Корниловец
Шрифт:
— Слушаюсь, ваше превосходительство!
Власов изящно отдал честь, скачком сел в седло и, круто повернув коня, карьером [81]понёсся к своей сотне. Через пару минут лава казаков [82]в сорок шашек с гиком бросилась в атаку. Затрещала беспорядочная пальба — и стихла.
— Вперёд, бегом! — покрикивал Марков.
— Есаул! Есаул! — Казаки плакали, не скрываясь. — Власова убили!
Все подводы и грузовики уже одолели переезд. Они спешили вперёд, пыля по улочкам Новолеушковской. Личный состав валом валил, догоняя обоз.
Команда «Орла»
Дико завизжали колёса. Пыхтя и лязгая, «Орёл» принялся толкать обездвиженный бронепоезд. Атакующие красноармейцы заметались, кто-то из них швырнул гранату — осколки посекли самого швырнувшего.
«Орёл» уходил всё дальше, прогрохотал по мосту, и артиллеристы-добровольцы решились на выстрел, уже не боясь задеть своих. Ударили шрапнелью — снаряд лопнул на уровне пояса, веером скашивая живые тела красноармейцев-сорокинцев, шпигуя их раскалённой картечью, — белое облачко, маленькое и густое, разошлось, редея и подымаясь вверх. А под конец боя в лаву развернулись калединцы, наехали на «красных», добивая на всём скаку выживших, догоняя разбегавшихся.
— Уходим, — спокойно сказал полковник Тимановский, раскурив трубку, и пошагал к станице. Его рота и весь полк Маркова двигались в арьергарде, прикрывая Добровольцев с тыла.
Отдохнув в Старолеушковской, миновав Ирклиевскую, Журавскую и Кореновскую, добровольцы двинулись в Закубанье — разведка донесла, что под Екатеринодаром большевики сосредоточили крупные силы и значительную артиллерию, так что прямой путь на столицу Кубани был закрыт, а брать город большой кровью Верховный правитель не стал бы — людей жалко, да и мало их. Тогда генерал Алексеев предложил переиграть противника — ночью перейти Лабу и свернуть резко на запад, к черкесским аулам, чтобы ударить по кубанской столице с юга. Корнилов дал «добро»…
…Кирилл шагал и радовался, что ему попались крепкие сапоги, — у иных уже и подметки отвалились, приходилось их верёвками подвязывать. Припасы тоже кончались, но вот такого позорного явления, как «самоснабжение», пока удавалось избежать — генерал Врангель, человек не только благородный, но и нетерпимый к чужой низости, обещал грабителей вешать — и пару раз сдержал своё слово… [83]Корнилов принял сторону барона.
Вышли к Усть-Лабинской. Станица раскинулась живописно — белыми хатами были застроены крутые холмы, спадавшие к Лабе и Кубани, а вокруг раскинулись виноградники да сады. На горизонте синела пильчатая линия Кавказских гор.
Оправляясь в голых кустах, Кирилл не застал приезда генерала Маркова. Сергей Леонидович с удивлением рассматривал окраину станицы, где в поле лежало много трупов.
— Когда вы успели набить столько? — весело поинтересовался он.
— Это не мы, — признался Тимановский, — это корниловцы постарались.
— Да? Ну тогда берите пример!
За Лабою, за станицей Некрасовской пошли черкесские аулы — Нашухай, Гатлукай, Шенджий.
Везде одно и то же — бедные сакли, крытые соломой, старые почерневшие минареты, низкорослые, худые лошадки, грязные, кудлатые овцы… И сотни мёртвых — черкешенок, детей, аксакалов. Всех перебили большевики, всех повырезали. В одной сакле обнаружили умиравшего старика с обожжёнными ногами, засунутыми в печь, в другой сохла на полу куча внутренностей человеческих. Кто тут лютовал? Над кем? И во имя чего?В Гатлукае сестрицы-доброволицы перевязали молодого черкеса, исколотого штыком. Чёрно-синие запекшиеся раны на его худом теле загноились, но были неглубоки — кололи не насмерть, а развлекаясь.
— За что они вас так? — вырвалось у Авинова, помогавшего сестре Наде.
— Бюржюй, говорят, — ломано ответил черкес.
…А на другой день горцы собрались под зелёным знаменем с белым полумесяцем и звездой, присягая на верность «Великому Бояру», — черкесы шли мстить за убитых братьев и отцов, за изнасилованных жён и дочерей, «за Корнилова, за Родину, за Аллаха». Черкесскую конницу принял Каледин, [84]радуясь даже горскому пополнению.
Под вечер, когда Кирилл шагал со всеми, неподалёку закрутился на коне Марков.
— Я не вижу полковника Борисова! — сказал он с нетерпением и недовольством.
— Устал он, — робко ответила сестра милосердия, «хохотушка с конопушками» по имени Варя, — и находится в обозе…
— Мы все устали! — отрезал генерал. — На следующий раз передайте полковнику, чтобы он поборол свою усталость и был бы в строю вместе с другими. Обоз — это раненые и больные!
Ночью добровольцы окружили станицу Новодмитриевскую, занятую большевиками, и уж здесь Авинову пришлось так худо, как не было за все военные годы. Мокрыми хлопьями валил снег, добровольцы вымокли и закоченели под злым студёным ветром.
1-й Офицерский полк уткнулся в реку, прикрытую тонким ледком. Неожиданно грянул мороз, ветер усилился, поднимая пургу, — покоробившаяся одежда сковала тело, словно приучая к деревянному гробу. Кирилл сжимал винтовку, не чувствуя пальцев.
— Не подыхать же нам здесь в такую погоду! — воскликнул генерал Марков. — Идём в станицу!
Сергей Леонидович приказал не стрелять, а учинить штыковую атаку.
— Полк, вперёд! — крикнул он и первым шагнул в ледяную воду.
— Роте атаковать! — скомандовал Тимановский, входя в реку. — С Богом!
Авинов, высоко поднимая винтовку, перешёл реку, окунаясь где по пояс, где по грудь, и вступил в рукопашный бой с «красными», не ожидавшими атаки в такую ужасную ночь.
Рядом дико ржали лошади, тянувшие пушку. Неожиданно в пристяжную угодила артиллерийская граната, отрывая голову напрочь. Коренник скрылся под водой с развороченной грудью, и ездовые попадали в согретую кровью реку…
— Сыровато… — крякнул Марков, выбираясь на берег.
Большевики отступали в одиночку и целыми толпами. В темноте мигали быстрые огни, трещали винтовки и стучали пулемёты, ухали орудия, бросая отсветы, будто молнии в грозу. Пели, налетая, снаряды. С металлическим треском лопались шрапнели.
— Ну, буржуи, — слышались возгласы, — сейчас вас оседлаем!
— Погодите, краснопузые! — отвечали добровольцы.
Весь заиндевевший — куртка коробом — подошёл Марков.