Копья летящего тень. Антология

— Это в самом деле так, — усмехнулся Полищук. — Мы имеем дело с самой настоящей чертовщиной! Ваша мать, если хотите знать… — он с вызовом посмотрел на Леонида Павловича, словно ожидая от него немедленных возражений. — Она — призрак!

— Ну, ладно, ладно, — с досадой перебила его Люба, будучи натурой здравомыслящей. — К чему вся эта мистика? Наверняка это злобные шутки кого–то из соседей, ведь целый день здесь крутились люди…

— Не думаю, — сухо ответил врач и, повернувшись к Леониду Павловичу, деловито сказал: — Советую вам принять меры, о которых я уже говорил, я могу позвонить и договориться прямо сейчас…

Леонид Павлович не знал, что ответить. Его мать — призрак? Какая нелепость! Неужели Полищук говорит об этом всерьез? Наверняка кто–то и в самом деле разыгрывает с ними злую шутку.

— Да, да… — торопливо произнес он, отвечая скорее на свой собственный, внутри прозвучавший вопрос, чем на вопрос врача, — но скажите тогда, что такое… призрак?

Врач усмехнулся, хотя вид у него был озабоченным.

— Призрак — это материализация злых или добрых, во всяком случае, не нейтральных, сил, сгусток энергии, реализующий себя ночью, а днем бездействующий… С призраками лучше не иметь дела!

В уголках сочных, ярких губ Любы появилась ироническая усмешка. Как мог этот взрослый, явно не глупый мужчина нести такую чушь? А впрочем, что тут удивительного: каждый вечер эти мерзкие американские фильмы ужасов, все эти бульварные книжонки… Бедняга, он просто потерял чувство реальности! А может быть, этот парень просто… нет, наверняка он не сумасшедший!

— Я все понимаю, — мягко произнес Полищук, спокойно глядя на нее. — Понимаю, что вы думаете обо мне. И вы, между прочим, напрасно так думаете! Я вовсе не мистик, просто у меня нет обычных материалистических предрассудков.

Подойдя к телефону, он набрал номер.

И уже вечером Таисия Карповна лежала в двойном гробу, с туго закрученными железными болтами.

***

В тот же вечер приехала наконец сестра Галя. Она успела попрощаться с матерью, перед тем, как сосновый гроб был опущен в свинцовый, и теперь шепотом, словно опасаясь чего–то, разговаривала в соседней комнате с Любой. Галя приехала не одна: с нею было двое ее сыновей, младшему из которых не исполнилось еще и года. Ее муж Саша тоже приехал, но не столько из–за тещиных похорон, сколько для того, чтобы повидаться со своей родней.

Галя не была дома почти десять лет, она не приезжала даже на похороны отца, будучи в то время беременной, и особой тоски по обществу родителей не испытывала. Похоже, она была даже рада тому, что Омск так далеко и что дорога стоит таких денег. Один — два раза в год она писала письма — и это все. Да, она родилась здесь — в роддоме, что был напротив — и здесь родился ее старший сын. Но жизнь среди родных стен была для нее отравлена раз и навсегда. Потому что родители прокляли ее брак с Сашей.

Они подружились в десятом классе, и однажды Таисия Карповна застукала их, идущих в обнимку по двору, в десять часов вечера. «Что тебе надо от моей дочери?» — бесцеремонно спросила она хрупкого черноволосого мальчика. Гале стало ужасно стыдно, словно ее уличили в чем–то неприличном. Опустив голову, Саша молча поплелся прочь, потом остановился, обернулся к Гале, и она тоже повернулась к нему. Некоторое время они молча смотрели друг на друга в темноте, потом пошли каждый в свою сторону. Дома Галю ожидала взбучка. После этого они стали с Сашей неразлучны. Через два года Галя забеременела и сообщила родителям, что выходит замуж. Лица Таисии Карповны и Павла Глебовича побледнели и вытянулись, губы сжались, глаза сузились. Их дочь — шлюха! Она забеременела! От какого–то мальчишки, который к тому же сам вырос без отца! И мать этого сопляка — хуже не придумаешь! — танцует в кордебалете! «Ты, что, хочешь нас опозорить? — строго спросил Галю отец. — Чтобы все показывали на нас пальцем?» Галя молчала, она ожидала совсем другого, ей казалось, что эта весть обрадует ее родителей.

— Придется сделать аборт, — угрюмо произнесла Таисия Карповна.

— Аборт?.. — краснея от стыда и негодования, воскликнула Галя. — Но какой в этом смысл?

Родители выразительно переглянулись, покачали головами.

— Ты сделаешь аборт, — ледяным тоном повторила мать.

Галя почувствовала, как у нее начинают дрожать руки и губы, она готова была расплакаться — и в то же время в ней поднималась волна неведомой ей прежде ярости. Уничтожить своего ребенка? А если она вообще не сможет больше иметь детей?

Душа в себе слезы, она шагнула к двери и, повернувшись к родителям, выдавила из себя:

— Не стану я делать аборт…

Она видела, как вскочил со стула отец, как сжались его кулаки, до нее, уже стоявшей в дверях, донеслось его шипенье:

— Я поставлю новый замок, и ты больше не войдешь сюда!

Слезы ее вмиг высохли, дрожь прекратилась, и она хладнокровно, рубя каждое слово, произнесла:

— Ты не смеешь прогонять меня из моего дома!

Через два месяца она вышла замуж за Сашу.

Мать и раньше бывала строга с Галей: не разрешала делать модные стрижки, покупать красивые лифчики, носить мини–юбки. Она боялась, что ее дочь развратится. Если ей и приходилось говорить с Галей об устройстве женского организма, она делала это с такой сдержанностью и чопорностью, будто сама никогда не имела детей. И уж совершенно запретной темой для Таисии Карповны был разговор о половом акте. И Гале приходилось догадываться обо всем самой. Почти каждый вечер она слышала омерзительный скрип родительской кровати. Это была широкая железная кровать с металлической сеткой, окрашенная в угрюмый синий цвет. Скрип был равномерным, то ускорявшимся, то замедлявшимся. И у Гали не было никаких сомнений в том, что происходит в комнате ее родителей. Как она ненавидела этот скрип! Ненавидела тайное сладострастие родителей. Но хуже всего было то, что они постоянно врали. Однажды мать исчезла на два дня, и Галя, слоняясь по улице с подружками, заметила, что она пошла через дорогу, в роддом, но не в ту дверь, куда входили роженицы. И такие отлучки повторялись несколько раз. Галя верила отцу, говорившему, что мать «дежурит» на работе. Тогда она еще не знала, что такое аборт.

Лет в десять Галя сделала для себя открытие: увидела, как устроен половой член лошади. Запряженный в телегу конь стоял возле магазина, среди сугробов, и мочился. Пораженная и обрадованная тем, что наконец–то узнала, как все устроено, она побежала домой и второпях рассказала все матери. Та выпорола ее.

Другое свое открытие Галя сделала полгода спустя, летом, на лугу, неожиданно наткнувшись на Машу–Мишу.

Этажом выше, прямо над ними, жили дворники — целое семейство потомственных дворников: высокий, с буденовскими усищами, дед, щуплая, проворная бабка и их непонятного пола отпрыск: в штанах, мужском пиджаке, с коротко остриженными черными волосами, с прокуренным, басовитым голосом и… тремя приблудными детьми. Маша–Миша беременела каждый год, и нередко дети откапывали под забором абортированных пяти–шестимесячных зародышей. Дед считал Машу–Мишу своей дочерью, а бабка — сыном. И трудно было сказать, кто из них был прав. В дворницкой квартире жили весело: несколько раз в неделю плясали так, что этажом ниже с потолка осыпалась штукатурка и всю ночь невозможно было спать. И каждое утро после этих диких гулянок все видели Машу–Мишу, с самокруткой из махорки и метлой, в облаке пыли, а рядом — деда, столь же усердно метущего двор. Жизнь Маши–Миши внезапно оборвалась в сорок один год: настоянный на курином помете самогон оказался слишком уж ядовитым.

Но в тот раз, когда Галя тайком удрала на луг, Маша–Миша и не думала умирать. Спустив с бедер свои грязные шаровары, она лежала, растопырив короткие ноги на траве, и поверх нее трепыхался — тоже в спущенных штанах — какой–то пьяный ублюдок.

Галя остолбенела. Вот, оказывается, как это происходит! Именно этим занимались ее родители на своей мерзко скрипящей кровати! Она стояла, как вкопанная, и смотрела во все глаза, не заметив, как к ней подошла мать.

На этот раз ее отлупили широким солдатским ремнем. Было больно, но она плакала от унижения, от сознания того, что ее бьет мать…