — Только мальчики?
— С девочками проще. Двуипостасные от женщин не отказываются. Мало их. Ведьмы своих примечают, да и… вообще. Они отходят легче, приспосабливаются проще. Эти же… зверята.
Кто-то кого-то толкнул.
Раздался крик.
Мат.
…проблемы определенно будут, но…
Эвелина запахнула полы шубы, посмотрела на небо и запела. Ее песня была легкой, как нынешний морозный день. Первыми замерли конвоиры. Застыли солдаты, некоторые прикрыли глаза, позволяя себе погрузиться в воспоминания.
Голос летел, раскалывая морозное небо, наполняя весь мир смыслом, но для каждого он был своим. И первым не выдержал мальчишка, тот, что стоял, сгорбившись, сунувши руки в карманы. Из закрытых глаз его потекли слезы, но никому-то не было дела до чужой слабости.
А когда Эвелина все-таки замолчала, то услышала, как совсем рядом кто-то судорожно вздохнул…
…снова хотелось плакать.
Чужая боль висела над полем, и Виктории пришлось сделать усилие, чтобы сдержать протяжный крик. Почему никто не видит?
Никто не ощущает?
По щекам поползли слезы, и одно это заставило Пантелеймона Тимофеевича пятиться. Вот он поднял руку, и сопровождение отступило.
Правильно.
Только не понятно. Ладно, вот это вот туманное марево, повисшее над полем, люди не видят, но неужели они не чувствуют? Или все-таки… место, где стояла до войны деревенька, гляделось мирным. Снег присыпал поля, укрыл лес, раскрасивши его во все оттенки белого, заодно уж припрятал под толстым покрывалом и остатки самой деревеньки.