Корни неба
Шрифт:
Около полуночи три тысячи экземпляров газеты были отпечатаны. Когда мы выходили из мастерской, старый печатник подошел к Морелю и протянул ему руку.
– Желаю удачи, - сказал он.
– Жаль, что я слишком стар и не могу как следует вам помочь... Но я расскажу о вас своим внукам... Я много читал и понимаю, о чем идет речь.
Они перетащили газеты в грузовик. В саду торжествующе стрекотали цикады. Н'Доло скорчился за рулем и, замирая от ужаса, повел грузовик прочь. Вдруг он обернулся к Морелю; лицо юноши блестело от пота, его панический страх внезапно слился с гулким прерывистым зудением насекомых.
– Теперь уже недолго, - сказал Морель.
– Минут десять. Спусти шины. Ты ничем не рискуешь. Все в порядке.
– Приехала машина. Меня ни о чем не спросили, но...
– Знаю, знаю. Ступай.
Они вернулись в сад и присоединились к стоявшим перед виллой Перу Квисту и Ингеле. Изнутри доносилась музыка, и в открытом окне, что выходило на террасу, виднелись танцующие пары.
– Это напоминает мне мой первый бал, - серьезно сказал Пер Квист.
Они поднялись по лестнице и все вместе вошли в зал. Там было человек десять, белые смокинги, ведерки со льдом для шампанского, пти-фуры, кресла, обитые шкурами зебры, леопарда, антилопы, - шкуры были повсюду, а в углах комнаты
– Пойдем, красавчик... Давай-ка займемся телефоном.
Вот как описывал потом эту сцену один из гостей, доктор Гамбье, не пытаясь скрыть своего тогдашнего удовольствия: "Морель стоял чуть впереди остальных, с окурком, прилипшим к нижней губе, и внимательно всех нас поочередно разглядывал. В руке он держал набитый портфель, он единственный не был вооружен. Рядом с ним стояли два молодых негра, которые мне показались особенно опасными, потому что не убирали пальцев со спусковых крючков; третий встал у нас за спиной, на нем была фетровая шляпа с разорванной тульей, и он горстями запихивал в рот пти-фуры. С ними был еще этот сумасшедший старик Пер Квист, - большинство из нас его знало, а я даже принимал у себя, - стяжавший плачевную славу американский дезертир. Он продался коммунистам в Корее, был выгнан из армии в своей стране, не смог устроиться в Чаде и, как видно, оставшись без средств, сперва поступил инструктором на службу к египтянам, как и некоторые наши дезертиры из Иностранного Легиона, сбежавшие вплавь с кораблей в Суэцком канале, - так у нас, по крайней мере, говорили. Он смеялся и явно не воспринимал происходящее всерьез; лицо у него было довольно приятное, из-под распахнутой кожаной куртки, надетой на голое тело, виднелась рыжая шерсть на груди; в громадных ручищах он сжимал винтовку. Но главным был Морель. Совсем не похож на свои фотографии в газетах, но ошибиться в том, что это именно он, было невозможно, и я услышал, как чьи-то прелестные губки рядом прошептали, словно издавая предсмертный вздох, но не без сладострастия: "Это Морель..." Он обвел взглядом кресла, обтянутые звериными шкурами, стены, украшенные слоновьими бивнями, и проблеск веселья у него в глазах сразу погас. Он вдруг разъярился и даже стал агрессивен, стиснул зубы, выплюнул окурок и растер его сапогом. Морель тут, больше чем в тысяче километрах от гор Уле, где, по слухам, прятался. Никто из нас не шевелился, мы помнили, что произошло с Хаасом, Орнандо и кое с кем еще. Я был встревожен не меньше прочих, что не мешало мне присматриваться к Морелю с крайним любопытством. Вот уже несколько месяцев как разговоры шли только о нем, и тем не менее в его существование нелегко было поверить, - оно слишком обросло легендами; многие из нас были убеждены, что власти все выдумали - и Мореля со всеми потрохами, и его слонов, - чтобы отвлечь внимание от Вайтари, хотя то, что он затевал, не имело никакого значения, ему приписывали ответственность за недавние беспорядки в племенах уле. Я говорю "многие из нас", хотя сам-то никогда не был в их числе. Я верю в то, что Африка полна чудес, здесь все может быть и всегда будет возможно; ее авантюристы еще не сказали своего последнего слова, а эти искатели приключений не всегда рыщут вокруг африканского золота, алмазов и урана. Я верил, что Африка способна на нечто большее, - и она доказывала это у меня на глазах. Не забудьте, что после всей той шумихи, которую желтая пресса подняла вокруг Мореля, он для очень и очень многих действительно стал народным героем. Ему верили. Верили и в него, и в его слонов. Шаллю, конечно, первый овладел собой, - и не удивительно, такого человека, как говорили, нелегко смутить... "Что все это значит?" - прорычал он. Морель посмотрел на него довольно дружелюбно. "Против вас мы ничего не имеем, сказал он.
– Но нам надо сказать пару слов мадам Шаллю. Комитет охраны природы помнит, что она поставила женский рекорд охоты на слонов. Насколько я знаю, на ее счету сотня убитых животных..." В голосе его звучал сдержанный гнев. Потом он не спеша расстегнул портфель, вынул лист бумаги и зачитал немыслимый документ, нечто вроде манифеста, который вам известен и который мы назавтра увидели напечатанным в газете... Должен сказать, впечатление было ошеломляющее. Когда он дошел до абзаца, гласившего: "Мадам Шаллю, "чемпионка" охоты на крупного зверя, наказана публичной поркой", послышались ахи и охи и все взгляды обратились на жертву. Мадам Шаллю побледнела. Вы ее знаете, - маленькая, энергичная, хорошенькая в свои сорок лет, несмотря на некоторое мужеподобие в голосе и жестах, - она явно была последним человеком, которого осмелились бы подвергнуть подобному обращению. Мадам Шаллю повернулась к мужу. "Ты не позволишь им этого сделать!" - закричала она. Насколько я знаю, она впервые обратилась к нему за помощью и защитой...
Шаллю шагнул вперед. Человек сильный и грубоватый; несмотря на белый смокинг, в нем чувствовался бывший горняк с Севера, бывший золотоискатель, он любил с гордостью повторять: "Я добился всего сам". Он набычился и даже голос у него стал низким, словно исходил из самых глубин его оскорбленного нутра.
– Слушай, Морель, если поднимешь на нее руку, я сдеру с тебя шкуру, даже если потом поплачусь всем, что имею. Я ведь знаю, на кого ты работаешь. Такие песни мы слыхали. Говоришь, слоны... Но ведь охотничьи ружья есть практически только у европейцев, как и возможность получать лицензии на охоту. Ты хочешь сказать, что одни мы пользуемся природными богатствами Африки и их истощаем? Я эти причитания слышу с тех пор, как сюда приехал, а правда заключается в том, что эти богатства используются недостаточно, без нас ими вообще бы не пользовались и даже не знали бы, что они есть... Без нас не открыли бы ни одного месторождения ископаемых и население за двадцать лет не увеличилось бы вдвое. Когда я сюда приехал, тут были только сифилис, проказа и слоновая болезнь; своих негров я лечил, кормил, одевал, дал им работу, жилье и желание, потребность жить, как мы. Такие люди, как я, - дрожжи, на которых поднимается Африка. Ты и твои соратники называют то, чем мы занимаемся, "постыдной эксплуатацией природных богатств Африки". А я - строительством Африки на благо всем, и в первую очередь африканцам. И потому, что мы одни владеем оружием и правом на спортивную охоту, ты решил всех перехитрить, сделав охоту на слонов
символом "капиталистической эксплуатации природных богатств Африки"... Я все это читал в ваших коммунистических газетах. Мне даже не требовалось твоих пояснений. Я все понял сразу...– Гм-м-м...
– произнес Морель.
По его довольному виду было заметно, что такое толкование ему по вкусу. Позднее он скажет Перу Квисту: "Это была превосходная мысль. Я бы сам до нее не додумался. А Шаллю до нее дошел в два счета. Знает кошка, чье мясо съела. И все же рехнуться можно, до чего они твердолобые. Им не понять, что кто-то просто-напросто плюет на их делишки и занят чем-то более важным, более масштабным. Они в это поверить не могут. За всем, что мы делаем, должна крыться какая-то хитрость, уловка, что-то трусливое, подленькое, им доступное. Их-де не проведешь. Они так привыкли обнюхивать свое дерьмецо, что когда у кого-нибудь возникает потребность глотнуть свежего воздуха, заняться чем-то по-настоящему важным, можно даже сказать, великим, тем, что надо во что бы то ни стало спасти, уберечь, - это выше их понимания. Что ж, конечно, жаль..." Говорил он спокойно, сидя у окна, с полной искренностью. Пер Квист с трудом поборол раздражение. Он уже открыл было рот, чтобы сказать, что нечего-де хитрить, он-то прекрасно знает, что на самом деле защищает Морель, но, встретив внимательный и чуть-чуть насмешливый взгляд своего начальника, проглотил крепкое скандинавское проклятие, завернулся в москитную сетку и повернулся спиной.
– Я отлично понимаю смысл вашей выходки, - прорычал Шаллю.
– Ладно. А теперь можешь убираться, пока в один прекрасный день мы не повстречаемся снова. Но если посмеешь хотя бы пальцем тронуть мою жену...
Губы Мореля растянулись в довольно-таки сальной усмешке. Он, видимо, смаковал что-то очень забавное.
– Мы и не собираемся, - сказал он.
– Но кое-чему поучим. И, уважая приличия, поручим это самому старому из нас, чтобы ни у кого не возникло задних мыслей.
Он сделал знак датчанину. Пер Квист невозмутимо вышел вперед и приблизился к мадам Шаллю.
– Не прикасайтесь ко мне!
– взвизгнула та.
"...Трудно было удержаться от улыбки, - рассказывал потом доктор Гамбье, - несмотря на ярость Шаллю и вопли его жены. Пер Квист хлестал, конечно, не сильно, но серьезность, с какой он выполнял задание, была гомерически смешной. Так как он один из самых старых людей, каких я знаю, его седая борода и суровый вид лишали картину неприличия, зрелище же, которое представляла собой маленькая, дрыгающая ножками Аннета Шаллю, кверху задом, по которому шлепала рука этого патриарха, было невыносимо смешным. А ведь между нами, маленькая Шаллю и верно перегнула палку. Думайте что хотите, но женщина, для которой самое большое удовольствие убивать слонов, все-таки немножко противна. Есть же и другие способы получать удовлетворение... или заполнять пустоту. Я как врач-практик не люблю вдаваться во всякую там психологию, но мне кажется, что она отыгрывалась на этих слонах-самцах в отместку за что-то или за кого-то... Короче говоря, не я один чувствовал, что ее проучили заслуженно. И та серьезность, с какой старый скандинав выполнял свое поручение, еще , больше убеждала, что Аннете преподан хороший урок. Да, несмотря на все, что по этому поводу можно сказать, я-то думаю, что Морель был абсолютно искренним. Понимаете, ведь настоящие охотники, охотники старого закала уже давно и всеми доступными им средствами пытаются сократить "убой" и не скрывают своего отвращения к сафари..."
Когда карательная экспедиция покидала виллу, на террасе, держа в руках карабин, появился Шаллю; его фигура отчетливо вырисовывалась на фоне стены... Маджумба нацелил на него пулемет, но Морель толкнул юношу в плечо.
– С кем же вы, месье Морель?
– крикнул юноша.
– С нами или с ними?
– Можно найти и другое место, малыш, - ответил Морель.
– Есть поле на странице, край... И вот там-то я и хочу быть. Учись обуздывать свой нрав. Когда станешь начальником, сможешь убивать сколько хочешь, и своих, и чужих. А пока начальник здесь я.
Они влезли в грузовик, и тот рванулся с места.
– Потише. Торопиться нечего... Ты поработал над их шинами?
– Да.
Они бросили пачки газет у дверей отеля, где их в пять утра заберут по дороге на базар мальчишки-разносчики. Когда они проезжали через район, застроенный хибарками из досок, толя и гудронированного картона, который тянулся вдоль реки на километр к востоку от Сионвилля, фары высветили странную фигуру, стоявшую на дороге с поднятыми руками. Это был негр уле ростом под два метра; он опирался на палку и был одет в черный костюм, рубашку с крахмальным воротничком, тропический шлем и белые парусиновые туфли. Позади него, в облаке поднятой ветром пыли, виднелись еще две или три неподвижные фигуры в шортах. Н'Доло резко затормозил. Человек подошел к машине.
– Привет, товарищи, - сказал он.
– А мы уже забеспокоились. У нас мало времени, но будьте уверены, что газеты мы разнесем. Позвольте вас поздравить. Это была прекрасная мысль. У меня есть опыт политической борьбы, и я могу смело сказать, что придумано было отлично. Даже наши неграмотные товарищи, у которых нет марксистской подготовки, поняли, когда мы им объяснили, что означают слоны. И пособники монополистов, империалистов, поджигатели войны, их политические лакеи тоже поняли, когда на стенах их домов начали писать слово komoun - то есть слон. Недаром полиция теперь стирает надписи. Партия окажет вам всяческую поддержку. Это была замечательная политическая акция, товарищи, и мы сумеем ее использовать.
Он резко поднял кулак.
– Komoun!
– Komoun, - дружелюбно ответил Морель и тоже поднял кулак.
Короторо скинул последний тюк газет к ногам негра, который так и остался стоять в африканской тьме, опираясь на палку и подняв кулак.
Мореля не огорчали такие недоразумения.
Пока защита слонов была только гуманной задачей, пока дело касалось лишь человеческого достоинства, благородства, настоятельной потребности сохранить жизненный простор, то как бы ни велась борьба, она не рисковала зайти слишком далеко. Но как только эта борьба грозила принять характер политический, она становилась взрывоопасной; власти будут вынуждены отнестись к ней серьезно. Ее нельзя пустить на самотек, позволить кому-то ею воспользоваться, обратить ее против человека. Придется немедленно принимать меры, чтобы она прекратилась. И лучший выход - самим взяться за дело. Иначе говоря, заняться охраной африканской фауны по-настоящему, запретить охоту на слонов в любом виде, окружить этих громоздких великанов всяческой заботой и симпатией. Морель был уверен, что правительства в конце концов его поймут и выполнят свою задачу, - ведь он больше ничего и не хочет. Но не мешает лишний раз позволить себе кое-какие уловки. Он вытащил свой кисет и папиросную бумагу, несмотря на темноту и тряску, свернул самокрутку и закурил.