Комната
Шрифт:
В машине она не смотрит на меня в зеркале. Я спрашиваю:
— Почему ты бросила мой мяч?
— Потому что сработала сигнализация, — отвечает бабушка, — я ведь за него не заплатила.
— Ты хотела ограбить магазин?
— Нет, Джек, — кричит она, — я бегала по всему зданию как сумасшедшая, разыскивая тебя. — Потом она добавляет уже более спокойным голосом: — Все могло случиться.
— Например,
Бабушка удивленно смотрит на меня в маленькое зеркальце.
— Тебя мог увести с собой чужой человек, вот о чем я говорю, Джек.
Чужой человек — это человек, который мне не друг, но ведь продавщицы были моими друзьями!
— Почему?
— Потому что этот человек мог захотеть иметь своего собственного мальчика, понятно?
Но мне ничего не понятно.
— Или даже ударить тебя.
— Ты имеешь в виду его? — То есть Старого Ника, но я не могу произнести это имя.
— Нет, ему уже не выбраться из тюрьмы, но кто-нибудь вроде него вполне мог бы это сделать, — отвечает бабушка.
А я и не знал, что в мире есть человек, похожий на Старого Ника.
— А ты можешь вернуться и забрать мой мяч? — спрашиваю я.
Но бабушка заводит мотор и так быстро выезжает со стоянки, что у машины взвизгивают колеса. Пока мы едем, я все больше и больше свирепею.
Вернувшись домой, я укладываю свои вещи в сумку с Дорой. Ботинки в нее не влезают, и я выбрасываю их в мусорное ведро. Потом я скатываю наш ковер и тащу его за собой по лестнице. Бабушка входит в прихожую.
— Ты вымыл руки?
— Я возвращаюсь в клинику, — кричу я ей, — и ты не можешь меня остановить, потому что ты, ты мне чужая!
— Джек, — говорит она, — положи этот вонючий ковер на место.
— Сама ты вонючая, — реву я.
Бабушка хватается за сердце.
— Лео, — говорит она через плечо, — клянусь, с меня хватит…
Отчим поднимается по ступенькам и берет меня на руки. Я бросаю ковер. Отчим пинком ноги отбрасывает с дороги мою сумку. Он несет меня под мышкой, а я кричу и бью его ногами, потому что это разрешено, это — особый случай, я могу даже убить его, я убиваю и убиваю его…
— Лео, — плачет внизу бабушка. — Лео…
Фи-фай-фо-фам, он сейчас разорвет меня на кусочки, завернет в ковер и зароет в землю, и тогда «червяк вползает, выползает…».
Отчим бросает меня на надувной матрас, но мне совсем не больно. Он садится на край матраса, отчего по нему пробегает волна. Я по-прежнему плачу, меня всего трясет, а на простынь капают сопли.
Наконец я успокаиваюсь. Я достаю из-под матраса зуб, кладу его в рот и с силой сосу. Но он не имеет никакого вкуса. Я вижу руку отчима рядом со мной, у него на пальцах волосы. Его глаза находят мой взгляд.
— Ну что, успокоился, все прошло?
Я передвигаю зуб к деснам.
— Что?
— Будешь есть на диване пирог и смотреть игру по телевизору?
— Буду, — отвечаю я.
Я собираю упавшие с деревьев ветки, даже самые тяжелые. Мы с бабушкой обвязываем их веревкой, чтобы их забрал город…
— А как это город?..
— Я хотела сказать, парни из города, ну те, в обязанности которых входит уборка территории.
Когда я вырасту, то буду работать великаном, но не тем, который ест детей, а тем, который их ловит, если они падают в море, а потом возвращает домой.
Я кричу:
— Внимание, одуванчики.
И бабушка пропалывает одуванчики тяпкой, чтобы они не мешали расти траве, ведь они все заполонили. Устав от работы, мы усаживаемся в гамаке.
— Я любила сидеть в гамаке с твоей Ма, когда она была маленькой, — говорит бабушка.
— А ты разрешала ей?
— Что?
— Сосать твою грудь?
Бабушка качает головой:
— Она сосала молоко из бутылочки и всегда старалась оторвать от нее мои пальцы.
— А где же была мама, которая ее родила?
— Так ты знаешь об этом? Понятия не имею.
— Может, она родила другого ребенка?
Бабушка молчит, а потом произносит:
— Хочется думать, что это так.
Я рисую на кухонном столе, надев старый бабушкин фартук с крокодилом и надписью «Я съел Гатора на Байю». Я рисую разными красками большие неровные пятна, полосы и спирали. Некоторые краски я даже смешиваю в маленьких лужицах на листке. Мне нравится рисовать паутину, а потом складывать лист вдвое, как показывала мне бабушка. Разворачивая этот лист, я вижу на нем бабочку.