Континент Евразия
Шрифт:
Процесс перемещения культурных сосредоточий из Арголиды в Аттику и процесс перехода их из стран древнего Востока в Элладу — это случаи крайние. История дает примеры культурно-географических перемещений, занимающих по степени радикальности срединное положение: напр., смена эллинского мира миром эллинистическим. Можно задаваться вопросом: не являют ли культуры России-Евразии и Северной Америки, в их отношении к культуре романо-германской Европы, некоторого подобия именно таким соотношениям типа промежуточного?..
К намеченной проблеме примыкает иная. Нарождение руководящей культурной роли "молодых" стран само по себе не означает, что центры "старой" культуры теряют значение. Так и в органическом мире: новорожденные, молодежь, взрослые и старики сосуществуют. Но по общему порядку молодые переживают старых. Подобно этому и в мире культуры более "молодые" центры, хотя и не сразу, но постепенно, устраняют значение "старых" … Бывают исключения. И, напр., культура Древнего Египта пережила много других, более "молодых" культур. Но по общему правилу это так. Как же будет обстоять дело по отношению России-Евразии и Сев. Америки к "Европе"; произойдет ли "declin d'Europe" (закат Европы), "Untergang des Abendlandes" (гибель Запада) или Европа, с тем культурным ферментом, который в ней заключен, окажется в своем культурном значении устойчивее иных, ныне выступающих на историческую арену миров, обоих вместе или какого-либо в отдельности?..
Мы оставим в стороне идеологические бездны возможных расхождений. Ограничимся краткими указаниями на различия в индивидуальном положении Север. Америки, с одной стороны, и России-Евразии — с другой, в их
Нарождение могучей культурной жизни в Северной Америке есть некоторый "революционный" факт культурно-географической эволюции. Перенесение за океан центров культуры, являющейся в своем корне культурой "западной части Старого Света", устраняет качество этой культуры как культуры исключительно "старого света", придает ей существенно новую географическую конфигурацию. Столь же новым культурно-географическим фактом является выступление на широкую культурно-историческую арену освоенных русской стихией областей северо-восточной Европы и северной Азии. Но все-таки области эти пребывают в пределах "старого света". Можно сказать, что в смысле внешнегеографическом Северная Америка находится дальше от Западной Европы, чем Россия-Евразия; и потому, если будущее принадлежит не Западной Европе, то в перспективе мыслимой культурно-географической эволюции именно Россия-Евразия есть непосредственная восприемница культурной преемственности "западной части старого света". Иначе обстоит дело в отношении содержания культурной традиции. Северная Америка есть страна, населенная всецело путем иммиграции из Западной Европы, в некотором смысле она есть плоть от плоти и кровь от крови Западной Европы. С течением времени она вырабатывает и выработает, конечно, самостоятельную традицию. Но в истоке своем она несет только ту традицию, которая пребывает в культуре Западной Европы. Русская же культура заключает в себе не только те традиции, которые заимствованы из Западной Европы, но и некоторые иные, напр. культурную традицию, полученную непосредственно от Византии. Если воспринимать Россию в расширенной трактовке, если предвидеть и придавать значение участию в деле русской культуры татар и сартов, грузин и армян, персов и турок, то можно утверждать, что стихия российская, в своем духовном бытии, пребывает на пересечении западноевропейской традиции с традициями старого, "доевропейского" Востока… В то время как культура романо-германской Европы получает неслыханное еще расширение в подъеме Северной Америки, в Старом Свете приходит к культурному влиянию некий новый мир, культурная традиция которого имеет иной и в некотором смысле более сложный состав, чем культурная традиция Северной Америки.
ОЧЕРКИ МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ
Мировая война кончилась. Но все еще в полном разгаре охватывающий все большие пространства пожар мировой революции. Переживаемые потрясения невольно заставляют вспомнить другую эпоху в истории Европы, столь же изобиловавшую революциями и войнами, — эпоху 1789–1815 гг. Эта эпоха, так же как и наше время, с неотвратимой силой выдвинула на пересмотр и перерешение одновременно два ряда вопросов существенно различного характера: 1) вопросы внутреннего политического и социально-экономического уклада народов и государств и 2) вопросы, касающиеся внешних взаимоотношений народов и государств, международного значения каждого из них, распределения территорий в даже факта самостоятельного их существования. При этом нужно заметить, что в ходе событий вопросы обоих порядков были теснейшим образом переплетены между собой. Франция несла Европе "факел революции"; это выражалось в том, что она захватывала Голландию, немецкие земли, Швейцарию, итальянские княжества, свергала в них старые и устанавливала новые, "революционные" правительства и тем самым быстрыми шагами шла к упрочению своей международно-политической гегемонии в Европе. Подобная же связь социально-политических и внешнеполитических условий не может не сказаться и в современности. Русская революция, приобретшая вначале характер смуты и "падения" Российской Державы, грозила уничтожить великодержавность России и отдать ее в национальную кабалу Германии. В этой связи также и все последующие изменения в характере и ходе русских событий находят (или рано или поздно найдут) свое отражение в области международных отношений.
В эпоху 1789–1815 гг. Великая французская революция развернулась в мировую — "наполеоновскую" — войну. И только по окончании этой войны, как совокупный результат войны и революции, выкристаллизовался на Венском конгрессе тот строй мировых внешнеполитических отношений, который вслед за тем продержался по крайней мере треть века, по 1848 год. В современности последовательность событий оказалась обратной: из недр мировой войны выросла "мировая революция". Но как в годы первой Империи, при неустойчивом военном равновесии между Францией, с одной стороны, Англией и Россией — с другой, были возможны, в смысле исторической значительности и устойчивости своих постановлений, исключительно международные "ареопаги", вроде Тильзитского свидания или Эрфуртского съезда монархов 1810–1811 гг., а никак не Венский конгресс, так и сейчас, при длящейся "революции" в целом ряде европейских стран (Россия, Германия, Венгрия) с невыяснившимся еще результатом, каждая международная конференция будет по своему историческому значению Тильзитским свиданием или Эрфуртским съездом, но отнюдь не Венским конгрессом. Именно в таком порядке мыслей и аналогий нужно оценивать возможное историческое значение нынешней Парижской конференции. Мыслимые постановления Парижской конференции, в ее настоящем облике, безусловно должны быть значительны и влиятельны — как некоторое выражение совместной волн тех, в чьих руках наибольшая организованная сила данного момента. Совершенно также были значительны и влиятельны совместные решения императоров Наполеона и Александра I, принятые во время Тильзитского свидания. Но эти решения сохранили свое значение только для нескольких месяцев, в крайнем случае, немногих лет. Может ли быть иначе с постановлениями нынешнего международного ареопага, выносимыми при существовании в области международных отношений таких неопределившихся "икс", как Россия данной минуты и "революционная" Германия? Для устойчивости исторических решений, касающихся внешней политики, необходимо, чтобы эти решения возникали в результате взаимодействия всех действительных сил, могущих в данный исторический момент играть роль на международной арене. В том и заключается заслуга руководителей Венского конгресса, что они для своего времени сумели определить равнодействующую всех таких сил. И так как одной из таких сил была, хотя и побежденная, Франция, ее представителю, Талейрану, с первого же дня конгресса была предоставлена влиятельная роль. Те же, кто ныне в международном судилище захотели бы вынести решения и "разделить мир", не учитывая при этом некоторых весьма реальных сил международного сообщества, только потому, что эти силы были их противниками в войне или находятся сейчас в состоянии внутреннего брожения, и рассчитывали бы при этом на историческую значительность и устойчивость своих постановлений, все они, весьма вероятно, горестно ошибутся в своих ожиданиях и в исторической перспективе уготовят себе несколько смешное положение.
Можно думать, что тем, во вред или в пренебрежение кому могут быть направлены постановления нынешнего международного ареопага, из-за этих постановлений не стоит даже огорчатся, если иметь в виду исторический результат в масштабе годов и десятилетий, а не горести ближайших месяцев (сами по себе имеющие, конечно, для этих месяцев огромное значение). Сила жизни — видоизменить и нарушить эти постановления с легкостью и быстротой, неожиданной для многих.
События,
развернувшиеся между 1914 г. и настоящим моментом, выдвинули, среди множества прочих, два факта основного международного значения. Один из них касается Германии, а другой — России.Во время мировой войны выяснилось, что по своей военно-организационной и хозяйственно-организационной мощи германский народ, по крайней мере, не уступает ни одному народу Европы, а скорее превосходит каждого из них, взятого в отдельности. Этот факт стоил России жизни многих лучших ее сынов, павших на полях битв с германцами. Он таит в себе угрозу ее национальному будущему. Но на основании общей оценки событий невозможно, нам кажется, отрицать действительность этого факта и, как с фактом, с ним приходится считаться. Ныне Германия побеждена, побеждена потому, что прежнее ее правительство, обладая многими достоинствами, сумело, однако, устроиться так, что Германии пришлось одновременно вести войну и с Британией и с Россией, а в дополнение — и с прочими великими и малыми державами, кому только было не лень написать объявление войны Германии. Выдержать же такую марку, как борьба одновременно и с Англией и с Россией, а тем более со всем миром, не по силам ни одной нации мира.
При оценке создавшегося положения нужно, однако, отдавать себе ясный отчет в том, что, в какой степени и какими средствами можно изменить в факте германской мощи. Мощь эта опиралась на три важнейших обстоятельства: 1) на личную годность немцев, как организаторов, с одной стороны, и бойцов — с другой, связанную с общим активным, ищущим простора для применения энергии, преисполненным горячего интереса к миру духом современных немцев; 2) на существование у них технически сильной и способной к организации государственной власти и технически совершенного государственного аппарата; 3) на наличие в Германии отлично поставленного сельского хозяйства, горной и обрабатывающей промышленности, между прочим, металлургической, имеющей огромное значение для военного снабжения. Для того чтобы устранить влияние этих обстоятельств, нужно было бы, по пункту первому, добиться, в дополнение к утратам, понесенным Германией на войне, персонального уничтожения значительных кадров немецкого населения, так как годные и энергичные люди, покуда они живы, остаются годными людьми, а угроза голодом и обнищанием, поскольку она идет от чужой воли, только порождает в них еще большее напряжение активной энергии. Что касается пункта второго, то, поскольку Германия не оккупирована иностранными войсками, дело установления в ней сильной государственной власти зависит исключительно от самих немцев. Удастся ли им установить заново годную государственную власть, это вопрос чрезвычайного значения для их национального бытия, но разрешение его в нынешних обстоятельствах не зависит ни от какой посторонней, ненемецкой силы. Наконец, в отношении пункта третьего, хозяйственных ресурсов и военного снабжения, может иметь, конечно, известное значение выдача Германией союзникам запасов боевого снаряжения, транспортных средств и орудий производства, а также предполагаемое отобрание в пользу Франции части продукта германской горной промышленности. Но это значение не является решающим. В области хозяйства, во всех его отраслях, всякий запас и даже то или другое направление готового (наличного) продукта имеет принципиально второстепенное значение в сопоставлении со значением сохранения и поддержания производительных сил. Если производительные силы целы, то в любой момент немцы смогут направить их на цели, прямо противоположные тому, чего добиваются, в отношении Германии, в настоящий момент союзники. Более "верные" результаты могло бы дать исключительно планомерное непосредственно-материальное разрушение германских производительных сил, вроде того, какое те же немцы произвели в северной Франции. Следует признать, что международной Конференции и даже тому или другому правительству Антанты, в отдельности, нелегко решиться и провести подобное разрушение, а тем более персональное истребление той или иной части германского народа. А если это так, то стоит только немцам не утерять своего духа и своей государственной организации, и Германия останется существенным, но при том, в обстоятельствах Парижской конференции, как бы непризнанным фактором международного положения. В указанных условиях не составляет разницы, победит ли в Германии умеренно-буржуазное или спартаковское течение. Недолговременный, но показательный исторический опыт с достаточной определенностью выяснил, что осуществленный коммунизм отнюдь не отменяет и не устраняет вопроса о международных, междунациональных соотношениях. Мы видим, как воинствующий интернационализм российской Советской власти перерождается и неизбежно должен перерождаться в воинствующий российский империализм. Мы видели, как Венгрия стала в свое время под знамена Советской власти, очевидно, с целью прогнать румын из Трансильвании. Венграм показалось, вероятно, что в международном отношении под советскими знаменами можно чувствовать себя более непринужденно, чем под всякими иными, ибо для большевиков законы не писаны. Неудачный исход дела не изменяет основного его характера. Можно быть уверенным, что если наступит подходящий момент, то спартаковцы, победоносные внутри своей страны, не преминут, под предлогом распространения на Францию "пролетарской революции", разрешить в свою пользу нынешнее международно-политическое соперничество Германии с Францией.
Чтобы понять положение современной Германии, нужно знать, какую напряженность имели и, вероятно, имеют для всех классов и слоев германского населения вопросы, связанные со "слишком поздним" появлением Германии на арене международного великодержавия. Выросши в крупную политическую нехозяйственную силу, Германия столкнулась с тем фактом, что мир разделен, без се участия, по кусочкам другими. Ее бывшая колониальная империя представляла не более чем жалкую пародию на ту сферу политико-хозяйственного влияния, которую имеют Англия, США, Япония, которую имела и потенциально имеет Россия. Германскому народу, ставшему "зрелым мужем" современной международной действительности, которому противостояли в Европе "стареющие" нации крайнего Запада и во многом не совсем еще возмужалая Россия, ему мало тех 540 тысяч квадратных километров европейской земли, которые он занимает. И кто чувствовал, с какой настойчивостью немцы стремились завоевать себе более соответствующее их национальной силе "место под солнцем", тот, даже не зная действительной обстановки, как она складывается в Германии данной минуты, будет склонен думать, что и Германское Учредительное Собрание и спартаковцы с равной силой, по-прежнему, стремятся к тому же. В этой обстановке действия союзников по отношению к Германии и тяжелые условия мира, ей предложенные, являются полумерой и, как всякая полумера, едва ли приведут к тому результату, на который рассчитаны.
Весьма вероятно, что в отношении Германии существуют две альтернативные возможности: или нужно пройти Германию огнем и мечом, истребить цвет германской нации, отнять у народа плуги и машины, сжечь фабрики, засыпать рудники, или Германия рано или поздно снова — и хозяйственно и политически — выйдет за свои старые границы и добудет себе более просторное "место под солнцем" — добудет безразлично как: на путях ли национально-буржуазного империализма или во многом тождественного с ним воинствующего социалистического "интернационализма".
Относительно России мы хотим отметить следующее: Российская революция, которая началась при Временном правительстве и в первые месяцы большевизма хаосом и смутой, разложением всех социальных связей и падением Российской государственности, в ходе событий переродилась и перешла в Гражданскую войну. Гражданские войны бывают двух типов: одни — "мексиканского" типа, когда какой-либо предприимчивый генерал поднимает Гражданскую войну, стремясь прежде всего к удовлетворению личного честолюбия и к наживе своей и своих сторонников. Такие войны постоянно ведутся в средней и Южной Америке. Другой тип Гражданской войны — это те войны, где превыше личных честолюбии и интересов борющихся сторон стоит какой-либо принцип, где борются между собой не только люда, но также идеи. Едва ли кто станет отрицать, что происходящая в России Гражданская война есть борьба не только узкоэгоистических интересов и личных честолюбии, но также идей и мировоззрений. Это не значит, что в происходящей борьбе нет столкновения подобных интересов и честолюбии. Это означает только, что лично-эгоистический элемент в ней не преобладает.