Кормилица по контракту

Валя покорно подчинилась и пошла за Кирой в гостиную. Она давилась геркулесом, заставляя себя проглатывать ложку за ложкой, пока тарелка не опустела. Потом выпила стакан чая с молоком и встала.

— Пойду кормить Антошку.

— Иди, — согласилась Кира, довольная тем, что Валя полностью съела завтрак, и, щелкнув пультом, включила телевизор, — а я гляну вчерашнюю серию «Секс в большом городе» — вечером-то не успела, пропустила.

Валя покинула гостиную, но наверх не пошла. Как воришка, украдкой, на цыпочках, подобралась к кабинету, приоткрыла дверь.

Вадим сидел перед включенным компьютером. На столе остывала чашка чая, лежали на блюдечке нетронутые бутерброды.

— Доброе утро, — робко произнесла Валя.

Он поднял голову. Взгляд его не выразил ничего, кроме недовольства и нетерпения.

— Доброе, хотя мы ведь уже виделись сегодня.

— Как ты спал?

— Нормально. — Вадим снова уткнулся в компьютер.

— Послушай, — дрожащим от безнадежности голосом, проговорила Валя, — мы с Антошкой сейчас поедим и идем гулять. Ты не хочешь составить нам компанию?

— Нет. — Он покачал головой. — У меня дела.

— Ну, хорошо. — Валя отступила за порог, но дверь закрыть медлила. Стояла и глядела на Вадима с мольбой.

— Что еще? — хмуро произнес он.

— Ничего. Просто… Вадим! — Она не выдержала, голос ее сорвался, глаза наполнились слезами: — Скажи мне, в чем дело? Я в чем-то провинилась перед тобой? Да?

Его лицо дернулось, как от удара, взгляд стал еще более колючим и холодным.

— Нет. Почему ты так решила?

— Потому… потому что все изменилось. Все! Наши отношения, то, как ты смотришь на меня, как говоришь.

Вадим мгновение глядел на Валю в упор, на лице его отражалось колебание. В какую-то секунду ей показалось, что он вот-вот скажет что-то, что объяснит его странное поведение. Она подалась вперед, напряженно застыла, вся превратившись в ожидание этих судьбоносных слов.

Губы Вадима шевельнулись. Он судорожно глотнул и решительно рубанул ребром ладони по столу.

— Ничего не изменилось. Все осталось, как прежде. — Валя готова была поклясться, что в последнюю фразу он вложил какой-то особый, свой смысл, оставшийся для нее непонятным.

— Как прежде? — запинаясь, тихо переспросила она.

— Разве ты глухая? — Вадим сухо усмехнулся и скрестил руки на груди. — Да, и вот еще что. Ты, если я не ошибаюсь, живешь в моем доме для того, чтобы ухаживать за ребенком, верно? Ну, так иди и занимайся своим делом, не отвлекай меня.

Вале показалось, что ей со всего маху дали звонкую оплеуху. Она едва не вскрикнула от ужаса и, как ошпаренная, выскочила за дверь.

Вихрем пронеслась по ступеньками, не помня себя, вбежала в детскую, бросилась на постель и отчаянно зарыдала.

Малыш в манеже удивленно таращил на нее глазенки и кривил мордашку, тоже собираясь зареветь.

Никогда в жизни Валя не испытывала такой душевной боли. Даже предательство Тенгиза меркло в сравнении с этим невероятным по жестокости предательством. Выгнать ее вон, указать ей ее место, низвергнуть на роль прислуги, нерадиво выполняющей обязанности — и все это после страстных объятий, поцелуев и обещаний, что вскоре между ними не останется никаких секретов! Эх, Вадим, Вадим! А еще напевал в уши, какая она замечательная девушка, божился, что никогда ее не обидит. Конечно, Лика — фея, волшебница, добрый гений, а она, Валя, просто-напросто деревенская дурочка, которой можно воспользоваться и выкинуть за ненадобностью, как старую тряпку.

Валя вдруг вспомнила, что именно так и говорил ей Тенгиз про то, чем закончатся их с Вадимом отношения. «Об тебя ноги вытрут и выбросят, когда придет срок». Неужели он оказался прав?

Валя, всхлипывая и шмыгая носом, приподнялась на диване. Антошка уже вовсю куксился в манеже, размазывая кулачками по щекам слезы и сопли.

— Ма-ма-ма!

— Я тебе не мама, — сердито сказала Валя, — я только нянька. Вот доработаю еще пять месяцев и уйду. Пусть твой отец ищет себе другую дуру!

— Ма-ма-ма! — настойчиво и горестно повторил малыш и, встав на ножки, уперся лобиком в манежные прутья.

— Так уж и быть. — Валя, как была, растрепанная, с мокрым, красным лицом, встала, взяла Антошку из манежа, уселась с ним в кресло, расстегивая блузку.

Малыш тут же, по-хозяйски обхватил грудь обеими ладошками, зачмокал, прикрыл глазки.

— А ты гурман, — уже без злости, остыв, тихонько проговорила Валя, — любишь вкусненькое.

Она кормила Антошку и думала о том, что больше не пойдет к Вадиму. Ни за что не пойдет. Нужно иметь гордость. Доработает и уедет отсюда. Снимет квартиру, выпишет из Ульяновска Таньку, положит ее в столице на обследование. Теперь у нее на все есть средства. А чужого ей не надобно, пусть Вадим не беспокоится.

Накормив малыша, она одела его для прогулки и спустилась с ним вниз. Наталья уже приготовила коляску, та стояла у самой двери, колеса были тщательно вымыты, перинка и подушечка взбиты.

На веселый голосок Антошки из гостиной выглянула Кира.

— Гулять собрались?

— Да, пойдем, подышим свежим воздухом, — как можно спокойней ответила Валя.

Кира подошла к коляске, поправила на Антошке шапочку, сунула ему под воротник платочек, чтобы не запачкал слюнями комбинезон. Валя молча наблюдала за ее действиями.

— Что у тебя с глазами? — Кира подозрительно посмотрела на ее лицо с опухшими от слез веками.

— Ничего.

— Опять плакала? Продолжаешь фантазировать невесть что?

— Это не фантазии. Между мной и Вадимом все кончено, — ледяным тоном произнесла Валя и толкнула коляску к порогу.

— Вот как? — Кира, по своему обыкновению, удивленно вздернула брови. — В чем же причина? Неужели только в том, что он невежливо поговорил с тобой утром?

— И в этом тоже. И еще во многом другом. Я не хочу сейчас это обсуждать.

— Не хочешь, как хочешь. — Кира распахнула перед Валей дверь. — Счастливо вам погулять.

Валя скатила коляску с крыльца и поехала к воротам. Она твердо решила, что сегодня не пойдет в березнячок. Зачем душу травить — ведь это их место, их с Вадимом, то, где зародилась их любовь.

Любовь? Валя жестко одернула себя. Нет, это была вовсе не любовь. Так, развлечение от скуки, которое нужно поскорее забыть. Она здесь, в этом доме лишь ради денег, ради того, чтобы зацепиться в Москве, помочь семье встать на ноги, наладить свою собственную жизнь. А привязанность к ребенку — просто материнский инстинкт, заложенный в каждой женщине. С глаз долой — из сердца вон.