Конец означает начало

Вслед за Сталиным аналогичные мысли были высказаны и его «ближайшими соратниками», в основном на всякого рода закрытых совещаниях и собраниях. На заседании Главного Военного Совета в июне 1941 года Жданов говорил: «Мы стали сильнее, можем ставить и более активные задачи. Войны с Польшей и Финляндией не были войнами оборонительными. Мы уже вступили на путь наступательной политики» [697].

Щербаков в докладе «О текущих задачах пропаганды», произнесённом за месяц до нападения Германии на СССР, убеждал слушателей, что [«]на почве хвастовства и самодовольства, получивших распространение в правящих кругах Германии, военная мощь Германии уже не идёт, как прежде, вперёд. Германская армия потеряла вкус к дальнейшему улучшению военной техники. Если в начале войны… Германия обладала новейшей военной техникой, то сейчас развитие идёт в обратном направлении, и военно-техническое преимущество Германии постепенно уменьшается». Все эти утверждения являлись выдумками Щербакова, способными только дезориентировать пропагандистов, а затем и их слушателей.

Особенно нелепой была речь Калинина о международном положении на партийно-комсомольском собрании работников аппарата Президиума Верховного Совета СССР. Калинин признал, что советско-германский пакт «был неожиданностью для очень многих, во всяком случае, он был неожиданностью для населения и даже казался принципиально противоречащим нашей линии: как же это так — заключать пакт с таким явным врагом, с фашизмом?» Однако, по словам Калинина, сталинская «мудрость» проявилась в том, что благодаря пакту «удалось расширить зону коммунизма и сделать это сравнительно с маленькими расходами средств».

Калинин посетовал на поведение Франции и Англии, чья «бездеятельность граничит с преступностью… Если бы это было у нас, то это так бы и квалифицировалось — преступная неподготовленность к войне» (однако после нападения Германии на СССР, обнаружившего такую «преступную неподготовленность» со стороны Советского Союза, никто в советской пропаганде таких квалификаций не давал.— В. Р.). Вместе с тем Калинин с одобрением указал, что «теперь, когда Германия ведёт завоевательную войну», многие люди в СССР «с удовольствием‹»› встречают известия об успехах англичан, внутренне сочувствуют тому, чтобы немцы были биты».

Наиболее примечательным пассажем в речи Калинина было его утверждение: «Мы не защитники войны, но если нас заденут, то мы только это и ждали (Смех, аплодисменты.)… Армия должна думать: чем скорее драка, тем лучше. (Бурные аплодисменты.)» [698]

В последние годы некоторые российские исследователи принимают эти безответственные заявления кремлёвских «вождей» и возню в пропагандистских канцеляриях по «перестройке» идеологической работы в духе тезиса о «наступательной войне» за выражение готовности сталинской клики начать в ближайшем времени такую войну, упредив Гитлера. Доказательству этого тезиса посвящена монография молодого историка В. А. Невежина «Синдром наступательной войны» (М., 1997). (Я не буду касаться вызывающих лишь чувство брезгливости псевдоисторических работ перебежчика Резуна-Суворова о превентивном характере нападения Гитлера на СССР — в ответ на якобы имевшийся у Сталина замысел напасть на Германию в июле 1941 года.) В действительности даже в печатной пропаганде в мае-июне не произошло каких-либо изменений, направленных на психологическую подготовку советского народа к близкой войне с Германией. Соответствующие высказывания встречались только в устных выступлениях отдельных докладчиков и лекторов.

Что же касается действительного приведения армии в боевую готовность к надвигавшейся войне, то здесь вплоть до ночи на 22 июня всё оставалось без изменений. Чтобы эффективно противостоять врагу, изготовившемуся для наступления, необходимо было уже в мае-июне провести всеобщую мобилизацию, сосредоточить в западных военных округах мощную группировку войск, по численности превосходящую противника, привести войска в полную боевую готовность и разработать детальные планы наступления. Ни одна из этих задач не была решена. Когда в середине мая Генштаб разработал план стратегического упреждения, Сталин не утвердил его и категорически отверг идею упреждающего удара. Когда же Тимошенко и Жуков напомнили его высказывания 5 мая, Сталин ответил: «Я так сказал это, чтобы… они думали о победе, а не о непобедимости немецкой армии, о чём трубят газеты всего мира» [699]. После этого Сталин предостерёг высших военачальников: «Если вы там на границе будете дразнить немцев, двигать войска без нашего разрешения, тогда имейте в виду, что головы полетят» [700].

Изучение имевшихся к началу войны приказов и планов от Генштаба до корпуса и дивизии показало, что никаких задач наступательного порядка войскам западных округов не ставилось, а в то же время предусматривалась оборона — в стратегическом масштабе до дальних подступов к Москве. Ни в каких планах не предусматривалось требование переноса военных действий на территорию противника. На случай вынужденного отхода Красной Армии разрабатывались планы эвакуации промышленных предприятий и правительственных учреждений, военного и государственного имущества [701].

Сталин продолжал игнорировать агентурные донесения НКВД и военной разведки, хотя в них сообщалось даже о назначении начальников военизированных управлений будущих округов оккупированной территории Советского Союза [702]. Проигнорированы были и предупреждения глав правительств ряда государств, включая несколько упорных заявлений тогдашнего союзника СССР Чан Кайши о грядущем нападении Германии, в которых называлась даже дата нападения — 21 июня [703].

С 12 апреля по 21 июня один лишь заместитель наркома внутренних дел по пограничным войскам И. И. Масленников направил Сталину, Молотову, Тимошенко, Жукову, Вышинскому (последнему — для проведения переговоров по дипломатическим каналам) свыше 14 докладных записок об ускоренных темпах передислокации немецких войск к границам СССР, о налаживании немцами связи для прослушивания телефонных переговоров, многочисленных случаях задержания нарушителей границы, в том числе заброски в СССР германских разведывательных агентов и групп, снабженных портативными приёмно-передающими радиостанциями, оружием и гранатами. При задержании нарушителей на границе с Германией в связи с оказанием ими вооружённого сопротивления было убито 36 и ранено 25 нарушителей [704].

Новые архивные документы свидетельствуют о многочисленных донесениях агентуры о концентрации немецких войск на оккупированной нацистами польской территории и их движении в направлении советской границы, о строительстве укреплений и огневых точек, устройстве окопов и установлении мин, о секретных фортификационных работах, о строительстве военных аэродромов и укреплений вдоль всей советской границы.

Сообщалось, что «немецкие солдаты и офицеры ведут агитацию среди местного украинского населения о необходимости вступления украинцев в германскую армию для борьбы за создание „самостийной Украины“. По сёлам… разъезжают и агитаторы из числа украинских националистов, которые проводят активную работу по созданию украинских национальных организаций под лозунгом борьбы с Советским Союзом, за создание „самостийной Украины“. Немцами формируются украинские националистические полки» [705].

С каждым месяцем увеличивалось число залётов немецкой разведывательной авиации над территорией СССР. С 28 сентября 1939 по 16 октября 1940 г. со стороны Германии нарушили нашу границу 120 самолётов, с 16 октября по 10 июня 1941 г.— 185 самолётов, в том числе за май и десять дней июня — 91 самолёт [706]. Глубина нарушений советской воздушной границы достигала 200 километров. 15 апреля в районе г. Ровно истребителями Красной Армии был приземлён германский военный самолёт, у экипажа которого была обнаружена карта Черниговской области, аэрофотосъёмочные принадлежности и заснятая плёнка [707].

С 18 по 21 июня 1941 г. произошло 84 нарушения советской воздушной границы, в том числе румынскими, венгерскими, финскими самолётами [708].

Наконец, Сталин счёл дезинформацией беспрецедентное в истории дипломатических отношений событие — конфиденциальное раскрытие германским послом государственной тайны советским дипломатам. В изложении Микояна это событие выглядело следующим образом: «Когда незадолго до войны в Москву из Берлина на несколько дней приехал наш посол Деканозов, германский посол Шуленбург пригласил его на обед в посольство… Шуленбург сказал: „Господин посол, может, этого ещё не было в истории дипломатии, поскольку я собираюсь Вам сообщить государственную тайну номер один: передайте господину Молотову, а он — надеюсь, проинформирует господина Сталина, что Гитлер принял решение 22 июня начать войну против СССР. Вы спросите, почему я это делаю. Я воспитан в духе Бисмарка, а он всегда был противником войны с Россией“» (примерно такая же версия данной беседы излагается в воспоминаниях Г. Хильгера [709].— В. Р.). В тот же день Сталин собрал членов Политбюро и, рассказав о сообщении Шуленбурга, заявил: «Будем считать, что дезинформация пошла уже на уровне послов» [710].

Конечно, германские власти предпринимали маскировочные усилия, чтобы скрыть масштабы сосредоточения своих войск на советско-германской границе и их подготовку к вторжению в СССР. Однако в успех этих усилий не верили даже сами гитлеровские главари, о чём свидетельствует дневниковая запись Геббельса от 20 апреля: «Получено сообщение агентства Трансоцеан; в нём содержатся наши глубочайшие военные и дипломатические тайны… Итак, наша маскировка [против России] немногого стоит. Сталин уже будет знать всё» [711].