Копья летящего тень. Антология

— …поэтому я решил сказать тебе, что на кафедре философии, где ты в настоящее время работаешь… — он сказал «в настоящее время» так, словно у этого времени не было никакого будущего, — …ставится вопрос о твоей… — он слегка замялся, — …о твоей идеологической пригодности для работы в университете…

Кончики пальцев, нос и кончики ушей у меня моментально похолодели. Я тут же представила себе, как кафедра единодушно отвергает мой — уже ранее одобренный! — реферат, как в ректорат летят одна за другой докладные, как меня заставляют писать идиотские, глупейшие, абсолютно бессмысленные объяснительные по поводу того, что я, как это ни странно, пока еще не верблюд… Этого мне только не хватало накануне поступления в аспирантуру! Но почему, черт возьми, зашел об этом разговор? Вроде бы я и не совершала никаких особых подвигов.

— Отношения с иностранцами, не запланированные учебно–воспитательным и производственным процессом, — занудливо продолжал зять местной знаменитости, — могут принимать весьма нежелательную форму, не соответствующую нашей коммунистической морали…

Сделав небольшую передышку, Виктор Лазаревич Коробов глотнул из стакана воды и продолжал с новым подъемом:

— Ты бываешь в общежитии почти ежедневно, и все это фиксируется… — он сочувственно, почти грустно, посмотрел на меня. — Но мне удалось переговорить с твоим начальством, так что все, можно сказать, улажено…

Вспотев от произнесенных на одном дыхании слов, Виктор Лазаревич Коробов взял сигарету и налил себе еще воды.

— И мне стоило это определенных усилий, — доверительно добавил он, — так что я полагаю, ты тоже могла бы мне помочь!

О, Господи, черт меня побери! Ему нужна моя помощь! Стать стукачом в общежитии? Устроить засаду в женском туалете? Втереться в доверие к какому–нибудь опасному диссиденту? Соблазнить капиталиста?

— Видишь ли… — глубокомысленный взгляд в сторону до блеска начищенных кастрюль, — Как декан по работе с иностранцами, я попросил бы тебя обратить внимание на одну твою знакомую… — торопливая затяжка сигаретой, взгляд мимо меня, — она стремится сотрудничать с антисоветскими, эмигрантскими издательствами… Ты, надеюсь, знаешь, о ком идет речь.

Я спокойно кивнула. «Да, знаю. О Лилиан. О той, которую ты никак не можешь затащить в постель и которая, если верить твоей жене Маше, вот–вот смотается в Англию вместе с влюбленным в нее Дэвидом Бэстом, не влюбленным в меня… Ты не можешь забыть своего позорного промаха в то июльское утро, когда кроме тебя и Лилиан в этом доме никого не оказалось и ты запер на ключ дверь библиотеки, тем самым вынудив свою жертву выпрыгнуть в окно… Но через несколько минут Лилиан вернулась вместе с Машей, и тебе пришлось… Ты помнишь? Тебе есть, что вспомнить!»

— Ну, ты согласна? — интимно понизив голос, спросил он.

Пододвинув к себе пузатый сифон, я чуть привстала, взяла из шкафа чистый стакан, нажала ручку, выпустила шипящую, пенящуюся воду, выпила, налила еще. Пузырьки углекислоты быстро поднимались вверх, лопались на поверхности, мельчайшие брызги долетали до моего короткого, слегка загнутого вверх носа. Взглянув на декана по работе с иностранцами, я крепко сжала в руке стакан и, близоруко прицелившись, выплеснула воду прямо в его полураскрытый от ожидания рот! С грохотом отодвинула стул. Вышла из кухни.

29

Река наконец замерзла. Высокий и крутой правый берег, остатки разрушенных церквей, заснеженный Шиловский лес, языком сползающий к водохранилищу, темные ленты мостов…

Надев тяжелые армейские ботинки, длинное драповое пальто и приобретенную специально для воронежской зимовки кроличью ушанку, Дэвид Бэст отправился к реке. Он помнил слова, сказанные им Лилиан, и теперь намеревался доказать ей это.

Дойти до ее дома пешком — по льду!

В этом, несомненно, что–то было. Где и когда ему еще представится такой случай? Дома, в Шотландии, и льда–то настоящего не было, так же как и в Дании, куда приглашала его Ингер.

Пройдя через Петровский сквер, где Великий Петр по–прежнему указывал властной десницей на Запад, и Помяловский спуск, упирающийся в набережную, Дэвид Бэст остановился возле моста. Конечно, можно было пройти и по мосту, но это было совсем не интересно. Уж лучше просто сесть в троллейбус и спокойно доехать до нужной остановки.

Он должен был пройти к дому Лилиан именно по льду!

Застегнув верхнюю пуговицу пальто и нахлобучив на глаза кроличью ушанку, Дэвид Бэст рванулся вперед, навстречу дующему с реки ветру.

Лед был прочным, и Дэвид шагал широко и уверенно, оставляя на снегу рифленые отпечатки крутых армейских ботинок. На руках у него были варежки из овчины, под пальто — толстый свитер, связанный его сестрой специально для этой поездки в Воронеж. Дэвид бодро шел по льду, время от времени насвистывая что–то. «Интересно, — подумал он, — если дойти до середины реки и сыграть на волынке боевой шотландский сигнал, услышит кто–нибудь на берегу? Мысль об этом очень развеселила его. Сняв меховую варежку, он нащупал во внутреннем кармане плоскую фляжку. Шотландский виски! Просто здорово, что ему пришла в голову такая замечательная мысль: пройтись по льду!

Белое, ровное, сверкающее на солнце пространство. Снег, безмолвие, пустота. Снег… Дэвид Бэст любил снег. Любил состояние снежной меланхолии — меланхолии бездействия. Следы на снегу, голос снега, манящий в пустоту, в тишину. Снег! Совершенная, абсолютная красота, вызывающая удивление, облегчающая идущему переход к неподвижности. Белые цветы тишины.

Дэвид Бэст втайне подозревал, что любовь к снегу он унаследовал от какого–то своего скандинавского предка, возможно, какого–то викинга, изнасиловавшего первую попавшуюся шотландскую девушку… Иначе откуда у него такая ослепительная северная внешность? Он был чем–то похож на Ингер, их часто принимали за брата и сестру. А какие красивые у них могут быть дети!

Снег, белые цветы смерти, манящие, как голос сирен, разрушающие самое главное, что привязывает идущего к жизни — надежду. И тогда исчезнут даже следы на снегу, исчезнет голос идущего, сливаясь с безмолвием…

«Несомненно, во мне есть что–то от викинга, — с гордостью подумал Дэвид Бэст. — Я совершенно не боюсь холода, не боюсь одиночества, не боюсь, черт возьми, провалиться под лед на этой русской реке… Викинги были совершенно свободны в выборе между жизнью и смертью…»

Размышляя так, Дэвид Бэст продолжал бодро шагать по толстому льду. Он был уже на середине реки. Теперь он заметил, что он не один в этой снежной пустыне. Ближе к левому берегу, где река была мельче, на льду чернели неподвижные точки. В некоторых местах были целые скопления неподвижно сидящих фигур, лед напоминал облепленную мухами липучку.

Рыбаки в заиндевелых, негнущихся тулупах и огромных валенках сидели на своих деревянных сундучках возле пробуравленных во льду отверстий. Они могли сидеть так часами, совершенно неподвижно, лишь изредка разминая затекшие ноги и прикладываясь к горлышку «Российской».

Интересно, ловилось у них что–нибудь или нет? Мысленно прикинув расстояние, оставшееся до берега, Дэвид Бэст свернул в сторону и взял курс на самое многолюдное сборище.

На него никто не обращал никакого внимания. Мало ли молодых шалопаев шляется от нечего делать по льду!