Копья летящего тень. Антология
Шрифт:
— Внука? — тревожно произнесла Лариса Сергеевна, — Которого я целых три года воспитывала одна и которого потом у меня отняли? Да, я знаю, почему меня покинули обе дочери: у меня неизлечимая болезнь, я всем в тягость, от меня хотят избавиться…
Алексей Алексеевич молча смотрел на нее, поняв, что рано пока надеяться на выздоровление.
— И на этот раз они отнимут его у меня… — продолжала Лариса Сергеевна, но вдруг осеклась, вспомнив о своем недавнем решении жить теперь только для себя, жить своей собственной жизнью.
Но что осталось у нее от этой так называемой собственной жизни? Какие усилия она прикладывала для того, чтобы отстоять свое право на эту жизнь? Разве она не
Остатки ее духовных сил, в свое время соприкоснувшихся с космосом, теперь несли в себе только деструктивность, порождая внешне ничем не обусловленный страх. Великий страх!
***
Однажды ночью Ларисе Сергеевне снился долгий, изнурительный сон. Она летела в пропасть, мимо проносились черные, влажные уступы, каждый из которых мог стать для нее гибельным, отовсюду доносился гул голосов, какое–то непонятное, жуткое бормотанье — и пропасти этой не было конца. Лариса Сергеевна знала, что на дне пропасти ее ждет мучительная смерть, и ужас близкой гибели наполнял все ее существо. «Вот сейчас, сейчас…» — думала она, но пропасть была бездонной.
Открыв глаза, она долго лежала без движения, будучи не в силах унять сердцебиение. Волны смертельного страха по–прежнему накатывали на нее, притупляли ее волю, лишали сил сопротивления. Она чувствовала себя жертвой, безраздельно отданной во власть какого–то незримого палача, и знала, что спастись уже невозможно.
Она лежала, судорожно сжимая под одеялом похолодевшие руки, и ждала. Ждала исполнения приговора.
У нее за спиной похрапывал во сне Алексей Алексеевич, но она этого не замечала. Окаменев, застыв, она напряженно ждала. Ждала совершения таинства, ждала перевоплощения, ждала встречи с самой собой.
Неотступно глядя в темноту, она постепенно стала различать очертания притаившейся там фигуры — да, там кто–то был! В последние месяцы она часто ощущала присутствие иного, постороннего существа, пристально следящего за ней, имевшего к ней какое–то отношение. Фигура зашевелилась и приблизилась к ней, вздрагивая и колыхаясь в темноте. Глаза Ларисы Сергеевны остекленели от ужаса: это был огромный паук!
Фаланга.
Насекомое подползало все ближе и ближе. И когда наконец паук приподнялся на задние, мохнатые лапы и на клешнях у него задрожала мутная, фосфоресцирующая в темноте капля яда, Ларисе Сергеевне показалось, что фаланга улыбается.
Этот паук был неотъемлемой частью ее существа, материализацией ее скрытых, разрушительных желаний, он был ее двойником — он был ею самой!
И он улыбался ей.
Начиная с этой ночи, она стала встречать фалангу повсюду. Паук вылезал из–под ванной, когда она стояла под душем, сидел на ее махровом полотенце, скребся в спичечном коробке, который она, ни о чем не подозревая, брала с плиты, заползал в ее домашние туфли; иногда фаланга принимала огромные размеры и висела за окном, покачиваясь, словно вертолет, в дождь и в снег, пялясь на Ларису Сергеевну своими злобными зелеными глазами.
Просторная, благоустроенная квартира превратилась для Ларисы Сергеевны в камеру пыток.
Она почти перестала спать по ночам. И единственным ее желанием стало бегство из дома.
Она никогда раньше не обманывала
Алексея Алексеевича, но теперь, стараясь вырваться из своей квартиры–тюрьмы, придумывала множество хитроумных и изощренных причин для одиноких прогулок. Алексей Алексеевич не очень–то верил ей и отпускал с большой неохотой, словно несмышленого ребенка. Гулять с ним вдвоем она категорически отказывалась, опасаясь, что он увидит… ее паука! Да, она теперь считала фалангу своей! И она смертельно боялась, что ее муж, проживший с ней тридцатилетнюю, безоблачно–счастливую жизнь, увидит ее в ее подлинном, ненавистном ей самой обличий…***
Миновав военный городок, Лариса Сергеевна торопливо перебежала шоссе и направилась прямо к соснам. Там, под деревьями, она чувствовала себя в большей безопасности. Ей казалось, что сосны вбирают в себя часть ее великого страха, облегчая ее непосильную ношу. Сосны были ее единственными союзниками в эти сумрачные и ненастные ноябрьские дни. И фаланга никогда не появлялась в тесном, пахнущем сырой хвоей пространстве сосновых посадок.
Но всякий раз Ларисе Сергеевне приходилось возвращаться домой — и там ее неизменно поджидал ее двойник.
***
Прогулки Ларисы Сергеевны становились все более далекими и долгими; она бродила по заснеженным, вспаханным полям, спускалась в заиндевелые, покрытые сухим бурьяном овраги, брела по шоссе в противоположную от города сторону… Но иногда ее тянуло в город, на шумные улицы, в переполненные троллейбусы. И она брела среди знакомых и незнакомых ей людей, никого из них не замечая — и никому не казалось странным, что эта хорошо одетая женщина куда–то так спешит…
И если бы кто–то спросил Ларису Сергеевну, куда она идет, она не смогла бы ответить.
***
В один из морозных ноябрьских дней Алексей Алексеевич снова уехал на дачу — починить на веранде пол, который в прошлый раз прогрызли мыши. Перед уходом он заглянул в спальню: Лариса Сергеевна спокойно спала, щеки ее порозовели, на губах то появлялась, то исчезала легкая улыбка. Ей снилось что–то хорошее, и Алексей Алексеевич счел это признаком выздоровления. Собственно говоря, она ничем и не болела…
Это утро и в самом деле было для нее радостным. Она приготовила себе завтрак, чего давно уже не делала, вымыла и высушила феном волосы, соорудила высокую, замысловатую прическу, брызнула на виски французскими духами. Она была совсем еще молодой, она ощущала в себе столько нерастраченных сил!.. Достав свои рисунки, она принялась разглядывать их. И то, что она видела, впервые удивило ее. Неужели это нарисовала она сама? Какая бездна фантазии! Какие изысканные представления о красоте! Неужели она когда–нибудь еще будет способна на такое? Она должна, должна восстановить в себе все это! Восстановить во что бы то ни стало! Вопреки всему! Только в этом, единственно в этом и заключен подлинный смысл ее жизни! У нее впереди двадцать… тридцать творческих лет! Да, она должна попытаться! Немедленно! Сейчас!
Порывшись в набитом всякими ненужными вещами ящике письменного стола, она нашла сточенный угольный карандаш, взяла лист бумаги… Какие образы жили теперь в ее сознании? Она пыталась поймать стремительно ускользающие от нее мысли, пыталась сосредоточиться, но у нее ничего не получалось. Ее пальцы, в отчаянии сжимавшие толстый угольный карандаш, чертили на бумаге какие–то линии, и они делали это сами по себе, помимо ее воли… Закрыв глаза, она напряженно смотрела в глубь своей души и… ничего там не находила. Ничего, кроме пустоты. И когда она, открыв на миг глаза, взглянула на изрисованный ею лист бумаги, она с ужасом увидела то, от чего ей нигде теперь не было спасенья: фалангу! Нарисованный углем паук протягивал к ней свои ворсистые лапы…